Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы
Fyodor Mikhailovich Dostoevsky Федор Михайлович Достоевский The Brothers Karamazov Братья Карамазовы PART I Часть первая Book I. Книга первая The History of a Family История одной семейки Chapter 1. I Fyodor Pavlovitch Karamazov Федор Павлович Карамазов ALEXEY Fyodorovitch Karamazov was the third son of Fyodor Pavlovitch Karamazov, a landowner well known in our district in his own day, and still remembered among us owing to his gloomy and tragic death, which happened thirteen years ago, and which I shall describe in its proper place. Алексей Федорович Карамазов был третьим сыном помещика нашего уезда Федора Павловича Карамазова, столь известного в свое время (да и теперь еще у нас припоминаемого) по трагической и темной кончине своей, приключившейся ровно тринадцать лет назад и о которой сообщу в своем месте. For the present I will only say that this "landowner"-for so we used to call him, although he hardly spent a day of his life on his own estate- was a strange type, yet one pretty frequently to be met with, a type abject and vicious and at the same time senseless. But he was one of those senseless persons who are very well capable of looking after their worldly affairs, and, apparently, after nothing else. Теперь же скажу об этом "помещике" (как его у нас называли, хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, - но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти. Fyodor Pavlovitch, for instance, began with next to nothing; his estate was of the smallest; he ran to dine at other men's tables, and fastened on them as a toady, yet at his death it appeared that he had a hundred thousand roubles in hard cash. Федор Павлович, например, начал почти что ни с чем, помещик он был самый маленький, бегал обедать по чужим столам, норовил в приживальщики, а между тем в момент кончины его у него оказалось до ста тысяч рублей чистыми деньгами. At the same time, he was all his life one of the most senseless, fantastical fellows in the whole district. И в то же время он все-таки всю жизнь свою продолжал быть одним из бестолковейших сумасбродов по всему нашему уезду. I repeat, it was not stupidity- the majority of these fantastical fellows are shrewd and intelligent enough-but just senselessness, and a peculiar national form of it. Повторю еще: тут не глупость; большинство этих сумасбродов довольно умно и хитро, - а именно бестолковость, да еще какая-то особенная, национальная. He was married twice, and had three sons, the eldest, Dmitri, by his first wife, and two, Ivan and Alexey, by his second. Он был женат два раза, и у него было три сына: старший, Дмитрий Федорович, от первой супруги, а остальные два, Иван и Алексей, от второй. Fyodor Pavlovitch's first wife, Adelaida Ivanovna, belonged to a fairly rich and distinguished noble family, also landowners in our district, the Miusovs. Первая супруга Федора Павловича была из довольно богатого и знатного рода дворян Миусовых, тоже помещиков нашего уезда. How it came to pass that an heiress, who was also a beauty, and moreover one of those vigorous intelligent girls, so common in this generation, but sometimes also to be found in the last, could have married such a worthless, puny weakling, as we all called him, I won't attempt to explain. Как именно случилось, что девушка с приданым, да еще красивая и, сверх того, из бойких умниц, столь нередких у нас в теперешнее поколение, но появлявшихся уже и в прошлом, могла выйти замуж за такого ничтожного "мозгляка", как все его тогда называли, объяснять слишком не стану. I knew a young lady of the last "romantic" generation who after some years of an enigmatic passion for a gentleman, whom she might quite easily have married at any moment, invented insuperable obstacles to their union, and ended by throwing herself one stormy night into a rather deep and rapid river from a high bank, almost a precipice, and so perished, entirely to satisfy her own caprice, and to be like Shakespeare's Ophelia. Indeed, if this precipice, a chosen and favourite spot of hers, had been less picturesque, if there had been a prosaic flat bank in its place, most likely the suicide would never have taken place. Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом "романтическом" поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе. This is a fact, and probably there have been not a few similar instances in the last two or three generations. Факт этот истинный, и надо думать, что в нашей русской жизни, в два или три последние поколения, таких или однородных с ним фактов происходило немало. Adelaida Ivanovna Miusov's action was similarly, no doubt, an echo of other people's ideas, and was due to the irritation caused by lack of mental freedom. Подобно тому и поступок Аделаиды Ивановны Миусовой был без сомнения отголоском чужих веяний и тоже пленной мысли раздражением. She wanted, perhaps, to show her feminine independence, to override class distinctions and the despotism of her family. And a pliable imagination persuaded her, we must suppose, for a brief moment, that Fyodor Pavlovitch, in spite of his parasitic position, was one of the bold and ironical spirits of that progressive epoch, though he was, in fact, an ill-natured buffoon and nothing more. Ей, может быть, захотелось заявить женскую самостоятельность, пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один только миг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один из смелейших и насмешливейших людей той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогда как он был только злой шут, и больше ничего. What gave the marriage piquancy was that it was preceded by an elopement, and this greatly captivated Adelaida Ivanovna's fancy. Пикантное состояло еще и в том, что дело обошлось увозом, а это очень прельстило Аделаиду Ивановну. Fyodor Pavlovitch's position at the time made him specially eager for any such enterprise, for he was passionately anxious to make a career in one way or another. To attach himself to a good family and obtain a dowry was an alluring prospect. Федор же Павлович на все подобные пассажи был даже и по социальному своему положению весьма тогда подготовлен, ибо страстно желал устроить свою карьеру хотя чем бы то ни было; примазаться же к хорошей родне и взять приданое было очень заманчиво. As for mutual love it did not exist apparently, either in the bride or in him, in spite of Adelaida Ivanovna's beauty. Что же до обоюдной любви, то ее вовсе, кажется, не было - ни со стороны невесты, ни с его стороны, несмотря даже на красивость Аделаиды Ивановны. This was, perhaps, a unique case of the kind in the life of Fyodor Pavlovitch, who was always of a voluptuous temper, and ready to run after any petticoat on the slightest encouragement. Так что случай этот был, может быть, единственным в своем роде в жизни Федора Павловича, сладострастнейшего человека во всю свою жизнь, в один миг готового прильнуть к какой угодно юбке, только бы та его поманила. She seems to have been the only woman who made no particular appeal to his senses. А между тем одна только эта женщина не произвела в нем со страстной стороны никакого особенного впечатления. Immediatley after the elopement Adelaida Ivanovna discerned in a flash that she had no feeling for her husband but contempt. Аделаида Ивановна, тотчас же после увоза, мигом разглядела, что мужа своего она только презирает, и больше ничего. The marriage accordingly showed itself in its true colours with extraordinary rapidity. Таким образом, следствия брака обозначились с чрезвычайною быстротой. Although the family accepted the event pretty quickly and apportioned the runaway bride her dowry, the husband and wife began to lead a most disorderly life, and there were everlasting scenes between them. Несмотря на то, что семейство даже довольно скоро примирилось с событием и выделило беглянке приданое, между супругами началась самая беспорядочная жизнь и вечные сцены. It was said that the young wife showed incomparably more generosity and dignity than Fyodor Pavlovitch, who, as is now known, got hold of all her money up to twenty five thousand roubles as soon as she received it, so that those thousands were lost to her forever. Рассказывали, что молодая супруга выказала при том несравненно более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который, как известно теперь, подтибрил у нее тогда же, разом, все ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только что она их получила, так что тысячки эти с тех пор решительно как бы канули для нее в воду. The little village and the rather fine town house which formed part of her dowry he did his utmost for a long time to transfer to his name, by means of some deed of conveyance. He would probably have succeeded, merely from her moral fatigue and desire to get rid of him, and from the contempt and loathing he aroused by his persistent and shameless importunity. Деревеньку же и довольно хороший городской дом, которые тоже пошли ей в приданое, он долгое время и изо всех сил старался перевести на свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился того из одного, так сказать, презрения и отвращения к себе, которое он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из одной ее душевной усталости, только чтоб отвязался. But, fortunately, Adelaida Ivanovna's family intervened and circumvented his greediness. Но, к счастию, вступилось семейство Аделаиды Ивановны и ограничило хапугу. It is known for a fact that frequent fights took place between the husband and wife, but rumour had it that Fyodor Pavlovitch did not beat his wife but was beaten by her, for she was a hot-tempered, bold, dark-browed, impatient woman, possessed of remarkable physical strength. Положительно известно, что между супругами происходили нередкие драки, но, по преданию, бил не Федор Павлович, а била Аделаида Ивановна, дама горячая, смелая, смуглая, нетерпеливая, одаренная замечательною физической силой. Finally, she left the house and ran away from Fyodor Pavlovitch with a destitute divinity student, leaving Mitya, a child of three years old, in her husband's hands. Наконец она бросила дом и сбежала от Федора Павловича с одним погибавшим от нищеты семинаристом-учителем, оставив Федору Павловичу на руках трехлетнего Митю. Immediately Fyodor Pavlovitch introduced a regular harem into the house, and abandoned himself to orgies of drunkenness. In the intervals he used to drive all over the province, complaining tearfully to each and all of Adelaida Ivanovna's having left him, going into details too disgraceful for a husband to mention in regard to his own married life. Федор Павлович мигом завел в доме целый гарем и самое забубенное пьянство, а в антрактах ездил чуть