Стало ли? Нет, предстоит еще одно мучительное дело – найти добровольца из младших офицеров. Хенли потер кулаком щеку и заметил, что забыл побриться. Он позвал денщика и приказал ему принести горячей воды в жестянке из-под сигарет. Бриться последний раз в жизни… Как будто бы и не стоит, а между тем надо. Моральные устои и вообще…
Он тщательно побрился. Один офицер пошел сменить дежурного. Другой спал. Уильямс писал оперативную сводку. Хенли больно укусил себя за палец, потом засунул обе руки в карманы, глядя на склоненную голову Уильямса.
– Уильямс!
Уильямс поднял глаза.
– Да?
– Надо бы решить насчет добровольца…
– Ах, вы об этом. Это уже решено.
– Как решено?
– Я пойду.
– Вы? Но ведь вы всего два месяца, как женаты.
– Да. Вот я и подумал, что если все равно конец, то чем скорее, тем лучше.
– А я собирался расположить ваш взвод в запасном ходе сообщения. Вы успели бы вернуться в батальон.
– И до конца жизни, которой останется каких-нибудь два часа, чувствовать себя последней свиньей? Нет уж, увольте. Я предпочел бы сразу все кончить, Хенли, конечно, если вы не возражаете.
– Что ж, ладно.
Они помолчали. Потом Хенли сказал:
– Ну, я пойду поговорю с солдатами… в общем… пока…
– Пока.
IV
Все рабочие команды были распущены, чтобы люди могли отдохнуть, но дела оставалось много. Надо было доставить боеприпасы, продовольствие и воду. Как только стемнело, резервная рота и несколько саперов отправились укреплять проволочные заграждения. Английская артиллерия ни на минуту не прекращала огня. С немецкой стороны не раздавалось ни выстрела – зловещий признак. Перед вечером Хенли прилег поспать несколько часов. Необходимо было как следует отдохнуть. Он натянул одеяло до подбородка и закрыл глаза. Легли и три свободных от службы офицера. Но Хенли не мог заснуть. Все было так странно, так странно и так по-будничному просто. Вечер такой же, как всякий другой, и в то же время самый последний вечер! Неужели действительно, последний? А как же могут они спастись, если дан приказ удержать позиции любой ценой? Половина людей погибнет во время артиллерийской подготовки. Гранатами, пулями и штыками прикончат остальных. Блиндажи будут разрушены снарядами и минами. Может быть, потом, после боя, подберут нескольких раненых. Кое-кому из солдат, пожалуй, удастся уйти по запасному ходу сообщения, когда перебьют всех офицеров. Впрочем, нет, не удастся; сержанты – надежный народ, они будут держаться до последнего. Им конец, крышка. Нет для них никакого après la guerre,[1] прощайте же все, до свиданья, пока! Он тупо повторял эти глупые слова про себя до тех пор, пока не возненавидел их. Тогда он открыл глаза и стал внимательно осматривать знакомый блиндаж. Его железная койка стояла под углом к другим койкам, на которых неподвижно лежали, завернувшись в одеяла, Уильямс и еще два офицера – не пройдет и суток, как они затихнут навсегда и будут лежать так же молча и неподвижно. Горит свеча в подсвечнике, кое-как сделанном из консервной банки. Пламя ее не колеблется в спертом, затхлом воздухе. Ящики, заменяющие стулья, стоят около стола. На столе – развернутые карты, пачки сигарет, крошки и пять кружек рядом с прощальной бутылкой виски. На голых мрачных стенах осел пар от дыхания, и они стали влажными и липкими. Над изголовьями кроватей висят револьверы, каски, противогазы. Хенли прислушался к дыханию товарищей и вдруг ощутил какую-то нелепую жалость, когда подумал, что придется покинуть этот блиндаж, который обречен на разрушение. Ведь, в конце концов, блиндажи в течение долгих месяцев были их единственным. пристанищем. И вот конец этому пристанищу. Он почувствовал вдруг, что его немного поташнивает, и это продолжается уже несколько часов, хотя он и делает вид, будто все в порядке.
