Та выдвинула один из ящиков стола, достала листок и протянула графу. Поскольку текст был написан по-русски, граф прочел вслух, на ходу переводя на французский:
«1. В экспрессе «Золотая стрела» происходит убийство.
2. По каким-то причинам убийца решает свалить его на меня. Для этого он подбрасывает мне (точнее, думая, что мне) орудие убийства и похищает мою перчатку.
3. Последнее указывает, что труп находится в поезде. Если бы его выбросили наружу, не было бы нужды похищать перчатку как улику.
4. Убийца возвращается на место убийства, чтобы оставить там мою перчатку.
5. Ночью графине снится, по ее словам, дурной сон.
6. В Ницце все кондуктора и служащие вокзала совершенно спокойны. Значит, никто еще ничего не знает. Вопрос: каким образом можно не обнаружить труп в поезде на протяжении примерно 12 часов, учитывая, что у кондукторов есть запасные ключи от всех купе?»
– А меня интересует, – внезапно сказал священник, – почему это дело так замалчивают. С их прессой, которая способна разузнать что угодно, это вдвойне удивительно. Я видел сегодня лицо префекта – он до смерти боялся проговориться!
– Боюсь, замешаны очень высокие интересы, – уронила Амалия. – Поэтому мы видим Папийона, и поэтому никто не упоминает об убийстве. А личность убитого может оказаться очень, очень любопытной.
– Мне уже приходило в голову нечто подобное, – признался Кристиан. – Я просмотрел газеты на предмет сообщения о скоропостижной смерти какого-нибудь высокопоставленного лица, которое якобы умерло в Париже.
– Я уже изучила газеты, – огорошила его Амалия. – Но ничего такого в них нет. Беда в том, что лицо, о котором я говорю, может с виду казаться… скажем так, крайне незаметным. Это может быть, к примеру, обладатель сведений, которые для кого-то являются чрезвычайно важными. И это же может объяснять разговоры о пропавшем багаже необыкновенной ценности. Все думают, конечно, о бриллиантах, но в наше время есть множество вещей куда более дорогих, чем они.
Мэй вздохнула.
– Это дело, – призналась она, – кажется мне необыкновенно запутанным. А почему вы хотите осмотреть именно десятое купе? Ведь по всем подсчетам получается, что графиня ничего не могла слышать!
– Потому что когда я поразмыслила, то поняла, что дневное время, да еще в фактически замкнутом пространстве поезда, плохо подходит для преступления, – пояснила Амалия. – Другое дело ночь, когда все спят. Ночное убийство объясняло бы и то, почему утром в Ницце труп еще не был обнаружен. Но тогда остается проблема ножа. Перчатка пропала именно тогда, когда мы ходили в вагон-ресторан, это совершенно точно. Значит, преступление уже тогда было запланировано. А что, если мы ошиблись, решив, что тогда же подложили и орудие убийства? Мэй ведь увидела его только на следующий день. Что, если перчатка была украдена до убийства, а нож положили уже после, чтобы, так сказать, довершить картину?
Мэй широко распахнула глаза.
– Когда я вышла в Ницце… – прошептала она, – я оставила багаж в купе. Всего на несколько минут!
– Вот именно, – сказала Амалия. – Я тоже взяла с собой только свою сумку. Мой слуга забирал вещи, он никого не заметил. А кто забирал ваши чемоданы из купе?
– Я, – отозвался Кристиан. – Но в вагоне находились только обычные пассажиры.
– Как я уже упоминала, наши чемоданы стояли рядом, поэтому убийца ошибся. К тому же он очень спешил. Я бы сказала, что логически эта версия предпочтительнее и потому, что убийца не мог знать, открою ли я свой – как он думал – чемодан в пути или нет. Я ведь могла и обнаружить ненароком его презент. Другое дело – когда покидаешь поезд. А если бы я по приезде отдала горничной чемодан и та увидела бы окровавленный нож? Все, моя песенка была бы спета.
– Но почему убийца выбрал именно вас? – спросил Уолтер.
