Однажды Господин Издатель поинтересовался, почему я так поступаю. Все просто: смерть и болезнь очень жестоки, все наносное, поверхностное становится неважным, и человек возвращается к истинному смыслу своего существования. Болезнь и смерть заставляют нас говорить вполголоса и не заноситься, мы забываем о суетном и начинаем думать о жизни и судьбе.
Все так, но сегодня я впервые пишу о собственной смерти. Это особенно вдохновляет: любой автор позавидовал бы такому уникальному сюжету. Нужно выжать из него все возможное.
Мной овладевает азарт, я забываю о заточении и испытываю удовольствие – нездоровое, даже патологическое, но понятное тем, кто вечно ищет главный сюжет своей жизни.
В данном случае – сюжет собственной смерти.
* * *Я завтракал и перечитывал написанные накануне страницы. На экране появилось лицо Джима.
– Пролог хорош, – сказал он. – Слегка претенциозен, да и стиль, как всегда, хромает, но мне понравилось, что ты превратил финал истории в наживку. Умеешь заинтриговать читателей, что и говорить.
– Ждешь благодарностей за комплимент?
Он пропустил колкость мимо ушей и продолжил:
– Ты смирился со своей участью. Я это оценил.
– Такой уж у меня стиль…
– Теперь опиши, каким ты был до публикации первого романа.
– Я был хорошим человеком.
– Это банальное определение, а мне нужны слова, фразы, главы, которые позволят читателю понять, какой смысл ты в него вкладываешь.
– Расскажешь, зачем ты все это делаешь?
– Когда закончишь первую часть истории.
Камера погасла.
Да, я был хорошим человеком.
День 4-й
Я писал первые главы и заливался слезами. Рассказ о счастливых временах, когда мы с Даной жили вместе, был пыткой и наслаждением. Слова выпускали на волю воспоминания, пробуждавшие прежние чувства. Я уподобился заброшенному дому, в котором неожиданно открыли двери и окна.
Джим не показывался три дня, но я знаю, он там, по другую сторону экрана – следит, как продвигается работа. Мне мешает его скрытое присутствие. Я представляю, как он злорадствует над моими сомнениями, насмехается над «убогостью» стиля, и выхожу из себя.
Сегодня утром он наконец появился и с места в карьер сообщил:
– Я разочарован. Ты слишком скупо описал молодые годы.
– А по-моему, я рассказал вполне достаточно, чтобы быть понятым.
– Возможно… но ты обошел молчанием детство, учебу в колледже и университете.
– Это никому не интересно. Я родился, когда встретил Дану.
– Ах-ах-ах, как красиво, – съязвил он. – А потом бросил ее. Черная неблагодарность! Особенно если учесть, как много она сделала, чтобы ты преуспел на литературном поприще!
– Да, бросил и снова стал жалким придурком.
– Другой бы спорил… Не меняй тему – я тобой недоволен.
– Повторяю – я включил то, что считал нужным. Но ты можешь поделиться со мной воспоминаниями… обо мне и объяснить причины своей ненависти.
Он заговорил не сразу:
– Ты был посредственностью, но красивой и спортивной, поэтому тебя любили. Я терпеть тебя не мог – по тем же причинам. Мир так устроен, что знания, ученость не гарантируют человеку симпатий окружающих. Все, чего человек добился благодаря упорному труду и силе воли, гроша ломаного не стоит в глазах дураков. Зато они превозносят до небес врожденные таланты. Я работал, как зверь, чтобы вырваться из своей среды, получал лучшие оценки, преподаватели меня уважали, но больше никто даже не смотрел в мою сторону, не восхищался моими успехами.
– Ошибаешься! Неуважение к уму тут ни при чем. Ты просто не вызывал симпатии! Был мрачным, замкнутым, заносчивым! Некоторые ребята – не такие одаренные от природы, как ты, но добрые и остроумные, – легко заводили друзей. А ты смотрел на всех свысока, отталкивал любого, кто пытался с тобой сблизиться.
– Что ты называешь симпатией? Способность всегда, в любой ситуации, говорить то, что хотят услышать другие? Притворство, побуждающее смеяться над несмешными шутками? Ты считаешь милыми людей, которые вечно изображают кого-то другого? Ты сказал, что некоторые наши соученики были остроумными. А тебе известно значение этого слова? Ни у одного из вас не было чувства юмора! Все ваши шутки звучали непристойно, омерзительно.