Он осторожно выпростал руку из-под одеяла и посмотрел на светящийся циферблат. Без двадцати пяти двенадцать. Вставать надо в два – необходимо хоть ненадолго заснуть. Он вздрогнул, заметив, что Уильямс тоже украдкой смотрит на часы. Значит, и он не может уснуть. Бедняга. Он горячо, прямо до безумия любит жену. Бедный парень. Да, но уж если на то пошло, Хенли любит свою жену ничуть не меньше. Сердце у него защемило, грудь пронзила жгучая боль, когда он вдруг ясно понял, что все кончено, кончено навсегда, что он никогда больше не увидит ее, никогда не почувствует ее губы на своих губах, никогда больше не прикоснется к ее чудесному, нежному телу. Чтобы удержать стон, он до боли зажал себе рот рукой. Какая мука, какой ад! О господи, господи, его не будет, он превратится в зловонную падаль, а она останется молодой и желанной, веселой и прекрасной, как прежде… о господи, господи, жизнь ее не остановится, потечет дальше и дальше, и выпадут на ее долю страдания, и боль, и слезы в одинокой вдовьей постели, о господи, о боже, но пройдут еще годы, а она останется молодой и желанной, как прежде, и кто-то другой будет желать ее, какой-нибудь юнец, наглый поклонник, и молодость ее, и тело, и жизнь будут требовать своего, и больше не будет ее постель пустой и холодной. О боже, боже! Что-то влажное скользнуло по щеке. Нет, не слеза, а холодный, липкий пот со лба. Господи, какая мука!
Хенли вдруг стремительно сел. Если он так мучается, то Уильямс, наверно, страдает не меньше. Лучше уж встать и скоротать время в разговорах, чем лежать и так терзаться. Он встал с кровати, Уильямс поднял голову.
– Что-нибудь случилось? Ведь еще нет двух.
Оба других офицера тоже подняли головы – значит, и они не спали. В блиндаже было прохладно. Хенли вздрогнул и стал тереть руки, чтобы согреться.
– Нет, только без пяти двенадцать. Не могу заснуть. Кажется, я вам не помешал. Через несколько минут пора сменять Бенсона, – невпопад добавил он.
Три лейтенанта сели на койках, потом встали, потирая руки и потягиваясь.
– Никак не заснешь в таком холоде, а тут еще сырость адская, – сказал кто-то.
– Может, выпьем?
– Если сейчас выпьем, потом ничего не останется, – возразил Хенли. – Лучше подождем до двух.
Уильямс оделся, взял каску и пошел сменить Бенсона. Остальные уселись на ящиках. Разговор не клеился. Вошел Бенсон.
– Что нового? – словно невзначай спросил Хенли.
– Много сигналов. С их стороны обычный обстрел. Наши палят не переставая.
– А вдруг они поймут, что мы знаем их планы, и отменят наступление? – с надеждой спросил самый молодой офицер.
– Чушь, – сказал Бенсон, – они прекрасно знают, что на этом участке почти не осталось людей, потому что их перебросили для подкрепления Пятой армии. Будьте спокойны, наступления нам не миновать.
Все замолкли. Хенли посмотрел на часы. Пять минут первого. Как убийственно медленно тянется время; а ведь это их последние минуты на земле. Нет, надо чем-то заняться.
– Давайте сыграем в бридж.
– Как, сейчас?
– А почему бы и нет? Что толку сидеть, надувшись как сычи, ведь молиться вы как будто не собираетесь?
В ответ раздалась яростная ругань. Хенли очистил стол и бросил на него карты.
– Сними, мне сдавать.
Было почти два часа, когда Хенли положил в карман десять франков, которые он только что выиграл, и встал Он надел плащ и шарф, наверное, в двадцатый раз попробовал, горит ли разбитый фонарик, и с отвращением отбросил его прочь, потом приладил портупею. Лейтенант, который должен был сменить Уильямса с дежурства, был уже готов и ждал Хенли. Хенли надел каску и повернулся к товарищам.
– После того как вы займете свои места, я еще раз обойду все позиции, тогда и увидимся. Ну, а если не увидимся – прощайте!
– Прощайте!
Уильямс со своим денщиком, и сержант уже поджидали Хенли в окопе, около блиндажа.
– Ну как?
– Ничего особенного. Я ходил на наблюдательный пост. В немецких заграждениях сделаны проходы, а в проходах – проволочные рогатки.
– Гм.
– Много сигнальных ракет.
– Да, вижу. А наша артиллерия совсем замолкла.
– Наши берегут снаряды, ждут, когда начнется.
