Но книга эта была не только книгой о русском каторжном аде, но главное — об изживании ада в его собственной душе. Там, на каторге, где «было страдание невыразимое, бесконечное и всякая минута тяготела как камень на душе», Достоевский пережил духовный переворот — «суд над собой» и «строгий пересмотр прежней жизни». Теперь он враг идей, за которые заплатил годами мучений, потерей самых прекрасных молодых лет. Он приходит к мысли о греховности самой революционной идеи — будто счастье можно завоевать насильственно, кровью. С каторги вернулся новый человек.
Мучительный Достоевский... Мучительны его идейные искания, мучительна была все это время его личная жизнь...
Страстная любовь к жене надзирателя Марии Исаевой, смерть ее мужа, счастливая женитьба на ней и ее смертельная болезнь — туберкулез заканчивает эту любовную историю... Но в то время, когда его жена умирала, Достоевский уже захвачен новой страстью. Это любовь к "мучительной женщине» — Аполлинарии Сусловой. И «мучительное чувство» вины перед умирающей Машей. На другой день после смерти жены он пишет в записной книжке (16 апреля 1864 года): «Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?». И размышляет о жизни за гробом и боится встречи с Машей там, боится своего греха. Образ Аполлинарии Сусловой будет преследовать его до гробовой доски, переходя из романа в роман... Полина («Игрок»), Настасья Филипповна («Идиот»), Грушенька («Братья Карамазовы»)...
Страсть к Аполлинарии Сусловой соединилась в это время с другой его «мучительной страстью» — к игре. И безумная страсть продолжалась безумной игрой, и безумная игра продолжалась безумной работой... В 60-х годах следует поток его произведений: «Дядюшкин сон", «Село Степанчиково и его обитатели», «Униженные и оскорбленные" и т. д. Но деньги, которые он зарабатывает литературой, тотчас пожирает рулетка. Он — весь в долгах, и кредиторы неумолимы.
И Достоевский решается на одновременную работу уже над двумя романами: «Преступление и наказание» и «Игрок».
Находясь на краю долговой ямы, беспощадно теснимый кредиторами, он вынужден продать права на все свои сочинения издателю Стелловскому с обязательством прибавить к прежним произведениям новое — роман «Игрок». Условия контракта — самые кабальные: если не напишет роман в срок, издатель волен издавать бесплатно сочинения Достоевского в течение 9 лет.
Время летит быстро, до срока сдачи романа остается меньше месяца, а он все еще не начал писать. И тогда он решился на небывалое: продиктовать роман «Игрок» стенографистке за три недели. Так в его жизни появилась молоденькая стенографистка Аня Сниткина.
Лихорадочно работая, за три недели Достоевский продиктовал роман. И в конце диктовки добрая, наивная стенографистка Аня вытеснила из его сердца вчерашнюю мучительную любовь... Теперь Аполлинария Суслова живет в романе, который он продиктовал Ане. В реальную жизнь вошла Аня.
«Предложение руки и сердца» смертельно боявшийся унижения отказа писатель сделал воистину литературно. Достоевский рассказывает Ане сюжет некоего романа. Его герой «...человек, преждевременно состарившийся, больной неизлечимой болезнью, хмурый и подозрительный, правда, с нежным сердцем, но не умеющий высказать свои чувства.., художник, может быть, талантливый, но неудачник, не успевший ни разу воплотить свои идеи в формах, о которых мечтал».
Так беспощадно Достоевский описал ей себя.
— И этот неудачник — художник, — продолжает он рассказывать Ане, — влюбился в девушку, не красавицу, но очень недурную собой... Чем чаще ее видел, тем больше она ему нравилась, тем больше у него было убеждение, что с ней он может найти счастье... Но возможно ли, чтобы молодая девушка, столь различная по характеру и летам, могла полюбить моего художника?.. Не будет ли это психологической неточностью?»
Только в конце этого монолога, глядя на его страдающее лицо, простодушная Анна Сниткина поняла, о ком и о чем он говорит. И двадцатилетняя девушка сказала сорокапятилетнему писателю: «Я вас люблю и буду любить всю жизнь».
В феврале 1867 года Достоевский на ней женился. И прозрение не подвело — с ней, наконец-то, он «в полной мере нашел счастье, которое так желал».
Напечатанное в это время «Преступление и наказание» стало, пожалуй, первым романом Достоевского, который имел «огромный читательский успех...».