– Не понимаю… ты так сильно нас презирал, но тебя почему-то заботил наш образ жизни…
– Я верил, что наступит день и мои усилия будут вознаграждены. Меня полюбят таким, какой я есть – за образованность и тонкий ум, – а вы все сольетесь с общей массой безликих невежд. Станете частью народонаселения, способного только набирать кредиты и потреблять, жаждущего, чтобы все было «не хуже, чем у других»: маленький дом, маленькая машина, безделушки-сюськи-пуськи! Мне была уготована иная судьба.
– И какая же?
Он шумно задышал, глаза остекленели, рот скривился от омерзения, навеянного болезненными воспоминаниями.
Я ждал продолжения, но Джим неожиданно отключился.
День 6-й
– Получилось еще хуже, чем я ожидал, – объявил вечером Джим, прочитав третью главу.
– О чем ты говоришь? О моем стиле?
– Нет, насчет стиля у меня давно нет иллюзий. Я имел в виду легкость, с которой ты нашел издателя.
– Иногда так бывает, каждый год выходит масса дебютных романов.
– Ты прав… – В его голосе прозвучала горечь.
– Почему тебя это так бесит? Ты предрекал мне унылое, посредственное будущее, но ошибся. С кем не бывает… В прошлый раз ты закончил разговор фразой: «Мне была уготована иная судьба». Объясни.
Он отвел взгляд и погрузился в свои мысли. Прошло несколько невыносимо долгих секунд.
– Я хотел стать писателем, – с ноткой меланхолии в голосе произнес он наконец.
Зависть! Неужели движущей силой его ненависти могло стать это детское чувство? Он презирал меня, как никого другого, считал пустышкой, воображалой – и завидовал? Не мог простить, что я преуспел там, где он потерпел неудачу?
– Я прочел всех классиков, – продолжил Джим. – Был первым по литературе. Преподаватели читали вслух мои сочинения, приводили их в пример. Я поступил на филологический факультет, встретил там блестящих студентов, конкуренция меня возбуждала, заставляла работать еще усердней. Я всегда получал высшие баллы, профессора мной восхищались, сокурсники завидовали. Я был уверен в своем предназначении. Знал, что напишу великолепный роман и критики назовут меня самым талантливым писателем страны.
Прошлое не отпускало его, раны все еще кровоточили.
– Написал? – спросил я, надеясь отвлечь его.
– Завершив учебу, я получил должность ассистента в престижном университете, собирался писать диссертацию, но мне было неинтересно состязаться с себе подобными, демонстрировать им свои знания. Я хотел покорить мир и начал писать роман, рассчитывая прославиться. Я работал пять лет, тратил на сочинительство все свободное время, просиживал ночи напролет. Ты никогда не поймешь, что такое настоящий писательский труд. У тебя плоский, пустой, банальный язык. Сочинительство – это вечный бой, и я мужественно сражался, а когда закончил, был уверен, что создал шедевр. Мой роман и был шедевром.
– И ты разослал рукопись издателям…
Я забежал вперед, и его лицо еще больше потемнело, дыхание стало прерывистым.
– Разослал. И все мне отказали. «Написано блестяще, но… история скучная».
Он стукнул кулаком по столу, и картинка на мгновение сместилась.
– Кого волнует история?! – выкрикнул он. – История – предлог, она – раствор, позволяющий связать слова во фразы, показать всю тонкость и красоту языка! Все истории давно написаны! Разве после появления библейских текстов кто-нибудь придумал хоть один новый сюжет, описал неизвестные чувства? А потом я понял… издательствами руководят маркетологи, а вовсе не блюстители чистоты языка. Им нужен саспенс, сюжеты, пригодные для экранизации. Они хотят получать «продукт», который можно продавать с помощью рекламы и выставлять на полках супермаркетов между пачками стирального порошка и бутылками пива.
Эти аргументы были мне знакомы – я сам использовал их, но в других целях. А сегодня слышу обвинения в свой адрес, потому что в его глазах олицетворяю победу коммерческого начала.
– Все не так просто, – возразил я. – Некоторые издательства ищут в текстах именно красоту языка, сюжет для них вторичен.
– Повторяю, отказали все! – взвился он. – Те, о ком ты говоришь, ответили, что я пишу… высокотехнично, но недостаточно… человечно.
Он замолчал, как будто хотел отыскать в хаотичном нагромождении мыслей ускользающую логику.
– Ты написал еще что-нибудь?
– Нет. Запал исчез. Зачем убиваться ради невежд? Я защитил диссертацию. Без вдохновения. Стал профессором провинциального университета. А через несколько лет появился ты.
– Ты написал еще что-нибудь?
– Нет. Запал исчез. Зачем убиваться ради невежд? Я защитил диссертацию. Без вдохновения. Стал профессором провинциального университета. А через несколько лет появился ты.