не по всей губернии и слезно жаловался всем и каждому на покинувшую его Аделаиду Ивановну, причем сообщал такие подробности, которые слишком бы стыдно было сообщать супругу о своей брачной жизни. What seemed to gratify him and flatter his self-love most was to play the ridiculous part of the injured husband, and to parade his woes with embellishments. Главное, ему как будто приятно было и даже льстило разыгрывать пред всеми свою смешную роль обиженного супруга и с прикрасами даже расписывать подробности о своей обиде. "One would think that you'd got a promotion, Fyodor Pavlovitch, you seem so pleased in spite of your sorrow," scoffers said to him. "Подумаешь, что вы, Федор Павлович, чин получили, так вы довольны, несмотря на всю вашу горесть", - говорили ему насмешники. Many even added that he was glad of a new comic part in which to play the buffoon, and that it was simply to make it funnier that he pretended to be unaware of his ludicrous position. Многие даже прибавляли, что он рад явиться в подновленном виде шута и что нарочно, для усиления смеха, делает вид, что не замечает своего комического положения. But, who knows, it may have been simplicity. Кто знает впрочем, может быть, было это в нем и наивно. At last he succeeded in getting on the track of his runaway wife. Наконец ему удалось открыть следы своей беглянки. The poor woman turned out to be in Petersburg, where she had gone with her divinity student, and where she had thrown herself into a life of complete emancipation. Бедняжка оказалась в Петербурге, куда перебралась с своим семинаристом и где беззаветно пустилась в самую полную эмансипацию. Fyodor Pavlovitch at once began bustling about, making preparations to go to Petersburg, with what object he could not himself have said. Федор Павлович немедленно захлопотал и стал собираться в Петербург, - для чего? - он, конечно, и сам не знал. He would perhaps have really gone; but having determined to do so he felt at once entitled to fortify himself for the journey by another bout of reckless drinking. Право, может быть, он бы тогда и поехал; но, предприняв такое решение, тотчас же почел себя в особенном праве, для бодрости, пред дорогой, пуститься вновь в самое безбрежное пьянство. And just at that time his wife's family received the news of her death in Petersburg. И вот в это-то время семейством его супруги получилось известие о смерти ее в Петербурге. She had died quite suddenly in a garret, according to one story, of typhus, or as another version had it, of starvation. Она как-то вдруг умерла, где-то на чердаке, по одним сказаниям - от тифа, а по другим - будто бы с голоду. Fyodor Pavlovitch was drunk when he heard of his wife's death, and the story is that he ran out into the street and began shouting with joy, raising his hands to Heaven: Федор Павлович узнал о смерти своей супруги пьяный; говорят, побежал по улице и начал кричать, в радости воздевая руки к небу: "Lord, now lettest Thou Thy servant depart in peace," but others say he wept without restraint like a little child, so much so that people were sorry for him, in spite of the repulsion he inspired. "Ныне отпущаеши", а по другим - плакал навзрыд как маленький ребенок, и до того, что, говорят, жалко даже было смотреть на него, несмотря на все к нему отвращение. It is quite possible that both versions were true, that he rejoiced at his release, and at the same time wept for her who released him. Очень может быть, что было и то, и другое, то есть что и радовался он своему освобождению, и плакал по освободительнице - все вместе. As a general rule, people, even the wicked, are much more naive and simple-hearted than we suppose. В большинстве случаев люди, даже злодеи, гораздо наивнее и простодушнее, чем мы вообще о них заключаем. And we ourselves are, too. Да и мы сами тоже. Chapter 2. II He Gets Rid of His Eldest Son Первого сына спровадил YOU can easily imagine what a father such a man could be and how he would bring up his children. Конечно, можно представить себе, каким воспитателем и отцом мог быть такой человек. His behaviour as a father was exactly what might be expected. He completely abandoned the child of his marriage with Adelaida Ivanovna, not from malice, nor because of his matrimonial grievances, but simply because he forgot him. С ним как с отцом именно случилось то, что должно было случиться, то есть он вовсе и совершенно бросил своего ребенка, прижитого с Аделаидой Ивановной, не по злобе к нему или не из каких-нибудь оскорбленно-супружеских чувств, а просто потому, что забыл о нем совершенно. While he was wearying everyone with his tears and complaints, and turning his house into a sink of debauchery, a faithful servant of the family, Grigory, took the three-year old Mitya into his care. If he hadn't looked after him there would have been no one even to change the baby's little shirt. Пока он докучал всем своими слезами и жалобами, а дом свой обратил в развратный вертеп, трехлетнего мальчика Митю взял на свое попечение верный слуга этого дома Григорий, и не позаботься он тогда о нем, то, может быть, на ребенке некому было бы переменить рубашонку. It happened moreover that the child's relations on his mother's side forgot him too at first. К тому же так случилось, что родня ребенка по матери тоже как бы забыла о нем в первое время. His grandfather was no longer living, his widow, Mitya's grandmother, had moved to Moscow, and was seriously ill, while his daughters were married, so that Mitya remained for almost a whole year in old Grigory's charge and lived with him in the servant's cottage. Деда его, то есть самого господина Миусова, отца Аделаиды Ивановны, тогда уже не было в живых; овдовевшая супруга его, бабушка Мити, переехавшая в Москву, слишком расхворалась, сестры же повышли замуж, так что почти целый год пришлось Мите пробыть у слуги Григория и проживать у него в дворовой избе. But if his father had remembered him (he could not, indeed, have been altogether unaware of his existence) he would have sent him back to the cottage, as the child would only have been in the way of his debaucheries. Впрочем, если бы папаша о нем и вспомнил (не мог же он в самом деле не знать о его существовании), то и сам сослал бы его опять в избу, так как ребенок все же мешал бы ему в его дебоширстве. But a cousin of Mitya's mother, Pyotr Alexandrovitch Miusov, happened to return from Paris. He lived for many years afterwards abroad, but was at that time quite a young .man, and distinguished among the Miusovs as a man of enlightened ideas and of European culture, who had been in the capitals and abroad. Но случилось так, что из Парижа вернулся двоюродный брат покойной Аделаиды Ивановны, Петр Александрович Миусов, многие годы сряду выживший потом за границей, тогда же еще очень молодой человек, но человек особенный между Миусовыми, просвещенный, столичный, заграничный и притом всю жизнь свою европеец, а под конец жизни либерал сороковых и пятидесятых годов. Towards the end of his life he became a Liberal of the type common in the forties and fifties. In the course of his career he had come into contact with many of the most Liberal men of his epoch, both in Russia and abroad. He had known Proudhon and Bakunin personally, and in his declining years was very fond of describing the three days of the Paris Revolution of February, 1848, hinting that he himself had almost taken part in the fighting on the barricades. В продолжение своей карьеры он перебывал в связях со многими либеральнейшими людьми своей эпохи, и в России и за границей, знавал лично и Прудона и Бакунина и особенно любил вспоминать и рассказывать, уже под концом своих странствий, о трех днях февральской парижской революции сорок восьмого года, намекая, что чуть ли и сам он не был в ней участником на баррикадах. This was one of the most grateful recollections of his youth. Это было одно из самых отраднейших воспоминаний его молодости. He had an independent property of about a thousand souls, to reckon in the old style. Имел он состояние независимое, по прежней пропорции около тысячи душ. His splendid estate lay on the outskirts of our little town and bordered on the lands of our famous monastery, with which Pyotr Alexandrovitch began an endless lawsuit, almost as soon as he came into the estate, concerning the rights of fishing in the river or wood-cutting in the forest, I don't know exactly which. He regarded it as his duty as a citizen and a man of culture to open an attack upon the "clericals." Превосходное имение его находилось сейчас же на выезде из нашего городка и граничило с землей нашего знаменитого монастыря, с которым Петр Александрович, еще в самых молодых летах, как только получил наследство, мигом начал нескончаемый процесс за право каких-то ловель в реке или порубок в лесу, доподлинно не знаю, но начать процесс с "клерикалами" почел даже своею гражданскою и просвещенною обязанностью. Hearing all about Adelaida Ivanovna, whom he, of course, remembered, and in whom he had at one time been interested, and learning of the existence of Mitya, he intervened, in spite of all his youthful indignation and contempt for Fyodor Pavlovitch. Услышав все про Аделаиду Ивановну, которую, разумеется, помнил и когда-то даже заметил, и узнав, что остался Митя, он, несмотря на все молодое негодование свое и презрение к Федору Павловичу, в это дело ввязался. He made the latter's acquaintance for the first time, and told him directly that he wished to undertake the child's education. Тут-то он с Федором Павловичем в первый раз и познакомился. Он прямо ему объявил, что желал бы взять воспитание ребенка на себя. He used long afterwards to tell as a characteristic touch, that when he began to speak of Mitya, Fyodor Pavlovitch looked for some time as though he did not understand what child he was talking about, and even as though he was surprised to hear that he had a little son in the house. Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть где-то в доме маленький сын. The story may have been exaggerated, yet it must have been something like the truth. Если в рассказе Петра Александровича могло быть преувеличение, то все же должно было быть и нечто похожее на правду. Fyodor Pavlovitch was all his life fond of acting, of suddenly playing an unexpected part, sometimes without any motive for doing so, and even to his own direct disadvantage, as, for instance, in the present case. Но действительно Федор Павлович всю жизнь свою любил представляться, вдруг проиграть пред вами какую-нибудь неожиданную роль, и, главное, безо всякой иногда надобности, даже в прямой ущерб себе, как в настоящем, например, случае. This habit, however, is characteristic of a very great number of people, some of them very clever ones, not like Fyodor Pavlovitch. Черта эта, впрочем, свойственна чрезвычайно многим людям, и даже весьма умным, не то что Федору Павловичу. Pyotr Alexandrovitch carried the business through vigorously, and was appointed, with Fyodor Pavlovitch, joint guardian of the child, who had a small property, a house and land, left him by his mother. Петр Александрович повел дело горячо и даже назначен был (купно с Федором Павловичем) в опекуны ребенку, потому что все же после матери оставалось именьице - дом и поместье. Mitya did, in fact, pass into this cousin's keeping, but as the latter had no family of his own, and after securing the revenues of his estates was in haste to return at once to Paris, he left the boy in charge of one of his cousins, a lady living in Moscow. Митя действительно переехал к этому двоюродному дяде, но собственного семейства у того не было, а так как сам он, едва лишь уладив и обеспечив свои денежные получения с своих имений, немедленно поспешил опять надолго в Париж, то ребенка и поручил одной из своих двоюродных теток, одной московской барыне. It came to pass that, settling permanently in Paris he, too, forgot the child, especially when the Revolution of February broke out, making an impression on his mind that he remembered all the rest of his life. Случилось так, что, обжившись в Париже, и он забыл о ребенке, особенно когда настала та самая февральская революция, столь поразившая его воображение и о которой он уже не мог забыть всю свою жизнь. The Moscow lady died, and Mitya passed into the care of one of her married daughters. Московская же барыня умерла, и Митя перешел к одной из замужних ее дочерей. I believe he changed his home a fourth time later on. Кажется, он и еще потом переменил в четвертый раз гнездо. I won't enlarge upon that now, as I shall have much to tell later of Fyodor Pavlovitch's firstborn, and must confine myself now to the most essential facts about him, without which I could not begin my story. Об этом я теперь распространяться не стану, тем более что много еще придется рассказывать об этом первенце Федора Павловича, а теперь лишь ограничиваюсь самыми необходимыми о нем сведениями, без которых мне и романа начать невозможно. In the first place, this Mitya, or rather Dmitri Fyodorovitch, was the only one of Fyodor Pavlovitch's three sons who grew up in the belief that he had property, and that he would be independent on coming of age. Во-первых, этот Дмитрий Федорович был один только из трех сыновей Федора Павловича, который рос в убеждении, что он все же имеет некоторое состояние и когда достигнет совершенных лет, то будет независим. He spent an irregular boyhood and youth. He did not finish his studies at the gymnasium, he got into a military school, then went to the Caucasus, was promoted, fought a duel, and was degraded to the ranks, earned promotion again, led a wild life, and spent a good deal of money. Юность и молодость его протекли беспорядочно: в гимназии он не доучился, попал потом в одну военную школу, потом очутился на Кавказе, выслужился, дрался на дуэли, был разжалован, опять выслужился, много кутил и сравнительно прожил довольно денег. He did not begin to receive any income from Fyodor Pavlovitch until he came of age, and until then got into debt. Стал же получать их от Федора Павловича не раньше совершеннолетия, а до тех пор наделал долгов. He saw and knew his father, Fyodor Pavlovitch, for the first time on coming of age, when he visited our neighbourhood on purpose to settle with him about his property. Федора Павловича, отца своего, узнал и увидал в первый раз уже после совершеннолетия, когда нарочно прибыл в наши места объясниться с ним насчет своего имущества. He seems not to have liked his father. He did not stay long with him, and made haste to get away, having only succeeded in obtaining a sum of money, and entering into an agreement for future payments from the estate, of the revenues and value of which he was unable (a fact worthy of note), upon this occasion, to get a statement from his father. Кажется, родитель ему и тогда не понравился; пробыл он у него недолго и уехал поскорей, успев лишь получить от него некоторую сумму и войдя с ним в некоторую сделку насчет дальнейшего получения доходов с имения, которого (факт достопримечательный) ни доходности, ни стоимости он в тот раз от Федора Павловича так и не добился. Fyodor Pavlovitch remarked for the first time then (this, too, should be noted) that Mitya had a vague and exaggerated idea of his property. Федор Павлович заметил тогда, с первого разу (и это надо запомнить), что Митя имеет о своем состоянии понятие преувеличенное и неверное. Fyodor Pavlovitch was very well satisfied with this, as it fell in with his own designs. Федор Павлович был очень этим доволен, имея в виду свои особые расчеты. He gathered only that the young man was frivolous, unruly, of violent passions, impatient, and dissipated, and that if he could only obtain ready money he would be satisfied, although only, of course, a short time. Он вывел лишь, что молодой человек легкомыслен, буен, со страстями, нетерпелив, кутила и которому только чтобы что-нибудь временно перехватить, и он хоть на малое время, разумеется, но тотчас успокоится. So Fyodor Pavlovitch began to take advantage of this fact, sending him from time to time small doles, instalments. In the end, when four years later, Mitya, losing patience, came a second time to our little town to settle up once for all with his father, it turned out to his amazement that he had nothing, that it was difficult to get an account even, that he had received the whole value of his property in sums of money from Fyodor Pavlovitch, and was perhaps even in debt to him, that by various agreements into which he had, of his own desire, entered at various previous dates, he had no right to expect anything more, and so on, and so on. Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч. The young man was overwhelmed, suspected deceit and cheating, and was almost beside himself. Молодой человек был поражен, заподозрил неправду, обман, почти вышел из себя и как бы потерял ум. And, indeed, this circumstance led to the catastrophe, the account of which forms the subject of my first introductory story, or rather the external side of it. Вот это-то обстоятельство и привело к катастрофе, изложение которой и составит предмет моего первого вступительного романа или, лучше сказать, его внешнюю сторону. But before I pass to that story I must say a little of Fyodor Pavlovitch's other two sons, and of their origin. Но, пока перейду к этому роману, нужно еще рассказать и об остальных двух сыновьях Федора Павловича, братьях Мити, и объяснить, откуда те-то взялись. Chapter 3. III The Second Marriage and the Second Family Второй брак и вторые дети VERY shortly after getting his four-year-old Mitya off his hands Fyodor Pavlovitch married a second time. Федор Павлович, спровадив с рук четырехлетнего Митю, очень скоро после того женился во второй раз. His second marriage lasted eight years. Второй брак этот продолжался лет восемь. He took this second wife, Sofya Ivanovna, also a very young girl, from another province, where he had gone upon some small piece of business in company with a Jew. Взял он эту вторую супругу свою, тоже очень молоденькую особу, Софью Ивановну, из другой губернии, в которую заехал по одному мелкоподрядному делу, с каким-то жидком в компании. Though Fyodor Pavlovitch was a drunkard and a vicious debauchee he never neglected investing his capital, and managed his business affairs very successfully, though, no doubt, not over-scrupulously. Федор Павлович хотя и кутил, и пил, и дебоширил, но никогда не переставал заниматься помещением своего капитала и устраивал делишки свои всегда удачно, хотя, конечно, почти всегда подловато. Sofya Ivanovna was the daughter of an obscure deacon, and was left from childhood an orphan without relations. She grew up in the house of a general's widow, a wealthy old lady of good position, who was at once her benefactress and tormentor. Софья Ивановна была из "сироток", безродная с детства, дочь какого-то темного дьякона, взросшая в богатом доме своей благодетельницы, воспитательницы и мучительницы, знатной генеральши-старухи, вдовы генерала Ворохова. I do not know the details, but I have only heard that the orphan girl, a meek and gentle creature, was once cut down from a halter in which she was hanging from a nail in the loft, so terrible were her sufferings from the caprice and everlasting nagging of this old woman, who was apparently not bad-hearted but had become an insufferable tyrant through idleness. Подробностей не знаю, но слышал лишь то, что будто воспитанницу, кроткую, незлобивую и безответную, раз сняли с петли, которую она привесила на гвозде в чулане, - до того тяжело было ей переносить своенравие и вечные попреки этой, по-видимому не злой, старухи, но бывшей лишь нестерпимейшею самодуркой от праздности. Fyodor Pavlovitch made her an offer; inquiries were made about him and he was refused. But again, as in his first marriage, he proposed an elopement to the orphan girl. Федор Павлович предложил свою руку, о нем справились и его прогнали, и вот тут-то он опять, как и в первом браке, предложил сиротке увоз. There is very little doubt that she would not on any account have married him if she had known a little more about him in time. Очень, очень может быть, что и она даже не пошла бы за него ни за что, если б узнала о нем своевременно побольше подробностей. But she lived in another province; besides, what could a little girl of sixteen know about it, except that she would be better at the bottom of the river than remaining with her benefactress. Но дело было в другой губернии; да и что могла понимать шестнадцатилетняя девочка, кроме того, что лучше в реку, чем оставаться у благодетельницы. So the poor child exchanged a benefactress for a benefactor. Так и променяла бедняжка благодетельницу на благодетеля. Fyodor Pavlovitch did not get a penny this time, for the general's widow was furious. She gave them nothing and cursed them both. But he had not reckoned on a dowry; what allured him was the remarkable beauty of the innocent girl, above all her innocent appearance, which had a peculiar attraction for a vicious profligate, who had hitherto admired only the coarser types of feminine beauty. Федор Павлович не взял в этот раз ни гроша, потому что генеральша рассердилась, ничего не дала и, сверх того, прокляла их обоих; но он и не рассчитывал на этот раз взять, а прельстился лишь замечательною красотой невинной девочки и, главное, ее невинным видом, поразившим его, сладострастника и доселе порочного любителя лишь грубой женской красоты. "Those innocent eyes slit my soul up