– Стреляли бы сейчас, пока боши выходят на боевые позиции.
– Ладно, это не наша забота, пускай в штабе думают.
V
Хенли, Уильямс, сержант и два связных пошли на сторожевую полосу. Окоп уже подсох, ночь была не очень темная, и сквозь дымку облаков слабо мерцали звезды. Погода улучшалась – бошам, как всегда, везло. Пятеро людей шли молча, погруженные в тревожные размышления, стараясь не поскользнуться. Хенли и Уильямс знали, что их ожидает, они пережили уже минуты беспредельного отчаяния, перестали надеяться и возмущаться. Сержант еще надеялся, что, может быть, его ранят и он попадет в плен. Двое солдат знали только, что они будут «участвовать в операции». У всех пересохло в горле, у всех немного сосало под ложечкой от мрачных предчувствий, все они были несколько скованы в движениях; но никому даже в голову не приходило, что можно бросить позиции.
Они миновали три канадских креста, отчетливо выделявшихся на фоне неба; потом дракона из рифленого железа. В конце хода сообщения их уже ждали солдаты со всех четырех постов во главе с сержантом. Хенли говорил очень тихо – вражеские передовые дозоры могли находиться совсем близко, у самых проволочных заграждений.
Они миновали три канадских креста, отчетливо выделявшихся на фоне неба; потом дракона из рифленого железа. В конце хода сообщения их уже ждали солдаты со всех четырех постов во главе с сержантом. Хенли говорил очень тихо – вражеские передовые дозоры могли находиться совсем близко, у самых проволочных заграждений.
– Все ваши люди здесь, сержант?
– Да, сэр.
– Хорошо. Задание вам известно. Проследите, чтобы каждое отделение присоединилось к своему взводу, а потом сами явитесь к взводному командиру. И поживей.
– Слушаюсь, сэр.
В темноте мимо них прошла цепочка людей. И в сотый раз Хенли с тоской заметил, как измучены и ко всему безразличны эти люди, еще молодые, но состарившиеся раньше времени.
Когда они ушли, Хенли отвел Уильямса в сторону.
– На вашем месте я каждого поместил бы отдельно. Сначала вы, рядом связной, а потом сержант. Они не посмеют бежать у вас на глазах. И кроме того, э… э… если вы разделитесь, будет лишний шанс спастись.
– А я как раз подумал: что будет, если всех троих прикончат прежде, чем немцы доберутся до нашего окопа и некому будет пустить зеленую ракету?
– Ну, тут уж приходится рисковать. Кроме того, такие группы добровольцев выделены во всех ротах.
– Понятно.
– Я вчера определил направление от штаба роты до вашего окопа по компасу, так что сигнал я не прозеваю. Наверно, они окажутся возле нас минут через десять после этого… Первые две-три атаки мы, пожалуй, сумеем отбить.
– Да, пожалуй…
Они помолчали. Потом Хенли заговорил с усилием:
– Ну что ж, дружище, попрощаемся. Желаю удачи.
– Вам также. Всего хорошего.
Из чисто английской сдержанности они даже не пожали друг другу руки.
Был уже четвертый час утра, когда Хенли и Паркер вернулись на свои места. Вся рота уже заняла боевые позиции. Своих сигнальщиков Хенли разместил наверху, под самым накатом блиндажа. Он послал в штаб батальона шифровку с сообщением, что рота находится в боевой готовности. Потом взял свечу и спустился в блиндаж, где они провели столько ночей. Блиндаж казался еще более голым и сырым, чем раньше, – совсем пустой, если не считать коек с матрацами, ящиков и стола.
Снаружи, в окопе, было светло и сыро. Хенли положил на бруствер по обе стороны от себя по ракетнице. В одной была красная ракета, в другой – зеленая. Он устроился в самой левой части окопа, а справа от себя поместил двух солдат. Траншея, ведущая к сторожевой полосе, ярдов на двадцать левее была заграждена рогатками с колючей проволокой и находилась в зоне артиллерийского огня.
Из блиндажа вышел связист и подал приказ. Хенли спустился вниз и при свете свечи прочитал его. Он обратил внимание на согнутую спину и отсутствующий взгляд связиста, который что-то передавал по телефону. В приказе повторялось еще раз, что позиции должны быть удержаны любой ценой. Хенли разозлился, скомкал бумагу и сунул ее себе в карман. Черт их побери, сколько же раз по их мнению надо отдавать приказы? Он вернулся в окоп и снова стал наблюдать.
