— Товарищи подполковники, чайку горячего не хотите? — вынырнул из глубины траншеи старший прапорщик Шевченко.
— Откуда у нас чай? — поинтересовался Устюжанин.
— Я тут припас кое-что… — шмыгнул носом хитрый прапор. — Три примуса и одна спиртовая горелка. На примусе чайник быстро закипает. Керосин тоже припас…
— Детей сначала напои, Иван Иванович, в такую пору легко переохлаждение организма получить. Там Логвинов детьми занимается.
— Я старшему лейтенанту два примуса передал. Он детей уже поит. А это для вас… — Шевченко подошел ближе и протянул две армейские кружки.
Расспрашивать его, откуда взялись примусы и керосин, Устюжанин не стал. Он видел, как старший прапорщик заглядывал в обгоревшее с одной стороны здание хозяйственного магазина. Хозяйственный человек хозяйственные магазины любит. Конечно, к действиям Ивана Ивановича можно было отнестись по-разному, но чай он заварил вовремя, и это если не убирало, то отодвигало в сторону любые обвинения…
Синие губы подполковника Изжогина слегка порозовели. Одной большой кружки ему хватило, чтобы слегка согреться. Устюжанин же, не допив свой чай до конца, поймал взгляд пожилого дагестанца, сидящего на том самом ящике, с которого Виталий Владиславович выглядывал из траншеи, и протянул кружку ему:
— Погрейтесь…
Дагестанец принял кружку с благодарностью и с достоинством, сделал два глотка и передал сидящей рядом с ним на том же ящике женщине. Женщина тоже двумя глотками удовлетворилась и передала кружку кому-то дальше. А там уже Иван Иванович Шевченко шел с чайником в руках и подливал чай каждому, кому в руки переходила кружка. Так стараниями старшего прапорщика люди смогли немного согреться…
Из середины траншеи вышел старший лейтенант Логвинов, продвинулся мимо командира и сквозь жухлую листву упавшего дерева посмотрел на небо.
— Что там? — спросил Устюжанин.
— В дальнем конце, товарищ подполковник, плавать можно. Вся вода туда стекает. Экскаваторщик уклон сделал.
— Здесь вся площадка с небольшим уклоном, — заметил подполковник Изжогин. — Экскаваторщик копал везде на одну глубину.
— Какой-нибудь дренаж сделать невозможно? — поинтересовался Виталий Владиславович.
— Саперными лопатками?
— Понятно. Что предпринял?
— Вывел людей ближе к середине. Уплотнились. В середине пока еще нормально. Лучше, чем здесь. На самое мелководье детей поставили. Греются чаем. Да разве здесь согреешься…
— Товарищ подполковник, — кивнул в сторону, где располагался обгоревший магазин, Шевченко. — Я, кажется, где-то там насос видел. Сбегаю, гляну… Вроде бы на прилавке лежал…
— Провода все пообрывало, — неожиданно заговорил Изжогин. — Электричества в поселке нет. Наверняка линию отключили.
— А вышка сотовой связи? — спросил Устюжанин.
— У них на случай аварии электросети своя дизельная станция. Автоматически включается, — раздался из темноты голос Николая Ивановича. — Если, конечно, и их там не развалило.
— Навряд ли, сигнальные огни на вышке горят, — сказал Изжогин.
— Значит, не развалило. Но не тащить же сюда их дизель? Здесь и десяток насосов не справится. Нужно куда-то детей переводить, пока смерчей нет.
— Ветер и без смерчей взрослого с ног сшибет, — покачал головой Логвинов, — а уж дети точно не удержатся.
— Еще два часа такого ливня — и мы все водолазами станем, — посетовал директор школы. — Надо думать…
— А куда переводить-то? — в сердцах спросил Устюжанин. — Есть здесь хоть одно подходящее здание? Николай Иванович, вы что-то про крепкие дома недавно говорили…
— Есть крепкие жилые дома, таких домов несколько. Коттеджи. На окнах ставни железные, ветер не пропустят, и двери стальные. Богатые дагестанцы там живут, главное, чтобы хозяева нас приняли. Я про эти дома и говорил еще до урагана.