like a razor," he used to say afterwards, with his loathsome snigger. "Меня эти невинные глазки как бритвой тогда по душе полоснули", - говаривал он потом, гадко по-своему хихикая. In a man so depraved this might, of course, mean no more than sensual attraction. Впрочем, у развратного человека и это могло быть лишь сладострастным влечением. As he had received no dowry with his wife, and had, so to speak, taken her "from the halter," he did not stand on ceremony with her. Making her feel that she had "wronged" him, he took advantage of her phenomenal meekness and submissiveness to trample on the elementary decencies of marriage. Не взяв же никакого вознаграждения, Федор Павлович с супругой не церемонился и, пользуясь тем, что она, так сказать, пред ним "виновата" и что он ее почти "с петли снял", пользуясь, кроме того, ее феноменальным смирением и безответностью, даже попрал ногами самые обыкновенные брачные приличия. He gathered loose women into his house, and carried on orgies of debauchery in his wife's presence. В дом, тут же при жене, съезжались дурные женщины, и устраивались оргии. To show what a pass things had come to, I may mention that Grigory, the gloomy, stupid, obstinate, argumentative servant, who had always hated his first mistress, Adelaida Ivanovna, took the side of his new mistress. He championed her cause, abusing Fyodor Pavlovitch in a manner little befitting a servant, and on one occasion broke up the revels and drove all the disorderly women out of the house. Как характерную черту сообщу, что слуга Григорий, мрачный, глупый и упрямый резонер, ненавидевший прежнюю барыню Аделаиду Ивановну, на этот раз взял сторону новой барыни, защищал и бранился за нее с Федором Павловичем почти непозволительным для слуги образом, а однажды так даже разогнал оргию и всех наехавших безобразниц силой. In the end this unhappy young woman, kept in terror from her childhood, fell into that kind of nervous disease which is most frequently found in peasant women who are said to be "possessed by devils." Впоследствии с несчастною, с самого детства запуганною молодою женщиной произошло вроде какой-то нервной женской болезни, встречаемой чаще всего в простонародье у деревенских баб, именуемых за эту болезнь кликушами. At times after terrible fits of hysterics she even lost her reason. От этой болезни, со страшными истерическими припадками, больная временами даже теряла рассудок. Yet she bore Fyodor Pavlovitch two sons, Ivan and Alexey, the eldest in the first year of marriage and the second three years later. Родила она, однако же, Федору Павловичу двух сыновей, Ивана и Алексея, первого в первый год брака, а второго три года спустя. When she died, little Alexey was in his fourth year, and, strange as it seems, I know that he remembered his mother all his life, like a dream, of course. Когда она померла, мальчик Алексей был по четвертому году, и хоть и странно это, но я знаю, что он мать запомнил потом на всю жизнь, - как сквозь сон, разумеется. At her death almost exactly the same thing happened to the two little boys as to their elder brother, Mitya. They were completely forgotten and abandoned by their father. They were looked after by the same Grigory and lived in his cottage, where they were found by the tyrannical old lady who had brought up their mother. По смерти ее с обоими мальчиками случилось почти точь-в-точь то же самое, что и с первым, Митей: они были совершенно забыты и заброшены отцом и попали все к тому же Григорию и также к нему в избу. В избе их и нашла старуха самодурка генеральша, благодетельница и воспитательница их матери. She was still alive, and had not, all those eight years, forgotten the insult done her. Она еще была в живых и все время, все восемь лет, не могла забыть обиды, ей нанесенной. All that time she was obtaining exact information as to her Sofya's manner of life, and hearing of her illness and hideous surroundings she declared aloud two or three times to her retainers: О житье-бытье ее "Софьи" все восемь лет она имела из-под руки самые точные сведения и, слыша, как она больна и какие безобразия ее окружают, раза два или три произнесла вслух своим приживалкам: "It serves her right. God has punished her for her ingratitude." "Так ей и надо, это ей Бог за неблагодарность послал". Exactly three months after Sofya Ivanovna's death the general's widow suddenly appeared in our town, and went straight to Fyodor Pavlovitch's house. She spent only half an hour in the town but she did a great deal. Ровно три месяца по смерти Софьи Ивановны генеральша вдруг явилась в наш город лично и прямо на квартиру Федора Павловича и всего-то пробыла в городке с полчаса, но много сделала. It was evening. Был тогда час вечерний. Fyodor Pavlovitch, whom she had not seen for those eight years, came in to her drunk. Федор Павлович, которого она все восемь лет не видала, вышел к ней пьяненький. The story is that instantly upon seeing him, without any sort of explanation, she gave him two good, resounding slaps on the face, seized him by a tuft of hair, and shook him three times up and down. Then, without a word, she went straight to the cottage to the two boys. Повествуют, что она мигом, безо всяких объяснений, только что увидала его, задала ему две знатные и звонкие пощечины и три раза рванула его за вихор сверху вниз, затем, не прибавив ни слова, направилась прямо в избу к двум мальчикам. Seeing, at the first glance, that they were unwashed and in dirty linen, she promptly gave Grigory, too, a box on the ear, and announcing that she would carry off both the children she wrapped them just as they were in a rug, put them in the carriage, and drove off to her own town. С первого взгляда заметив, что они не вымыты и в грязном белье, она тотчас же дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что увозит обоих детей к себе, затем вывела их в чем были, завернула в плед, посадила в карету и увезла в свой город. Grigory accepted the blow like a devoted slave, without a word, and when he escorted the old lady to her carriage he made her a low bow and pronounced impressively that, "God would repay her for orphans." Григорий снес эту пощечину как преданный раб, не сгрубил ни слова, и когда провожал старую барыню до кареты, то, поклонившись ей в пояс, внушительно произнес, что ей "за сирот Бог заплатит". "You are a blockhead all the same," the old lady shouted to him as she drove away. "А все-таки ты балбес!" - крикнула ему генеральша, отъезжая. Fyodor Pavlovitch, thinking it over, decided that it was a good thing, and did not refuse the general's widow his formal consent to any proposition in regard to his children's education. Федор Павлович, сообразив все дело, нашел, что оно дело хорошее, и в формальном согласии своем насчет воспитания детей у генеральши не отказал потом ни в одном пункте. As for the slaps she had given him, he drove all over the town telling the story. О полученных же пощечинах сам ездил рассказывать по всему городу. It happened that the old lady died soon after this, but she left the boys in her will a thousand roubles each "for their instruction, and so that all be spent on them exclusively, with the condition that it be so portioned out as to last till they are twenty-one, for it is more than adequate provision for such children. If other people think fit to throw away their money, let them." Случилось так, что и генеральша скоро после того умерла, но выговорив, однако, в завещании обоим малюткам по тысяче рублей каждому "на их обучение, и чтобы все эти деньги были на них истрачены непременно, но с тем, чтобы хватило вплоть до совершеннолетия, потому что слишком довольно и такой подачки для этаких детей, а если кому угодно, то пусть сам раскошеливается", и проч., и проч. I have not read the will myself, but I heard there was something queer of the sort, very whimsically expressed. Я завещания сам не читал, но слышал, что именно было что-то странное в этом роде и слишком своеобразно выраженное. The principal heir, Yefim Petrovitch Polenov, the Marshal of Nobility of the province, turned out, however, to be an honest man. Главным наследником старухи оказался, однако же, честный человек, губернский предводитель дворянства той губернии Ефим Петрович Поленов. Writing to Fyodor Pavlovitch, and discerning at once that he could extract nothing from him for his children's education (though the latter never directly refused but only procrastinated as he always did in such cases, and was, indeed, at times effusively sentimental), Yefim Petrovitch took a personal interest in the orphans. He became especially fond of the younger, Alexey, who lived for a long while as one of his family. Списавшись с Федором Павловичем и мигом угадав, что от него денег на воспитание его же детей не вытащишь (хотя тот прямо никогда не отказывал, а только всегда в этаких случаях тянул, иногда даже изливаясь в чувствительностях), он принял в сиротах участие лично и особенно полюбил младшего из них, Алексея, так что тот долгое время даже и рос в его семействе. I beg the reader to note this from the beginning. Это я прошу читателя заметить с самого начала. And to Yefim Petrovitch, a man of a generosity and humanity rarely to be met with, the young people were more indebted for their education and bringing up than to anyone. И если кому обязаны были молодые люди своим воспитанием и образованием на всю свою жизнь, то именно этому Ефиму Петровичу, благороднейшему и гуманнейшему человеку, из таких, какие редко встречаются. He kept the two thousand roubles left to them by the general's widow intact, so that by the time they came of age their portions had been doubled by the accumulation of interest. He educated them both at his own expense, and certainly spent far more than a thousand roubles upon each of them. Он сохранил малюткам по их тысяче, оставленной генеральшей, неприкосновенно, так что они к совершеннолетию их возросли процентами, каждая до двух, воспитал же их на свои деньги и уж, конечно, гораздо более, чем по тысяче, издержал на каждого. I won't enter into a detailed account of their boyhood and youth, but will only mention a few of the most important events. В подробный рассказ их детства и юности я опять пока не вступаю, а обозначу лишь самые главные обстоятельства. Of the elder, Ivan, I will only say that he grew into a somewhat morose and reserved, though far from timid boy. At ten years old he had realised that they were living not in their own home but on other people's charity, and that their father was a man of whom it was disgraceful to speak. Впрочем, о старшем, Иване, сообщу лишь то, что он рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но как бы еще с десяти лет проникнувшим в то, что растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно, и