3 ч. 50 мин. Одна немецкая батарея лениво обстреливает тылы – делают вид, что ничего особенного не происходит.
3 ч. 52 мин. Сигнальные ракеты вдоль всех немецких позиций. Затем тишина.
3 ч. 55 мин. В двух милях справа яростный обстрел полосы шириной в несколько миль. Бой начался.
3 ч. 57 мин. Снова обстрел в двух милях слева. Английская артиллерия открыла заградительный огонь.
4 ч. Со страшным грохотом, который моментально заглушил все звуки, немецкая артиллерия обрушилась на их участок. Хенли невольно отпрянул. Он не раз попадал под сильный артиллерийский обстрел и думал, что испытал уже все самое страшное. Но это было ужаснее, невероятнее, чудовищнее всего, с чем он сталкивался. Вся сторожевая полоса казалась сплошной багровой линией, там беспрерывно рвались снаряды и мины. Ход сообщения был разрушен. Снаряды падали и на их окоп. В ужасном грохоте таким слабым показался пронзительный крик: «Носилки!»
Неразбериха и ужас большого боя захватили Хенли. Грохот снарядов, рев пушек, треск ружейной стрельбы, ослепительные вспышки, пронзительные вопли раненых, стрекот станковых и ручных пулеметов, два солдата рядом с ним, которые, словно обезумев, дергали затворы винтовок и потом неуверенно, трясущимися руками вкладывали новые обоймы, – Хенли видел все и тут же забывал, он помнил только одно: надо наблюдать, внимательно наблюдать. Примерно в полумиле от него взвилась вверх зеленая ракета, потом, немного ближе, – другая. Хенли напряженно глядел в ту сторону, где находился Уильямс, и вдруг заметил, что беспрерывно повторяет одни и те же слова: «Помоги ему бог, помоги ему бог, помоги ему бог…»
Вдруг вспыхнули сразу две зеленые ракеты, одна взлетела прямо вверх – наверно, выстрелил Уильямс, – другая пролетела совсем низко над землей, словно стреляли в какую-то цель; похоже, что связной ранен или вне себя от страха. Сержант убит, это ясно, а теперь убиты, наверно, Уильямс и связной. Хенли выпустил зеленую ракету. Через две минуты заградительный огонь был перенесен.
Хенли крепко сжал в руке ракетницу с красной ракетой. Ну вот, теперь их очередь.
– Носилки, носилки!
Взрыв! Снаряд в их окопе, справа.
Хенли пошатнулся, острая боль пронзила правое колено, в которое попал осколок. В предрассветной мгле он увидел, что один солдат, скорчившись, лежит на земле, а его винтовка осталась на бруствере. Другого солдата отбросило назад, и он лежал на дне окопа, придавленный оторвавшимися досками, а ноги его как-то зловеще и нелепо торчали из-под них. Каска у него с головы была сорвана.
Слабые разрывы гранат слева от него, совсем рядом – немцы приближаются по ходу сообщения. Хенли стал вглядываться в расцвеченную разрывами мглу, но ничего не увидел, кроме дыма и ярких красных вспышек.
И вдруг слева, над ходом сообщения, показались немецкие каски – значит, боши прорвались сквозь проволочное заграждение! Он посмотрел направо – и здесь группа немцев прошла через заграждение, но пулемет скосил их, как мух. Хенли почувствовал, что по ноге у него бежит кровь.
Кто-то стоит рядом с ним. Откуда-то издали доносится голос:
– Атака отбита, сэр.
– Прекрасно. Действуйте дальше.
– Сэр, нас осталось только двое.
– Действуйте.
– Слушаюсь, сэр.
Еще немцы справа; новая цепь, гораздо длиннее первой, движется по ходу сообщения. Потом вдруг немцы стали появляться отовсюду. Хенли выпустил все шесть зарядов из своего пистолета. Несколько немцев упало, другие со всех сторон стали спрыгивать в окоп.
Высоко вверх взвилась красная ракета. А через секунду в окоп упало две гранаты. Израненное, скорченное тело сползло на самое дно. Основные силы немцев двинулись дальше, а оставшиеся стали очищать от уцелевших англичан захваченную территорию.
Примечания
1
После войны (франц.).