— Железные двери открываются одним выстрелом из гранатомета, — подсказал старший лейтенант Логвинов. — Я гранатомет с собой захвачу.
— Только это далеко, на другом конце поселка. Как туда добраться?
— Витя, — повернулся к старшему лейтенанту Устюжанин, — до БМП доберешься?
— Если надо, доберусь.
— Надо!
— Тогда я пошел… Николай Иванович, готовьте детей.
И старший лейтенант, поглубже надвинув на голову кепку, без раздумий шагнул вперед, подпрыгнул, ухватился за ветку упавшего на траншею дерева и обезьяной выбрался на поверхность. Боевая машина пехоты была выставлена неподалеку на открытом месте перед сгоревшим зданием поселковой администрации, чтобы не свалилось на нее дерево или столб. Но открытое место как раз и представляло в ураган наибольшую опасность, потому что ветер на открытом месте разгонялся, как над морем, и набирал самую высокую скорость и немереную силу.
Подполковник Устюжанин шагнул вслед за старшим лейтенантом, точно так же ловко взобрался на ствол дерева, но дальше не полез, только голову из ветвей высунул, наблюдая за Логвиновым. Ноги подполковника свисали с толстой ветки, которую он оседлал, ливень лил на голову и на плечи, стекал по спине, и дальше по ногам вода стекала в траншею. Похоже, он и не собирался ослабевать.
Но для старшего лейтенанта Логвинова опасность представлял не ливень, который при всей своей мощи единовременного давления не в силах был свалить такого физически крепкого человека, а ветер, валивший деревья. Виталий Владиславович только сейчас увидел, что вся дорога, ведущая к центральной площади поселка, завалена упавшими деревьями. Причем ветер налетал под углом в сорок пять градусов и валил деревья именно под этим углом, деревья с противоположной стороны упали в газон, перекрыли тротуар и проломили дворовые ограды. Правда, не видно было, чтобы хоть одно дерево до дома достало, дома стояли от дороги в отдалении. Но Устюжанина больше интересовали не деревья и дорога, а старший лейтенант Логвинов. Тот снял с головы свою кепку и сунул ее под ремень, чтобы не придерживать постоянно рукой. Ветер был такой, что самого Логвинова мотало и болтало, как пьяного, и он с трудом держался на ногах, а уж кепку точно сбило бы с головы. Передвигался старший лейтенант медленно, упираясь полусогнутыми ногами в землю и перенеся центр тяжести тела в сторону ветра. Хорошая координация помогала ему удерживать равновесие и не падать. А падение в этой ситуации могло обернуться большими неприятностями. Человека просто поволокло бы по водяной подушке, которая образовывалась на асфальте, закувыркало и обо что-нибудь ударило бы. Но Логвинов держался хорошо и, хотя передвигался медленно, тем не менее к цели приближался неуклонно.
За стеной дождя видимости не было практически никакой. И старшего лейтенанта было плохо видно, и уж совсем плохо просматривалась БМП, устойчивая даже на своих узких гусеницах благодаря солидному собственному весу [11]. Но старший лейтенант приближался к боевой машине все ближе и ближе. И только в самом конце этого пути особенно сильный порыв ветра все же свалил его и бросил прямо на цель, к которой он приближался. Удар, должно быть, был сильным, потому что Логвинов не сразу поднялся, и Виталий Владиславович даже зашевелился на своем стволе, стряхивая с себя лишнюю воду и намереваясь отправиться вслед за старшим лейтенантом. Но Логвинов встал, придерживаясь руками сначала за гусеницу, потом за броню, и стал сбоку подбираться к люку механика-водителя. Люк открылся с трудом, но, открывшись, был сразу же отброшен ветром и широко распахнулся. Однако с петель не сорвался, и это дало возможность старшему лейтенанту использовать люк, как подпорку для своего тела, и забраться внутрь. Закрыть люк оказалось трудно, видимо, механизм заедал. Даже издали можно было заметить несколько попыток справиться с ним. Старший лейтенант наполовину высунулся наружу, пытаясь что-то исправить, и наконец справился, люк закрылся, и уже через минуту боевая машина пехоты, круто развернувшись, резко сорвалась с места и направилась к траншее. Подполковник Устюжанин спрыгнул в траншею и только там перевел задержавшееся дыхание. Он видел, каким трудным был для старшего лейтенанта этот, вообще-то, короткий переход. Но теперь впереди стояла еще более сложная задача — следовало рассадить всех детей в БМП.