проч., и проч. This boy began very early, almost in his infancy (so they say at least), to show a brilliant and unusual aptitude for learning. Этот мальчик очень скоро, чуть не в младенчестве (как передавали по крайней мере), стал обнаруживать какие-то необыкновенные и блестящие способности к учению. I don't know precisely why, but he left the family of Yefim Petrovitch when he was hardly thirteen, entering a Moscow gymnasium and boarding with an experienced and celebrated teacher, an old friend of Yefim Petrovitch. В точности не знаю, но как-то так случилось, что с семьей Ефима Петровича он расстался чуть ли не тринадцати лет, перейдя в одну из московских гимназий и на пансион к какому-то опытному и знаменитому тогда педагогу, другу с детства Ефима Петровича. Ivan used to declare afterwards that this was all due to the "ardour for good works" of Yefim Petrovitch, who was captivated by the idea that the boy's genius should be trained by a teacher of genius. Сам Иван рассказывал потом, что все произошло, так сказать, от "пылкости к добрым делам" Ефима Петровича, увлекшегося идеей, что гениальных способностей мальчик должен и воспитываться у гениального воспитателя. But neither Yefim Petrovitch nor this teacher was living when the young man finished at the gymnasium and entered the university. Впрочем, ни Ефима Петровича, ни гениального воспитателя уже не было в живых, когда молодой человек, кончив гимназию, поступил в университет. As Yefim Petrovitch had made no provision for the payment of the tyrannical old lady's legacy, which had grown from one thousand to two, it was delayed, owing to formalities inevitable in Russia, and the young man was in great straits for the first two years at the university, as he was forced to keep himself all the time he was studying. Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то молодому человеку в первые его два года в университете пришлось очень солоно, так как он принуждеBut their childish delight will end; it will cost them dear.
Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Но догадаются наконец глупые дети, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие. Обливаясь глупыми слезами своими, они сознаются наконец, что создавший их бунтовщиками, без сомнения, хотел посмеяться над ними. Скажут это они в отчаянии, и сказанное ими будет богохульством, от которого они станут еще несчастнее, ибо природа человеческая не выносит богохульства и в конце концов сама же всегда и отмстит за него. Итак, неспокойство, смятение и несчастие - вот теперешний удел людей после того, как ты столь претерпел за свободу их! Великий пророк твой в видении и в иносказании говорит, что видел всех участников первого воскресения и что было их из каждого колена по двенадцати тысяч. Но если было их столько, то были и они как бы не люди, а боги. Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, - и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя твое. Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать? И что ты молча и проникновенно
глядишь на меня кроткими глазами своими? Рассердись, я не хочу любви твоей, потому что сам не люблю тебя. И что мне скрывать от тебя? Или я не знаю, с кем говорю? То, что имею сказать тебе, все тебе уже известно, я читаю это в глазах твоих. И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть, ты именно хочешь услышать ее из
уст моих, слушай же: мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей. А между тем ты бы мог еще и тогда взять меч кесаря. Зачем ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей. Mankind as a whole has always striven to organise a universal state. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно. There have been many great nations with great histories, but the more highly they were developed the more unhappy they were, for they felt more acutely than other people the craving for world-wide union. Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. The great conquerors, Timours and Ghenghis-Khans, whirled like hurricanes over the face of the earth striving to subdue its people, and they too were but the unconscious expression of the same craving for universal unity. Великие завоеватели, Тимуры и Чингис-ханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению. Hadst Thou taken the world and Caesar's purple, Thou wouldst have founded the universal state and have given universal peace. Приняв мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. For who can rule men if not he who holds their conscience and their bread in his hands? Ибо кому же владеть людьми как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. We have taken the sword of Caesar, and in taking it, of course, have rejected Thee and followed him. Мы и взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним. Oh, ages are yet to come of the confusion of free thought, of their science and cannibalism. For having begun to build their tower of Babel without us, they will end, of course, with cannibalism. О, пройдут еще века бесчинства свободного ума, их науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией. But then the beast will crawl to us and lick our feet and spatter them with tears of blood. Но тогда-то и приползет к нам зверь, и будет лизать ноги наши, и обрызжет их кровавыми слезами из глаз своих. And we shall sit upon the beast and raise the cup, and on it will be written, И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: "Mystery." "Тайна!" But then, and only then, the reign of peace and happiness will come for men. Но тогда лишь и тогда настанет для людей царство покоя и счастия. Thou art proud of Thine elect, but Thou hast only the elect, while we give rest to all. Ты гордишься своими избранниками, но у тебя лишь избранники, а мы успокоим всех. And besides, how many of those elect, those mighty ones who could become elect, have grown weary waiting for Thee, and have transferred and will transfer the powers of their spirit and the warmth of their heart to the other camp, and end by raising their free banner against Thee. Да и так ли еще: сколь многие из этих избранников, из могучих, которые могли бы стать избранниками, устали наконец, ожидая тебя, и понесли и еще понесут силы духа своего и жар сердца своего на иную ниву и кончат тем, что на тебя же и воздвигнут свободное знамя свое. Thou didst Thyself lift up that banner. Но ты сам воздвиг это знамя. But with us all will be happy and will no more rebel nor destroy one another as under Thy freedom. У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе твоей, повсеместно. Oh, we shall persuade them that they will only become free when they renounce their freedom to us and submit to us. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. And shall we be right or shall we be lying? И что же, правы мы будем или солжем? They will be convinced that we are right, for they will remember the horrors of slavery and confusion to which Thy freedom brought them. Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя. Freedom, free thought, and science will lead them into such straits and will bring them face to face with such marvels and insoluble mysteries, that some of them, the fierce and rebellious, will destroy themselves, others, rebellious but weak, will destroy one another, while the rest, weak and unhappy, will crawl fawning to our feet and whine to us: Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: "Yes, you were right, you alone possess His mystery, and we come back to you, save us from ourselves!" "Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих". "'Receiving bread from us, they will see clearly that we take the bread made by their hands from them, to give it to them, without any miracle. They will see that we do not change the stones to bread, but in truth they will be more thankful for taking it from our hands than for the bread itself! Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших! For they will remember only too well that in old days, without our help, even the bread they made turned to stones in their hands, while since they have come back to us, the very stones have turned to bread in their hands. Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими, обращались в руках их лишь в камни, а когда они воротились к нам, то самые камни обратились в руках их в хлебы. Too, too well will they know the value of complete submission! Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда подчиниться! And until men know that, they will be unhappy. И пока люди не поймут сего, они будут несчастны. Who is most to blame for their not knowing it?-speak! Кто более всего способствовал этому непониманию, скажи? Who scattered the flock and sent it astray on unknown paths? Кто раздробил стадо и рассыпал его по путям неведомым? But the flock will come together again and will submit once more, and then it will be once for all. Но стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда. Then we shall give them the quiet humble happiness of weak creatures such as they are by nature. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы. Oh, we shall persuade them at last not to be proud, for Thou didst lift them up and thereby taught them to be proud. We shall show them that they are weak, that they are only pitiful children, but that childlike happiness is the sweetest of all. О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. They will become timid and will look to us and huddle close to us in fear, as chicks to the hen. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. They will marvel at us and will be awe-stricken before us, and will be proud at our being so powerful and clever that we have been able to subdue such a turbulent flock of thousands of millions. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. They will tremble impotently before our wrath, their minds will grow fearful, they will be quick to shed tears like women and children, but they will be just as ready at a sign from us to pass to laughter and rejoicing, to happy mirth and childish song. Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Yes, we shall set them to work, but in their leisure hours we shall make their life like a child's game, with children's songs and innocent dance. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. Oh, we shall allow them even sin, they are weak and helpless, and they will love us like children because we allow them to sin. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить. We shall tell them that every sin will be expiated, if it is done with our permission, that we allow them to sin because we love them, and the punishment for these sins we take upon ourselves. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. And we shall take it upon ourselves, and they will adore us as their saviours who have taken on themselves their sins before God. И возьмем на себя, а нас они будут обожать как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. And they will have no secrets from us. И не будет у них никаких от нас тайн. We shall allow or forbid them to live with their wives and mistresses, to have or not to have children according to whether they have been obedient or disobedient- and they will submit to us gladly and cheerfully. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей - все судя по их послушанию - и они будут нам покоряться с весельем и радостью. The most painful secrets of their conscience, all, all they will bring to us, and we shall have an answer for all. And they will be glad to believe our answer, for it will save them from the great anxiety and terrible agony they endure at present in making a free decision for themselves. Самые мучительные тайны их совести - все, все понесут они нам, и мы все разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. And all will be happy, all the millions of creatures except the hundred thousand who rule over them. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. For only we, we who guard the mystery, shall be unhappy. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. There will be thousands of millions of happy babes, and a hundred thousand sufferers who have taken upon themselves the curse of the knowledge of good and evil. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Peacefully they will die, peacefully they will expire in Thy name, and beyond the grave they will find nothing but death. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя твое и за гробом обрящут лишь смерть. But we shall keep the secret, and for their happiness we shall allure them with the reward of heaven and eternity. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною и вечною. Though if there were anything in the other world, it certainly would not be for such as they. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они. It is prophesied that Thou wilt come again in victory, Thou wilt come with Thy chosen, the proud and strong, but we will say that they have only saved themselves, but we have saved all. Говорят и пророчествуют, что ты придешь и вновь победишь, придешь со своими избранниками, со своими гордыми и могучими, но мы скажем, что они спасли лишь самих себя, а мы спасли всех. We are told that the harlot who sits upon the beast, and holds in her hands the mystery, shall be put to shame, that the weak will rise up again, and will rend her royal purple and will strip naked her loathsome body. Говорят, что опозорена будет блудница, сидящая на звере и держащая в руках своих тайну, что взбунтуются вновь малосильные, что разорвут порфиру ее и обнажат ее "гадкое" тело. But then I will stand up and point out to Thee the thousand millions of happy children who have known no sin. Но я тогда встану и укажу тебе на тысячи миллионов счастливых младенцев, не знавших греха. And we who have taken their sins upon us for their happiness will stand up before Thee and say: И мы, взявшие грехи их для счастья их на себя, мы станем пред тобой и скажем: "Judge us if Thou canst and darest." "Суди нас, если можешь и смеешь". Know that I fear Thee not. Знай, что я не боюсь тебя. Know that I too have been in the wilderness, I too have lived on roots and locusts, I too prized the freedom with which Thou hast blessed men, and I too was striving to stand among Thy elect, among the strong and powerful, thirsting "to make up the number." Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями, что и я благословлял свободу, которою ты благословил людей, и я готовился стать в число избранников твоих, в число могучих и сильных с жаждой "восполнить число". But I awakened and would not serve madness. Но я очнулся и не захотел служить безумию. I turned back and joined the ranks of those who have corrected Thy work. Я воротился и примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг твой. I left the proud and went back to the humble, for the happiness of the humble. Я ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных. What I say to Thee will come to pass, and our dominion will be built up. То, что я говорю тебе, сбудется, и царство наше созиждется. I repeat, to-morrow Thou shalt see that obedient flock who at a sign from me will hasten to heap up the hot cinders about the pile on which I shall burn Thee for coming to hinder us. Повторяю тебе, завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру твоему, на котором сожгу тебя за то, что пришел нам мешать. For if anyone has ever deserved our fires, it is Thou. Ибо если был кто всех более заслужил наш костер, то это ты. To-morrow I shall burn Thee. Dixi.'"* * I have spoken. Ivan stopped. Завтра сожгу тебя. Dixi[23 - Так я сказал (лат.).]". Иван остановился. He was carried away as he talked, and spoke with excitement; when he had finished, he suddenly smiled. Он разгорячился, говоря, и говорил с увлечением; когда же кончил, то вдруг улыбнулся. Alyosha had listened in silence; towards the end he was greatly moved and seemed several times on the point of interrupting, but restrained himself. Now his words came with a rush. Алеша, все слушавший его молча, под конец же, в чрезвычайном волнении, много раз пытавшийся перебить речь брата, но видимо себя сдерживавший, вдруг заговорил, точно сорвался с места. "But... that's absurd!" he cried, flushing. "Your poem is in praise of Jesus, not in blame of Him- as you meant it to be. -Но... это нелепость! - вскричал он, краснея.-Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула... как ты хотел того. And who will believe you about freedom? И кто тебе поверит о свободе? Is that the way to understand it? Так ли, так ли надо ее понимать! That's not the idea of it in the Orthodox Church.... That's Rome, and not even the whole of Rome, it's false-those are the worst of the Catholics the Inquisitors, the Jesuits!... То ли понятие в православии... Это Рим, да и Рим не весь, это неправда - это худшие из католичества, инквизиторы, иезуиты!.. And there could not be such a fantastic creature as your Inquisitor. Да и совсем не может быть такого фантастического лица, как твой инквизитор. What are these sins of mankind they take on themselves? Какие это грехи людей, взятые на себя? Who are these keepers of the mystery who have taken some curse upon themselves for the happiness of mankind? Какие это носители тайны, взявшие на себя какое-то проклятие для счастия людей? When have they been seen? Когда они виданы? We know the Jesuits, they are spoken ill of, but surely they are not what you describe? Мы знаем иезуитов, про них говорят дурно, но то ли они, что у тебя? They are not that at all, not at all.... They are simply the Romish army for the earthly sovereignty of the world in the future, with the Pontiff of Rome for Emperor... that's their ideal, but there's no sort of mystery or lofty melancholy about it.... It's simple lust of power, of filthy earthly gain, of domination-something like a universal serfdom with them as masters-that's all they stand for. Совсем они не то, вовсе не то... Они просто римская армия для будущего всемирного земного царства, с императором - римским первосвященником во главе... вот их идеал, но безо всяких тайн и возвышенной грусти... Самое простое желание власти, земных грязных благ, порабощения... вроде будущего крепостного права, с тем что они станут помещиками... вот и все у них. They don't even believe in God perhaps. Они и в Бога не веруют, может быть. Your suffering Inquisitor is a mere fantasy." Твой страдающий инквизитор одна фантазия... "Stay, stay," laughed Ivan. "how hot you are! - Да стой, стой, - смеялся Иван, - как ты разгорячился. A fantasy you say, let it be so! Фантазия, говоришь ты, пусть! Of course it's a fantasy. Конечно, фантазия. But allow me to say: do you really think that the Roman Catholic movement of the last centuries is actually nothing but the lust of power, of filthy earthly gain? Но позволь, однако: неужели ты в самом деле думаешь, что все это католическое движение последних веков есть и в самом деле одно лишь желание власти для одних только грязных благ? Is that Father Paissy's teaching?" Уж не отец ли Паисий так тебя учит? "No, no, on the contrary, Father Paissy did once say something rather the same as you... but of course it's not the same, not a bit the same," Alyosha hastily corrected himself. - Нет, нет, напротив, отец Паисий говорил однажды что-то вроде даже твоего... но, конечно, не то, совсем не то, - спохватился вдруг Алеша. "A precious admission, in spite of your 'not a bit the same.' - Драгоценное, однако же, сведение, несмотря на твое: "совсем не то". I ask you why your Jesuits and Inquisitors have united simply for vile material gain? Я именно спрашиваю тебя, почему твои иезуиты и инквизиторы совокупились для одних только материальных скверных благ? Why can there not be among them one martyr oppressed by great sorrow and loving humanity? Почему среди них не может случиться ни одного страдальца, мучимого великою скорбью и любящего человечество? You see, only suppose that there was one such man among all those who desire nothing but filthy material gain-if there's only one like my old Inquisitor, who had himself eaten roots in the desert and made frenzied efforts to subdue his flesh to make himself free and perfect. But yet all his life he loved humanity, and suddenly his eyes were opened, and he saw that it is no great moral blessedness to attain perfection and freedom, if at the same time one gains the conviction that millions of God's creatures have been created as a mockery, that they will never be capable of using their freedom, that these poor rebels can never turn into giants to complete the tower, that it was not for such geese that the great idealist dreamt his dream of harmony. Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ - хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии. Seeing all that he turned back and joined- the clever people. Поняв все это, он воротился и примкнул... к умным людям. Surely that could have happened?" Неужели этого не могло случиться? "Joined whom, what clever people?" cried Alyosha, completely carried away. "They have no such great cleverness and no mysteries and secrets.... Perhaps nothing but Atheism, that's all their secret. - К кому примкнул, к каким умным людям? -почти в азарте воскликнул Алеша. - Никакого у них нет такого ума и никаких таких тайн и секретов... Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет. Your Inquisitor does not believe in God, that's his secret!" Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет! "What if it is so! - Хотя бы и так! At last you have guessed it. Наконец-то ты догадался. It's perfectly true, it's true that that's the whole secret, but isn't that suffering, at least for a man like that, who has wasted his whole life in the desert and yet could not shake off his incurable love of humanity? И действительно так, действительно только в этом и весь секрет, но разве это не страдание, хотя бы для такого, как он, человека, который всю жизнь свою убил на подвиг в пустыне и не излечился от любви к человечеству? In his old age he reached the clear conviction that nothing but the advice of the great dread spirit could build up any tolerable sort of life for the feeble, unruly, 'incomplete, empirical creatures created in jest.' На закате дней своих он убеждается ясно, что лишь советы великого страшного духа могли бы хоть сколько-нибудь устроить в сносном порядке малосильных бунтовщиков, "недоделанные пробные существа, созданные в насмешку". And so, convinced of this, he sees that he must follow the counsel of the wise spirit, the dread spirit of death and destruction, and therefore accept lying and deception, and lead men consciously to death and destruction, and yet deceive them all the way so that they may not notice where they are being led, that the poor blind creatures may at least on the way think themselves happy. И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми. And note, the deception is in the name of Him in Whose ideal the old man had so fervently believed all his life long. И заметь себе, обман во имя того, в идеал которого столь страстно веровал старик во всю свою жизнь! Is not that tragic? Разве это не несчастье? And if only one such stood at the head of the whole army 'filled with the lust of power only for the sake of filthy gain'- would not one such be enough to make a tragedy? И если бы хоть один такой очутился во главе всей этой армии, "жаждущей власти для одних только грязных благ", то неужели же не довольно хоть одного такого, чтобы вышла трагедия? More than that, one such standing at the head is enough to create the actual leading idea of the Roman Church with all its armies and Jesuits, its highest idea. Мало того: довольно и одного такого, стоящего во главе, чтобы нашлась наконец настоящая руководящая идея всего римского дела со всеми его армиями и иезуитами, высшая идея этого дела. I tell you frankly that I firmly believe that there has always been such a man among those who stood at the head of the movement. Я тебе прямо говорю, что я твердо верую, что этот единый человек и не оскудевал никогда между стоящими во главе движения. Who knows, there may have been some such even among the Roman Popes. Кто знает, может быть, случались и между римскими первосвященниками эти единые. Who knows, perhaps the spirit of that accursed old man who loves mankind so obstinately in his own way, is to be found even now in a whole multitude of such old men, existing not by chance but by agreement, as a secret league formed long ago for the guarding of the mystery, to guard it from the weak and the unhappy, so as to make them happy. Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми. No doubt it is so, and so it must be indeed. Это непременно есть, да и должно так быть. I fancy that even among the Masons there's something of the same mystery at the bottom, and that that's why the Catholics so detest the Masons as their rivals breaking up the unity of the idea, while it is so essential that there should be one flock and one shepherd.... But from the way I defend my idea I might be an author impatient of your criticism. Мне мерещится, что даже у масонов есть что-нибудь вроде этой же тайны в основе их и что потому католики так и ненавидят масонов, что видят в них конкурентов, раздробление единства идеи, тогда как должно быть едино стадо и един пастырь... Впрочем, защищая мою мысль, я имею вид сочинителя, не выдержавшего твоей критики. Enough of it." Довольно об этом. "You are perhaps a Mason yourself!" broke suddenly from Alyosha. "You don't believe in God," he added, speaking this time very sorrowfully. - Ты, может быть, сам масон! - вырвалось вдруг у Алеши. - Ты не веришь в Бога, - прибавил он, но уже с чрезвычайною скорбью. He fancied besides that his brother was looking at him ironically. "How does your poem end?" he asked, suddenly looking down. "Or was it the end?" Ему показалось к тому же, что брат смотрит на него с насмешкой. - Чем же кончается твоя поэма? - спросил он вдруг, смотря в землю, - или уж она кончена? "I meant to end it like this. When the Inquisitor ceased speaking he waited some time for his Prisoner to answer him. - Я хотел ее кончить так: когда инквизитор умолк, то некоторое время ждет, что пленник его ему ответит. His silence weighed down upon him. Ему тяжело его молчание. He saw that the Prisoner had listened intently all the time, looking gently in his face and evidently not wishing to reply. Он видел, как узник все время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза и, видимо, не желая ничего возражать. The old man longed for him to say something, however bitter and terrible. Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. But He suddenly approached the old man in silence and softly kissed him on his bloodless aged lips. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. That was all his answer. Вот и весь ответ. The old man shuddered. Старик вздрагивает. His lips moved. He went to the door, opened it, and said to Him: Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит ему: 'Go, and come no more... come not at all, never, never!' "Ступай и не приходи более... не приходи вовсе... никогда, никогда!" And he let Him out into the dark alleys of the town. И выпускает его на "темные стогна града". The Prisoner went away." Пленник уходит. "And the old man?" - А старик? "The kiss glows in his heart, but the old man adheres to his idea." - Поцелуй горит на его сердце, но старик остается в прежней идее. "And you with him, you too?" cried Alyosha, mournfully. - И ты вместе с ним, и ты? - горестно воскликнул Алеша. Ivan laughed. Иван засмеялся. "Why, it's all nonsense, Alyosha. It's only a senseless poem of a senseless student, who could never write two lines of verse. - Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая поэма бестолкового студента, который никогда двух стихов не написал. Why do you take it so seriously? К чему ты в такой серьез берешь? Surely you don't suppose I am going straight off to the Jesuits, to join the men who are correcting His work? Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к иезуитам, чтобы стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? Good Lord, it's no business of mine. О Господи, какое мне дело! I told you, all I want is to live on to thirty, and then... dash the cup to the ground!" Я ведь тебе сказал: мне бы только до тридцати лет дотянуть, а там - кубок об пол! "But the little sticky leaves, and the precious tombs, and the blue sky, and the woman you love! - А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! How will you live, how will you love them?" Alyosha cried sorrowfully. "With such a hell in your heart and your head, how can you? Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? - горестно восклицал Алеша. - С таким адом в груди и в голове разве это возможно? No, that's just what you are going away for, to join them... if not, you will kill yourself, you can't endure it!" Нет, именно ты едешь, чтобы к ним примкнуть... а если нет, то убьешь себя сам, а не выдержишь! "There is a strength to endure everything," Ivan said with a cold smile. - Есть такая сила, что все выдержит! - с холодною уже усмешкою проговорил Иван. "The strength of the Karamazovs- the strength of the Karamazov baseness." -Какая сила? - Карамазовская... сила низости карамазовской. "To sink into debauchery, to stifle your soul with corruption, yes?" - Это потонуть в разврате, задавить душу в растлении, да, да? "Possibly even that... only perhaps till I am thirty I shall escape it, and then-" - Пожалуй, и это... только до тридцати лет, может быть, и избегну, а там... "How will you escape it? - Как же избегнешь? By what will you escape it? Чем избегнешь? That's impossible with your ideas." Это невозможно с твоими мыслями. "In the Karamazov way, again." - Опять-таки по-карамазовски. "'Everything is lawful,' you mean? - Это чтобы "все позволено"? Everything is lawful, is that it?" Все позволено, так ли, так ли? Ivan scowled, and all at once turned strangely pale. Иван нахмурился и вдруг странно как-то побледнел. "Ah, you've caught up yesterday's phrase, which so offended Muisov- and which Dmitri pounced upon so naively and paraphrased!" he smiled queerly. "Yes, if you like, 'everything is lawful' since the word has been said, I won't deny it. - А, это ты подхватил вчерашнее словцо, которым так обиделся Миусов... и что так наивно выскочил и переговорил брат Дмитрий? - криво усмехнулся он. - Да, пожалуй: "все позволено", если уж слово произнесено. Не отрекаюсь. And Mitya's version isn't bad." Да и редакция Митенькина недурна. Alyosha looked at him in silence. Алеша молча глядел на него. "I thought that going away from here I have you at least," Ivan said suddenly, with unexpected feeling; "but now I see that there is no place for me even in your heart, my dear hermit. - Я, брат, уезжая, думал, что имею на всем свете хоть тебя, - с неожиданным чувством проговорил вдруг Иван, - а теперь вижу, что и в твоем сердце мне нет места, мой милый отшельник. The formula, 'all is lawful,' I won't renounce- will you renounce me for that, yes?" От формулы "все позволено" я не отрекусь, ну и что же, за это ты от меня отречешься, да, да? Alyosha got up, went to him and softly kissed him on the lips. Алеша встал, подошел к нему и молча тихо поцеловал его в губы. "That's plagiarism," cried Ivan, highly delighted. "You stole that from my poem. - Литературное воровство! - вскричал Иван, переходя вдруг в какой-то восторг, - это ты украл из моей поэмы! Thank you though. Спасибо, однако. Get up, Alyosha, it's time we were going, both of us." Вставай, Алеша, идем, пора и мне и тебе. They went out, but stopped when they reached the entrance of the restaurant. Они вышли, но остановились у крыльца трактира. "Listen, Alyosha," Ivan began in a resolute voice, "if I am really able to care for the sticky little leaves I shall only love them, remembering you. - Вот что, Алеша, - проговорил Иван твердым голосом, - если в самом деле хватит меня на клейкие листочки, то любить их буду, лишь тебя вспоминая. It's enough for me that you are somewhere here, and I shan't lose my desire for life yet. Довольно мне того, что ты тут где-то есть, и жить