Герой романа — студент Родион Раскольников, «убийца-теоретик», «мечтающий убийством осчастливить человечество, спасти обездоленных»... И кончающий крахом, прозрением и раскаянием на каторге. Роман был первым грозным предупреждением нового Достоевского, понявшим по возвращении опаснейшие настроения новой молодежи.
Радикальная критика, конечно же, обрушилась на «Преступление и наказание», объявила роман произведением, очернившим нашу молодежь, играющим на руку ретроградам. Но даже это не поколебало читательский успех.
Когда роман уже печатался, в Москве было совершено убийство. Некий студент, убивший с целью грабежа, объяснял свое преступление пугающе сходно с Раскольниковым. И Достоевский очень гордился своим прозрением.
Но его прозрение окажется куда опаснее.
Очень скоро под тем же печальным петербургским небом появятся они — молодые террористы. И эти «убийцы-теоретики» будут мучаться вопросом Раскольникова: Можно ли преступить черту? Можно ли убить человека ради идеи? Ради будущего счастья человечества?
И так же, как герой Достоевского, победив сомнения, пойдут убивать.
РОМАН, ПЕРЕПАХАВШИЙ ЛЕНИНА
«Преступление и наказание» и главы «Войны и мира» печатались в одних и тех же номерах журнала «Русский вестник». И хотя оба произведения, повторюсь, «имели огромный успех» у публики, но самая передовая молодежь охотилась тогда не за этим журналом.
Самым желанным для «истинно передовой молодежи» был номер журнала «Современник», где печатался роман Чернышевского «Что делать?»
То, что было бы невероятным при Николае I, случилось при Александре II: роман арестанта был напечатан! И хотя номера «Современника» вскоре были конфискованы, оказалось поздно: роман начал жить. И уже не было «мыслящего юноши» в России, который не читал «Что делать?».
Террорист Александр Ульянов считал эту книгу революционным Евангелием. И когда его младший брат Владимир Ульянов-Ленин прочел любимую книгу брата, он заявил: «Эта книга меня перепахала». «Что делать?» сделала революционером будущего вождя большевистской России.
Эта книга — загадка нашей литературы. В ней нет большого писательского таланта, однако именно она становится властителем дум молодежи.
Ибо эта книга прежде всего «идейная». Все радикальные, «передовые идеи» того времени — счастливый коллективный труд, эмансипация женщины, свобода любви, которая выше оков буржуазного брака, — молодой читатель находил в этой книге. Но ее главным смертоносным зарядом был образ Рахметова.
Рахметов появляется в книге в главе «Особенный человек». И читая эту главу, молодежь привычно домысливала, о чем рассказывал ей эзоповым языком узник Петропавловской крепости.
РУССКИЙ "ЧЕ"
«Особенный человек» Рахметов готовит себя к служению народу. (Читатель тотчас понимал— к революции...). Закаляя себя для будущих невзгод (конечно же, будущие тюрьмы и каторга!), Рахметов ест сырое мясо и спит на гвоздях... Чтобы разделить труд с народом, дворянин Рахметов работает чернорабочим. Он уходит в народ, чтобы его понять, и очень скоро молодые почитатели Рахметова тоже отправятся в народ. Он отказался от личного счастья: от жены и детей, от всего, что могло отвлечь его от служения счастью людей («революции» — понимал молодой читатель). Причем все свои деньги он тратит не на личные нужды, но на помощь неимущим студентам (конечно же, бунтующим студентам!).
И как завет, как призыв принимал молодой читатель слова автора о Рахметове:
«Вот подлинный человек, который особенно нужен теперь России. Берите с него пример и, кто может и в силах, следуйте по его пути, ибо это есть единственный для вас путь, который может нас привести к желанной цели» (к революции — немедля понимал наш молодой читатель).
Революция и Рахметов — и были ответом автора на вопрос "Что делать?», лукаво поставленный им в заглавии.
И фигура «особенного человека», железного аскета Рахметова на десятилетия завладела воображением молодых людей. Он стал для русских революционеров нарицательным персонажем, человеком-символом, тогдашним русским Че Геварой.
Образ Рахметова — ключ к поведению будущих русских террористов. И, отправляясь в революцию, молодые люди с восторгом будут подвергать себя рахметовским лишениям, повторяя, как заклинание, слова Чернышевского: «Кто может и в силах, следуйте по его пути, ибо это есть единственный для вас путь, который может нас привести к желанной цели».
«С восторженной любовью читали мы «Что делать?», старались во всем подражать Рахметову», — напишет впоследствии Лев Троцкий. И справедливо добавит: «Это и есть будущий народоволец».