— Шевченко!
— Я! — Старший прапорщик оказался рядом.
— Возьми с собой кого-то из солдат потолковее… Воронова возьми. Поедешь с детьми. Останешься там, а Воронов пусть возвращается за следующей группой. С хозяевами дома не церемониться. Если будут против, разрешаю применить силу. Как детей размещать будем?
— Двоих в переднее отделение, рядом со старшим лейтенантом, двое детей на взрослом месте поместятся. Мы с Вороновым в башне. В заднем отсеке сколько поместить сможем? Я думаю, вместо семи десантников поместим десять или одиннадцать детей. Одиннадцать. Тогда за один рейс отправим пятнадцать человек.
— Нормально.
— Я бы с ними поехал… — предложил свои услуги подполковник Изжогин.
— С последним рейсом, — согласился Устюжанин, — чтобы на месте за детьми посмотреть. Мало ли… Мы не знаем, что там за хозяева. Займитесь погрузкой детей. Вы тяжелый и устойчивый. На вас ветер не так, как на других, влияет. А потом смените у примуса старшего прапорщика. Поите оставшихся детей чаем, пусть греются. И сами погрейтесь.
Последний аргумент для полицейского подполковника оказался решающим. Его голос уже слегка дрожал от холода.
Боевая машина пехоты уже развернулась и встала задом к траншее. Вместе с дождем в траншею стало заносить запах топливной гари. Устюжанин хотел уже было выбраться из траншеи, но Логвинов сам, видимо, сообразил и заглушил двигатель. Кормовые двери открылись, и старший лейтенант приготовился к приему детей.
А Николай Иванович уже подготовил первую группу. Выводил самых маленьких, самых неустойчивых к низкой температуре.
— Пятнадцать человек, — сказал ему Устюжанин.
— Я слышал. Пятнадцать человек.
Виталий Владиславович, решив сам наблюдать за погрузкой, забрался на свой сук, заменивший командиру наблюдательный пункт, и вдруг увидел, что у старшего лейтенанта Логвинова по лбу стекает кровь. Видимо, сильно ударился головой о БМП, когда его свалило ветром.
— Перевязку сделай, не пугай детей! — крикнул он, когда старлей оказался рядом. — Иван Иваныч детей посадит.
Тот согласно кивнул и забрался в машину. Старший прапорщик Шевченко уже вылезал наружу, следом за ним и подполковник Изжогин, непоколебимый под ветром со своим более чем центнером веса. Рядовой Воронов занял место на ящике, чтобы подсаживать детей и передавать их с рук на руки старшему прапорщику…
Глава одиннадцатая
Махди оставил тубу гранатомета прислоненной к скале, взял у кого-то из рук автомат, поскольку его автомат остался во взорвавшейся машине, и побежал. «Краповый», перед тем как скрыться за холмом, оглянулся через плечо, увидел бегущего за ним Махди, молодого, сильного и здорового, и попытался ковылять быстрее. Но он был обречен, Чингис не сомневался в этом, даже считал милосердным добить такого раненого, чтобы не заставлять того пережить весь ужас медленной гибели в подступающем урагане.