– Я?
– Да. Ты был повсюду. В газетах и глянцевых журналах, на рекламных щитах… Ты стал писателем!
Он засмеялся, как безумный.
– Сэмюэль Сандерсон, мускулистый красавец с весьма заурядными способностями, сочинил роман и за несколько недель стал звездой. Это было невероятно, немыслимо. И несправедливо. Я купил книгу… прочел от корки до корки. И что же? Набор штампов, сентиментальная интрига, достойная худших образцов телемыла, случайный набор слов. Но ты нашел издателя и вкушал плоды славы. Я прочел все рецензии. Только самые смелые и независимые критики высмеивали твой стиль, но свора бескультурных журналистов, обожающих аромат известности, пела тебе осанну. Я узнал, что у тебя очаровательная жена и маленькая дочка. Ты преуспел во всем, а я проиграл. Это была черная несправедливость. Я возненавидел тебя за то, кем ты стал, чего добился. Каждый твой новый роман, каждое появление на публике оскорбляли меня. Я перестал читать прессу, не включал телевизор, но это не помогло. Билборды с улиц никуда не делись, женщины читали твои романы в транспорте, в кофейнях, в парках. Меня всегда завораживала их способность отключаться от реальности и погружаться в твой мир, лить слезы и улыбаться, забывая обо всем на свете. Я чувствовал, что схожу с ума. А потом…
Он замолчал, снова уйдя в себя, и его лицо помрачнело.
– Что – потом? – спросил я участливым тоном.
– Потом я встретил женщину. Она была не от мира сего. Нежная, великодушная, милая… И очень наивная. Идеальная добыча для всех мерзавцев-соблазнителей. Она восхищалась мной, гордилась, что ее муж – профессор литературы, автор большого романа. Для нее не имело значения, что я преподаю в провинциальном университете, а рукопись мою отвергли… Она всегда смотрела на меня с любовью, уговаривала вернуться к писательству. Я снова обрел надежду и веру в себя. Я был для нее непререкаемым авторитетом в литературе. Если я говорил: «Обрати внимание на эту книгу», – она немедленно следовала моему совету. Но однажды я застал ее за чтением одного из твоих романов: она лежала на диване и плакала, листая страницы. Романтическая, простодушная натура сыграла с ней злую шутку. Не представляешь, как я был разочарован. В тот вечер мы впервые серьезно повздорили, потом стали ссориться все чаще. Я не мог позволить ей понапрасну тратить время, мне хотелось быть ее Вергилием в мире настоящей литературы. Я должен был научить любимую женщину отличать высокий стиль от ремесленных поделок и…
Он не закончил фразу, я понял, что больше ничего от него не услышу, но все-таки спросил:
– И что же случилось?
Он издал презрительный смешок.
– Вот ты и расскажи. Берись за дело. Время идет, и мне начинает казаться, что ты не успеешь к сроку.
– Успею, не сомневайся.
День 8-й
Несколько последних дней я описывал свое погружение в полный обмана мир социальных сетей. Рассказал о встрече с Джессикой, о том, как был разочарован, когда потерял ее. Сегодня утром, прочитав эти страницы, Джим наконец-то решил объяснить мне истинные причины своей ненависти.
– Итак, ты винишь в своем падении социальные сети? – спросил он.
– Не совсем так. Если ты читал внимательно, должен был понять, что я не считаю Интернет катализатором всех моих несчастий. Я и без него пошел бы ко дну – раньше или позже. Без Даны я перестал быть собой.
– И надеялся найти себя с… Джессикой?
– К ней я испытывал не только сексуальное влечение.
– Но ты трахнул ее на первом же свидании! – взорвался он.
– Мы занимались любовью.
Я испугался, что он сейчас выключит камеру, и поспешил задать мучивший меня вопрос.
– Чем у тебя кончилось с той женщиной?
– А ты не догадываешься? – процедил он, и в его глазах зажегся нехороший огонек.
– Нет.
– Она влюбилась в тебя.
– Что-о-о?
– Джессика, моя Джессика, влюбилась в тебя.
Экран погас.
Я был ошеломлен. Джессика – жена Джима! Единственная женщина, которую он любил! А я отобрал ее у него. Теперь все понятно. Впрочем, нет. Я не знаю, встретились мы с ней случайно или Джим намеренно упомянул мое имя. Нет, он бы не стал. Будь это так, Джессика бы мне непременно рассказала. Что он с ней сделал? Неужели убил, чтобы отомстить за измену?