Да, это и был он — будущий народоволец-террорист.
Вот так из камеры Петропавловской крепости Чернышевский отправил свою бомбу — в будущее.
На суде Чернышевский держался грозно и величественно. Сенат приговорил его к 14 годам каторжных работ (срок был сокращен до 7 лет), дальнейшей ссылке и гражданской казни.
В день гражданской казни Чернышевского в Петербурге моросил дождь... На помосте (эшафоте) стоял черный столб с цепями. К восьми часам вокруг этого эшафота собралась тысячная толпа: литераторы, сотрудники журналов, студенты медико-хирургической академии, офицеры. Это были его читатели — те, кто назывался «истинно передовой молодежью».
Чернышевского привезла карета, окруженная конными жандармами. На эшафоте палач снял с него шапку, началось чтение приговора: «3а злоумышление к ниспровержению существующего порядка» лишается «всех прав состояния», ссылается «в каторжную работу», а затем «поселяется в Сибири навсегда»...
Дождь усиливался. Чернышевский вытирал мокрое лицо и подслеповато протирал запотевшие очки. Прочитав приговор, палач опустил его на колени, сломал над головой саблю и на руки надел цепи. Дождь уже лил беспрерывно, и палач надел на него шапку. Чернышевский вежливо поблагодарил, поправил фуражку, звеня цепями... Вот так, стоя на коленях под проливным дождем, создатель железного Рахметова терпеливо ждал конца «позорной церемонии». Толпа молча ждала вместе с ним. По окончании люди тотчас ринулись к карете. Но конные жандармы наехали на рвущуюся к карете мокрую толпу. Люди бросали в карету цветы.
Чернышевский в кандалах, под охраной жандармов был отправлен в Сибирь, где ему суждено будет пробыть без малого 20 лет. Вместе с ним отправились в тюрьму и на каторгу соратники по «Земле и воле» Серно-Соловьевич и прочие. И пока подслеповатый Чернышевский томился на каторге, на студенческих пирушках поминали любимого писателя в очень популярной тогда студенческой песне:
Идеал, Идея... любимые и самые частые слова в устах новой молодежи. И новая литература ценится молодыми, только если она — идейная. И даже поэзия обязана теперь быть идейной.
ВЕЛИКИЙ И ИСПУГАННЫЙ ПОЭТ-ГРАЖДАНИН
Вождем этой новой поэзии, кумиром нигилистов становится поэт Николай Некрасов, редактор «Современника».
«Муза мести и печали» — так назвал Некрасов свою поэзию. И молодые люди, понаторевшие в эзоповом языке, с восторгом понимали: «Мести» — беспощадной власти, «печали» — о нищем, бесправном народе... «Не русский взглянет без любви на эту бледную в крови кнутом исхлестанную Музу» — писал поэт... И молодые читатели понимают «исхлестанную» — кнутом царской цензуры!
Но порой Некрасов пишет страстно, прямо. И тогда его стихи становились пословицами и лозунгами. Все будущие террористы носили в сердце некрасовские строчки: «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть», «Умрешь недаром — дело прочно, когда под ним струится кровь!».
Некрасов сформулировал, наконец, и новое понимание поэзии: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».
Вольная, своенравная муза великого Пушкина, муза, служившая Аполлону, объявлялась анахронизмом, бесполезной игрушкой. На смену ей пришла некрасовская муза — служащая обществу. Муза, беспощадно критикующая власть, муза новой разночинной интеллигенции. Только такая поэзия имеет теперь право на существование. Ибо только она полезна обществу! «Полезна» — высшая похвала новой молодежи и нового времени!
И некрасовский журнал «Современник» беспощадно нападает на все, что не отвечает гражданскому направлению.
Однако сам наш великий поэт-гражданин не всегда оставался самым светлым человеком.
Некрасов был знаменитым, очень удачливым карточным игроком и, как утверждала молва, умелым карточным шулером. Играя в аристократических клубах, он с завидным постоянством обыгрывал богачей, но умело проигрывал «нужным людям». Например, заядлому картежнику графу Александру Адлербергу, сыну тогдашнего министра двора. Граф, с детства друживший с царем, был в то время человекеом очень близким к императору.
«Демон самообеспечения» (как красиво написал Достоевский) или «жажда обогащения» (как менее красиво писал о Некрасове публицист Суворин) всю жизнь владели познавшим в молодости истинную нищету Некрасовым.
И поэт-гражданин, говоря современным языком, был умелым и беспощадным бизнесменом. Качество совсем новое тогда среди русских литераторов.