Махди понадобилось чуть больше минуты, чтобы добежать до вершины холма, дать очередь в кого-то, оставшегося в кабине незагоревшегося грузовика. Наверное, там кто-то шевелился. Чингис мысленно похвалил Махди за осторожность. Оставлять врага за спиной, пусть раненого, пусть увечного, было нельзя, тот вполне мог в спину выстрелить. А Махди, взобравшись на вершину, остановился, осмотрелся и, резко скаканув вперед, скрылся из поля зрения. Еще минута прошла, и прозвучал выстрел. Одиночный и громкий. Стреляли явно не из автомата. У автоматных выстрелов треск сухой и не такой раскатистый. Кроме того, Махди, как все бойцы отряда Чингиса, стрелял бы не одиночным выстрелом, а очередью. И, что очень важно, ответной автоматной очереди не раздалось. Чингис сразу понял, что Махди по неопытности попал в беду. Должно быть, у «крапового» было еще какое-то оружие с собой. Махди на себя понадеялся, на свое умение выстрелить первым. Но на самого быстрого стрелка всегда найдется более быстрый, пусть даже и раненый. Скорее всего, Махди не захотел стрелять издалека, решил подойти, чтобы разрядить в грудь «крапового» полный магазин, и нарвался на встречный выстрел. Хотя по звуку определить, что это за оружие, было трудно. Чингис вообще подумал бы, что стреляли из охотничьего ружья, но «краповые» охотничьих ружей не носят. Впрочем, ломать себе голову не стоило, следовало просто сходить туда и посмотреть. И не повторить ошибку молодого парня. Жалко Махди, хорошим он был гранатометчиком, но Чингис не несет ответственности за жизнь того, кто сам свою грудь под пули подставляет.
Амир подошел к группе своих бойцов, таскающих камни. Теперь, когда две машины перестали существовать, все быстро переключились на первую кучу и стали закрывать проход в расщелину, где уже укрылись три машины.
— Базарган! — позвал Чингис двоюродного брата Махди, угрюмого и взрывного по характеру парня, легко впадающего в гнев и ярость. — Махди пошел догонять раненого. Был только один выстрел. Жалко Махди. Сходи, Базарган, сам посмотри.
Базарган бросил камень, подошел, глянул в сторону грузовика и хотел было сразу кинуться в ту сторону.
— Автомат… — напомнил Чингис. — И осторожно. Раненый отстреливается.
Базарган побежал сначала к своей машине за оружием, а вскоре уже был почти на вершине холма. Уж Базарган-то за родственника рассчитается, решил Чингис, и снова стал рассматривать небо. Ураган подходил уже вплотную, и даже было впечатление, что сложить две горки и прикрыть обе расщелины они не успели бы. Тогда все пять машин остались бы без защиты. Значит, не бывает худа без добра. Чингис следил за Базарганом, боровшимся с порывами ветра, и при этом чувствовал, что «Чингисхан» не может быть врагом. Он сам не знал, откуда пришла эта уверенность, но она была твердой и заставляла амира улыбаться навстречу ветру. Улыбаться, как доброму и сильному союзнику, как помощнику, близкому по духу. Ему даже хотелось раскинуть руки, встать лицом к потоку воздуха и вбирать, вбирать в себя его силу. Но он не делал этого только по той причине, что бойцы отряда могли не понять его. Бойцы уверены в том, что их амир — человек в здравом рассудке, что он всегда рассчитывает на свое собственное умение в организации любой акции, в проведении любой операции, а не на помощь природных сил.
Базарган достиг вершины холма и остановился, рассматривая что-то впереди. Потом поднял к плечу автомат и двинулся дальше с поднятым оружием, готовый к стрельбе. Он скрылся за вершиной, и Чингис стал считать секунды до автоматной очереди. И она прозвучала. Короткая, в три патрона. Классическая армейская автоматная очередь. Обычно прицельная очередь всегда бывает именно такой длины. Только иногда спецназовцы стреляют очередью в два патрона, некоторые предпочитают даже одиночные выстрелы. Но если Базарган дал прицельную очередь, значит, вот-вот должна прозвучать очередь вторая, длинная, с выпуском всего запаса магазина в грудь убитому противнику. Чингис ждал именно такой очереди. И она прозвучала. Значит, все в порядке, Базарган со своим делом справился и сейчас вернется.