еще не расхочу. Is that enough for you? Довольно этого тебе? Take it as a declaration of love if you like. Если хочешь, прими хоть за объяснение в любви. And now you go to the right and I to the left. And it's enough, do you hear, enough. А теперь ты направо, я налево - и довольно, слышишь, довольно. I mean even if I don't go away to-morrow (I think I certainly shall go) and we meet again, don't say a word more on these subjects. То есть, если я бы завтра и не уехал (кажется, уеду наверно) и мы бы еще опять как-нибудь встретились, то уже на все эти темы ты больше со мной ни слова. I beg that particularly. Настоятельно прошу. And about Dmitri too, I ask you specially, never speak to me again," he added, with sudden irritation; "it's all exhausted, it has all been said over and over again, hasn't it? И насчет брата Дмитрия тоже, особенно прошу тебя, даже и не заговаривай со мной никогда больше, - прибавил он вдруг раздражительно, -все исчерпано, все переговорено, так ли? And I'll make you one promise in return for it. When at thirty, I want to 'dash the cup to the ground,' wherever I may be I'll come to have one more talk with you, even though it were from America, you may be sure of that. А я тебе, с своей стороны, за это тоже одно обещание дам: когда к тридцати годам я захочу "бросить кубок об пол", то, где б ты ни был, я таки приду еще раз переговорить с тобою... хотя бы даже из Америки, это ты знай. I'll come on purpose. Нарочно приеду. It will be very interesting to have a look at you, to see what you'll be by that time. Очень интересно будет и на тебя поглядеть к тому времени: каков-то ты тогда будешь? It's rather a solemn promise, you see. Видишь, довольно торжественное обещание. And we really may be parting for seven years or ten. А в самом деле мы, может быть, лет на семь, на десять прощаемся. Come, go now to your Pater Seraphicus, he is dying. If he dies without you, you will be angry with me for having kept you. Ну иди теперь к твоему Pater Seraphicus, ведь он умирает; умрет без тебя, так еще, пожалуй, на меня рассердишься, что я тебя задержал. Good-bye, kiss me once more; that's right, now go." До свидания, целуй меня еще раз, вот так, и ступай... Ivan turned suddenly and went his way without looking back. Иван вдруг повернулся и пошел своею дорогой, уже не оборачиваясь. It was just as Dmitri had left Alyosha the day before, though the parting had been very different. Похоже было на то, как вчера ушел от Алеши брат Дмитрий, хотя вчера было совсем в другом роде. The strange resemblance flashed like an arrow through Alyosha's mind in the distress and dejection of that moment. Странное это замечаньице промелькнуло, как стрелка, в печальном уме Алеши, печальном и скорбном в эту минуту. He waited a little, looking after his brother. Он немного подождал, глядя вслед брату. He suddenly noticed that Ivan swayed as he walked and that his right shoulder looked lower than his left. Почему-то заприметил вдруг, что брат Иван идет как-то раскачиваясь и что у него правое плечо, если сзади глядеть, кажется ниже левого. He had never noticed it before. Никогда он этого не замечал прежде. But all at once he turned too, and almost ran to the monastery. Но вдруг он тоже повернулся и почти побежал к монастырю. It was nearly dark, and he felt almost frightened; something new was growing up in him for which he could not account. Уже сильно смеркалось, и ему было почти страшно; что-то нарастало в нем новое, на что он не мог бы дать ответа. The wind had risen again as on the previous evening, and the ancient pines murmured gloomily about him when he entered the hermitage copse. Поднялся опять, как вчера, ветер, и вековые сосны мрачно зашумели кругом него, когда он вошел в скитский лесок. He almost ran. "Pater Seraphicus- he got that name from somewhere- where from?" Alyosha wondered. "Ivan, poor Ivan, and when shall I see you again?... Here is the hermitage. Он почти бежал. ""Pater Seraphicus" - это имя он откуда-то взял - откуда? - промелькнуло у Алеши. - Иван, бедный Иван, и когда же я теперь тебя увижу... Вот и скит, Господи! Yes, yes, that he is, Pater Seraphicus, he will save me- from him and for ever!" Да, да, это он, это Pater Seraphicus, он спасет меня... от него и навеки!" Several times afterwards he wondered how he could, on leaving Ivan, so completely forget his brother Dmitri, though he had that morning, only a few hours before, so firmly resolved to find him and not to give up doing so, even should he be unable to return to the monastery that night. Потом он с великим недоумением припоминал несколько раз в своей жизни, как мог он вдруг, после того как расстался с Иваном, так совсем забыть о брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без того, хотя бы пришлось даже не воротиться на эту ночь в монастырь. Chapter 6. VI For Awhile a Very Obscure One Пока еще очень неясная AND Ivan, on parting from Alyosha, went home to Fyodor Pavlovitch's house. А Иван Федорович, расставшись с Алешей, пошел домой, в дом Федора Павловича. But, strange to say, he was overcome by insufferable depression, which grew greater at every step he took towards the house. Но странное дело, на него напала вдруг тоска нестерпимая и, главное, с каждым шагом, по мере приближения к дому, все более и более нараставшая. There was nothing strange in his being depressed; what was strange was that Ivan could not have said what was the cause of it. Не в тоске была странность, а в том, что Иван Федорович никак не мог определить, в чем тоска состояла. He had often been depressed before, and there was nothing surprising at his feeling so at such a moment, when he had broken off with everything had brought him here, and was preparing that day to make a new start and enter upon a new, unknown future. He would again be as solitary as ever, and though he had great hopes, and great- too great- expectations from life, he could not have given any definite account of his hopes, his expectations, or even his desires. Тосковать ему случалось часто и прежде, и не диво бы, что пришла она в такую минуту, когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить на новый, совершенно неведомый путь, и опять совсем одиноким, как прежде, много надеясь, но не зная на что, многого, слишком многого ожидая от жизни, но ничего не умея сам определить ни в ожиданиях, ни даже в желаниях своих. Yet at that moment, though the apprehension of the new and unknown certainly found place in his heart, what was worrying him was something quite different. И все-таки в эту минуту, хотя тоска нового и неведомого действительно была в душе его, мучило его вовсе не то. "Is it loathing for my father's house?" he wondered. "Quite likely; I am so sick of it; and though it's the last time I shall cross its hateful threshold, still I loathe it.... No, it's not that either. "Уж не отвращение ли к родительскому дому? -подумал он про себя. - Похоже на то, до того опротивел, и хоть сегодня я в последний раз войду за этот скверный порог, а все-таки противно..." Но нет, и это не то. Is it the parting with Alyosha and the conversation I had with him? Уж не прощание ли с Алешей и бывший с ним разговор: For so many years I've been silent with the whole world and not deigned to speak, and all of a sudden I reel off a rigmarole like that." certainly might have been the youthful vexation of youthful inexperience and vanity- vexation at having failed to express himself, especially with such a being as Alyosha, on whom his heart had certainly been reckoning. "Столько лет молчал со всем светом и не удостоивал говорить, и вдруг нагородил столько ахинеи". В самом деле, это могла быть молодая досада молодой неопытности и молодого тщеславия, досада на то, что не сумел высказаться, да еще с таким существом, как Алеша, на которого в сердце его несомненно существовали большие расчеты. No doubt that came in, that vexation, it must have done indeed; but yet that was not it, that was not it either. Конечно, и это было, то есть эта досада, даже непременно должна была быть, но и это было не то, все не то. "I feel sick with depression and yet I can't tell what I want. "Тоска до тошноты, а определить не в силах, чего хочу. Better not think, perhaps." Не думать разве..." Ivan tried "not to think," but that, too, was no use. Иван Федорович попробовал было "не думать", но и тем не мог пособить. What made his depression so vexatious and irritating was that it had a kind of casual, external character- he felt that. Главное, тем она была досадна, эта тоска, и тем раздражала, что имела какой-то случайный, совершенно внешний вид; это чувствовалось. Some person or thing seemed to be standing out somewhere, just as something will sometimes obtrude itself upon the eye, and though one may be so busy with work or conversation that for a long time one does not notice it, yet it irritates and almost torments one till at last one realises, and removes the offending object, often quite a trifling and ridiculous one- some article left about in the wrong place, a handkerchief on the floor, a book not replaced on the shelf, and so on. Стояло и торчало где-то какое-то существо или предмет, вроде как торчит что-нибудь иногда пред глазом, и долго, за делом или в горячем разговоре, не замечаешь его, а между тем видимо раздражаешься, почти мучаешься, и наконец-то догадаешься отстранить негодный предмет, часто очень пустой и смешной, какую-нибудь вещь, забытую не на своем месте, платок, упавший на пол, книгу, не убранную в шкаф, и проч., и проч. At last, feeling very cross and ill-humoured, Ivan arrived home, and suddenly, about fifteen paces from the garden gate, he guessed what was fretting and worrying him. Наконец Иван Федорович в самом скверном и раздраженном состоянии духа достиг родительского дома и вдруг, примерно шагов за пятнадцать от калитки, взглянув на ворота, разом догадался о том, что его так мучило и тревожило. On a bench in the gateway the valet Smerdyakov was sitting enjoying the coolness of the evening, and at the first glance at him Ivan knew that the valet Smerdyakov was on his mind, and that it was this man that his soul loathed. На скамейке у ворот сидел и прохлаждался вечерним воздухом лакей Смердяков, и Иван Федорович с первого взгляда на него понял, что и в душе его сидел лакей Смердяков и что именно этого-то человека и не может вынести его душа. It all dawned upon him suddenly and became clear. just before, when Alyosha had been telling him of his meeting with Smerdyakov, he had felt a sudden twinge of gloom and loathing, which had immediately stirred responsive anger in his heart. Все вдруг озарилось и стало ясно. Давеча, еще с рассказа Алеши о его встрече со Смердяковым, что-то мрачное и противное вдруг вонзилось в сердце его и вызвало в