Его знаменитый журнал «Современник» был основан им вместе с литератором Иваном Панаевым. Но вскоре, как писал современник, "Видел Некрасова в коляске Панаева с женой Панаева». Некрасов брал журнал вместе с красавицей Панаевой, которая стала его гражданской женой.
Один из любимых поэтических образов Некрасова — образ матери. Но когда его мать умрет, он не приедет на ее похороны. С Панаевой он расстанется. И когда преданно любившая его Панаева постареет и будет нуждаться, поэт-гражданин не поможет вчерашней возлюбленной. «Вы когда-то лиру посвящали ей, дайте на квартиру несколько рублей», — зло напишет современник.
Но главный демон, мучивший Некрасова, — отнюдь не корысть. Это — страх. Будучи воистину бесстрашным в стихах, Некрасов не всегда бывал таковым в жизни. И этот вечный его страх опозорит великого поэта, как мы увидим далее, перед всей читающей Россией.
Но кто из нас, живших в России советской, бросит в него камень! Он ведь был родом из такой же страны страха — из России николаевской.
У Тургенева есть потрясающий образ — последний жалкий крик зайца, которого догоняют борзые собаки. Этот образ подсознательно был и будет в душе у каждого, рожденного в России. И младший современник Некрасова, блестящий писатель Глеб Успенский писал: «Надо постоянно бояться — вот смысл жизни в России. Страх, ощущение "виновности" самого вашего существования на свете, пропитали все мысли, все наши и дни и ночи».
«НО ЛИШЬ БОЖЕСТВЕННЫЙ ГЛАГОЛ»
Эпиграфом к жизни поэта Некрасова могут быть строки не очень ценимого им великого поэта: «Но лишь Божественный Глагол до слуха чуткого коснется...». Как только он начинал писать, он преображался. Пламенная ненависть к несправедливости, великая любовь к России и постоянное раскаяние — в его стихах. Ни один русский поэт с такой силой и лиризмом не каялся в стихах, как Некрасов. Это распутинское «не согрешишь — не покаешься» сопровождало Некрасова всю его жизнь. Это была гимнастика души: грех оборачивался великим раскаянием. И раскаяние выливалось в пронзительные, бессмертные строки, становившиеся его исповедью, мольбой о прощении. И как Достоевский оберегал свою эпилепсию, рождавшую порой великие прозрения, так и Некрасов оберегал свои грехи. И читая Достоевского, многое понимаешь в Некрасове. Великое некрасовское определение России: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная» относятся и к самому автору - великому и несчастному, очень нашему человеку.
Вот в каком потоке великой литературы, страстно зовущей в самые разные стороны, жили и росли новые молодые люди.
ОБЛОМОВЩИНА ВО ДВОРЦЕ
И вот в этом новом обществе, где уже появилась литература, правящая умами, император умудряется жить как будто ничего этого не существует. Даже его отец, надевший намордник на русскую литературу, приглашал во дворец, обольщал самого знаменитого из тогдашних литераторов — Пушкина. Николай ходил в театр смотреть опасную комедию Гоголя «Ревизор». И, посмотрев, сказал знаменитую фразу, известную каждому школьнику: «Всем досталось, но больше всего мне». И августейшая самокритика сразу превратила беспощадную комедию в союзницу власти, в благонамеренный призыв покончить с казнокрадством.
Даже этот могущественный деспот заботился о контакте с влиятельными литераторами.
Но ученик поэта Жуковского, реформатор Александр II, не интересуется писателями. Он не желает понимать силу слова в разбуженном им же обществе. Он не понимает, что литература, печать создают портрет его правления и формируют умы молодежи. Реформируя Россию, наш двуликий Янус сам живет... в дореформенное время отца, когда портрет правления создавало Третье отделение. И оно же занималось умами молодежи.
Но Россия необратимо разбужена им самим. Расправы над Чернышевским и землевольцами нисколько не остановили этот великий ледоход после отцовской суровой зимы. Все теперь — публично. Политические обеды, где яростно сталкиваются славянофилы и западники в споре о путях России. И, сражаясь друг с другом, те и другие требуют от правительства дальнейших и, главное, скорейших перемен. «Мы хотим, чтобы у новорожденного (имеется в виду общество, освободившееся от крепостного права! — Э.Р.) в первый же день прорезались зубы, чтобы на второй день он уже ходил (это в стране, где больше 80 процентов населения — неграмотно! — Э.Р.), нам не нужны административные няньки с пеленками и свивальниками». Таков Манифест нового времени.