Чингис отвернулся, прикидывая на глаз, сколько времени понадобится его бойцам для завершения работы. В принципе, они сделали практически все. Осталось только последние штрихи нанести, то есть уложить наверху самые тяжелые камни, которые ветром не сдвинет, и укрепить горку. Через пять минут уже закончат.
Амир обернулся, надеясь увидеть Базаргана спускающимся с холма, но, к его удивлению, бойца на склоне не было. Отчего-то опять стало беспокойно, хотя длинная очередь, фирменный знак отряда Чингиса, казалось бы, должна была успокоить амира. Минуты шли, а Базарган не появлялся. Другие бойцы закончили строительство горки, прикрывающей расщелину от ветра, и к амиру подошел Джумали, чья машина уже догорала неподалеку.
— Базарган пропал, — посетовал Чингис. — Всем вооружиться. Пойдем искать.
Бойцы бегом побежали за автоматами. Те, кто без оружия оказался, попытались что-то вытащить из обгоревших машин, но это не удалось. Машину Джумали разнесло на куски, а во второй машине все сгорело, и в пожаре отстрелялись все боеприпасы. В наличии осталось только то, что было в карманах «разгрузок», но магазины без автоматов бесполезны. Оставалось только на пистолеты надеяться. Сам Джумали снял с пояса деревянную кобуру своего АПС [12] и приладил ее к рукоятке пистолета. В крайнем случае «стечкин» позволял вести и автоматический огонь.
Чингис пошел первым. Он и раньше хотел пойти, но не стал рисковать, легко уговорив себя дождаться, пока бойцы вооружатся, и сейчас, двинувшись первым, был уверен, что его догонят и обгонят. Но на вершину холма они поднялись не сразу. Ветер все усиливался, и идти против такого ветра было откровенно трудно, приходилось применять усилия, и, рассекая воздушную волну, толкать тело вперед. Иногда по лицу больно били редкие капли дождя. Это был, конечно, еще не дождь. Он только еще приближался издалека, как бывает при всяком настоящем урагане, но отдельные торопливые капли от дождевых туч, стремительно несущихся с востока, отрывались, опережая события, но никакой угрозы не несли.
Отряд остановился около грузовика. Хотя бойцы и были только что заняты тяжелым физическим трудом и даже дыхание перевести не успели, а подъем в гору против такого мощного ветра еще больше его сбил, они все же наблюдали за действиями амира и видели, что он сначала Махди послал за гору, потом послал в помощь ему Базаргана, и ни тот, ни другой не вернулись. И звуки выстрелов, конечно же, до всех долетали. Следовательно, бойцы знали, что по ту сторону холма их может ждать пуля. Они все были людьми неробкими и пули не боялись, но даже Чингис, который так часто говорил о своем презрении к смерти, понимал, как трудно бывает человеку перебороть себя и первым подняться в атаку, чтобы повести за собой остальных. Первому, кто переступает определенную черту, обычно достается пуля. И потому перед тем, как перевалить холм, все хотели хотя бы дыхание перевести и подготовиться. Это была не трусость, человеку всегда требуется момент, когда он может свою решительность собрать в кулак. Только безрассудные или слишком отчаянные бросаются вперед, не подумав. Чингис никого не подгонял, да и грузовик осмотреть хотелось, и людей, что вокруг грузовика валялись. Махди очень удачно выстрелил, показал высокий класс гранатометчика. «Краповые» надеялись, что борта грузовика смогут хотя бы в какой-то мере защитить их от пуль и осколков, но Махди дождался, когда грузовик начнет подниматься на холм, и выстрелил так, что осколки не просто внутрь кузова полетели, они еще и от бортов рикошетили, дополнительно поражая тех, кто находился внутри.