Я так нервничал, что не мог усидеть на месте и всю вторую половину дня мерил шагами тесную камеру, задавая себе один-единственный вопрос: виноват ли я в смерти Джессики?
Я много раз вызывал Джима, но он не отозвался. Пришлось пригрозить, что не напишу больше ни строчки, если он не ответит на мои вопросы.
День 9-й
Он связался со мной вскоре после полудня.
– Не думай, что напугал меня своим детским шантажом, я в любом случае собирался все тебе объяснить.
– Я хочу, чтобы мы поговорили о Джессике. Пойми – если я причинил тебе боль, то ненамеренно! Я не знал, что ты ее муж. Она никогда о тебе не говорила! В противном случае ничего бы не было.
Он издал резкий смешок.
– Ты знал, что женщина замужем, но это не помешало тебе соблазнить ее.
– Да, но она не была одной из многих. Я влюбился.
– Врешь. Будь это так, ты бы в лепешку разбился, чтобы найти ее.
– Я сделал все, что мог! Она ни разу не ответила. А потом написала, что мы больше никогда не увидимся. И я решил уважать ее выбор, хотя мне было очень нелегко!
Злая гримаса исказила лицо Джима, он подался вперед, как будто хотел ударить меня.
– Нелегко? Ты страдал? Да неужели?! Тот, кто любит, не отступается так быстро. И не ищет утешения в объятиях других женщин.
– Да в чем ты меня упрекаешь, в конце-то концов? Я ее не обманывал! И не насиловал! Она взрослая, самостоятельная женщина!
Джим сокрушенно покачал головой.
– Вот тут ты ошибаешься. Джессика инфантильна, и ты этим воспользовался!
– Ничего подобного! Ты виноват не меньше моего! Она говорила, что не так уж и счастлива с тобой! – огрызнулся я.
По тому, как он дернулся, я понял, что зашел слишком далеко.
– Она была счастлива, пока ты не вторгся в нашу жизнь! – заорал он. – У нас все было хорошо.
– Правда? А я, значит, все разрушил, просто пообщавшись с ней на Фейсбуке и поговорив по телефону? Ты сам в это веришь?
– Дело не в Фейсбуке и не в телефоне, ты действовал намного изощренней!
– Не понимаю…
– Твои романы! Твои чертовы романы! – Его лицо перекосилось от ненависти. – Она прочла их… и засомневалась! В нас, в нашей любви. У нас были здоровые, ровные отношения, лишенные сентиментальных безумств. Потом она прочла твои романы и начала смотреть на любовь сквозь призму сладеньких глупостей, которые ты так ловко облекаешь в слова. Признания, нежные взгляды, клятвы, подарки, доказательства любви! Я все это отвергаю, потому что считаю олицетворением лживости и коварства мира, к которому ты принадлежишь. Вы начали переписываться, она влюбилась в тебя, идеал романтического автора, и уступила.
Он завелся – только что пена изо рта не шла.
– Она меня разлюбила. И это твоя вина.
Голос у него сорвался, последнюю фразу он произнес почти шепотом.
– Она столько для меня значила…
– Что ты с ней сделал?
Он не ответил, отдавшись печальным мыслям.
– Отвечай, негодяй! – выкрикнул я. – Ты убил ее? Лишил жизни за то, что разлюбила? Или не мог вынести, что мы занимались любовью?
Мои вопли вывели его из задумчивости.
– Пиши – и я отвечу.
– Говори сейчас!
Он захохотал, и от этого сатанинского смеха у меня кровь застыла в жилах.
– Пытаешься обхитрить меня, Сэмюэль? Имей терпение, сейчас увидишь.
Он отключился. Через несколько минут на экране снова появилось изображение, и я ужаснулся.
* * *Джессика смотрела прямо в камеру. Не та женщина, которую я знал, – ее пугающая версия: лицо усталое, исхудавшее, под глазами темные круги.
– Джессика… – прошептал я.
Мне показалось, что она не услышала. Джим сел рядом, и в ее глазах появился страх.
– Видишь? Джессика снова стала покорной и верной женой.
– Ублюдок… Что ты с ней сотворил? – со слезами в голосе спросил я.
– Промыл мозги от мусора, которым ты и подобные тебе их забили. А потом заново обучил искусству быть женой. Она способная ученица. И отличная повариха. Кстати, это она готовит тебе еду.
Он небрежным движением провел по волосам Джессики – как будто погладил кошку или птицу.
– Поздоровайся с Сэмюэлем, Джессика.
– Добрый день, – послушно произнесла она едва слышным голосом.
– Скажи ему, что ты теперь счастлива.