– Вероятно, есть какая-то причина, по которой меня легко смогли бы связать с жертвой, – дипломатично ответила Амалия, и граф тотчас же вспомнил доходившие до него смутные слухи о том, что очаровательная баронесса в свое время занималась какими-то темными делами и чуть ли не шпионила для Особой службы Российской империи. – Беда, однако, в том, что сама я не видела в поезде ни единого знакомого лица. Проще говоря, ни одного человека, которого я могла бы пожелать прикончить. – Она шевельнулась в кресле. – Ну что, господа мушкетеры? Обговорим для верности еще раз нашу версию, как все случилось?
– Разумеется! – воскликнула Мэй.
– Итак, я сажусь в поезд. В этом же поезде оказываются еще двое: будущий убийца и будущая жертва. Убийца видит меня, узнает и решает, что я идеально подхожу на роль bouc émissaire[27]. Далее происходит вот что: Мэй разбивает флакон духов, и мы покидаем купе. Убийца проникает внутрь и крадет перчатку, чтобы подбросить на место будущего преступления.
– Он проник через окно! – воскликнула Мэй. – Ведь оно было открыто!
– Нет, – огорошила ее Амалия, – залезать в окно движущегося поезда слишком сложно. Полагаю, убийца попросту открыл дверь отмычкой, когда кондуктор отлучился. Затем я возвращаюсь из вагона-ресторана, сразу же замечаю пропажу, и это меня озадачивает. Ночью совершается убийство. Возможно, что-то из происходящего слышит сквозь сон графиня де Мирамон, но пока это только догадки, и чтобы исключить эту версию, мне надо осмотреть десятое купе. Я вполне допускаю, что графиня ничего не слышала и была просто взвинчена, что вполне объяснимо. Далее: труп находится где-то, где его могут обнаружить не сразу, потому что по приезде в Ниццу никто еще ничего не знает и нет никакого переполоха. Возможно, это одиночный пассажир в купе, где, кроме него, никого нет. Труп на диване, рядом моя перчатка – пожалуйста, не утруждайтесь, господа полицейские, убила именно она, то есть я. – Амалия перевела дух. – Итак, поезд в Ницце. Мы с Мэй выходим, и тогда убийца решает утопить меня окончательно и подбрасывает нож в мой, как он думает, чемодан. На одной из следующих станций, а может быть, уже в Ницце он преспокойно сходит с поезда. По его мысли, кондуктор обнаруживает труп, зовет полицию, полиция находит перчатку, устанавливает, что она моя, а тут горничная разбирает мой чемодан и находит орудие убийства. Finita la comedia[28]. Но он ошибся чемоданом, и поэтому мы сейчас играем в кардинала и мушкетеров, чтобы понять, что же все-таки случилось. Я нигде не ошиблась?
– По-моему, – сказал священник, – все выглядит вполне логично.
– Это-то и плохо, – с досадой ответила Амалия. – Потому что вопреки тому, что пишут в детективах, люди очень нелогичные существа, и преступники в том числе. Поэтому на всякий случай оставим в запасе вариант, при котором перчатку украли и нож подбросили в один прием. Но тогда надо думать опять-таки о таком месте, где труп долго не обнаружат, и о том, что для этого жертву полдня никто не должен был тревожить, ни кондукторы, ни попутчики.
– Что ж, допустим, кто-то купил сразу два места в одно купе, – сказал граф, – так часто делают, если хотят ехать в одиночестве. Этот человек сразу же лег спать, сказав кондуктору, чтобы его ни в коем случае не беспокоили. А ехал он… ну, предположим, до Вентимильи. В Вентимилье кондуктор постучал, потом открыл дверь своим ключом и увидел, что пассажир мертв.
– Я совершенно запуталась, – пожаловалась Мэй. – Так когда его убили – днем или ночью?
– Этого мы, к сожалению, точно не знаем, – улыбнулась Амалия. – Мы даже не уверены, что это именно он, а не она, к примеру. По большому счету мы ведь так и не сдвинулись с места. Мы по-прежнему отталкиваемся от трех странностей – перчатки, ножа и трупа, которого нет, хотя по всем признакам должен быть. Но мы уже видим, что из Парижа срочно прислали Папийона. На кону какие-то серьезные интересы. И мне очень хочется узнать подоплеку этого дела. Потому что я никому не спускаю, – прибавила она изменившимся тоном, – когда меня пытаются водить за нос.
Глава 16 Приправа и мысли сорокалетней давности
Месье Раймон Босежур всегда считал, что его работа – одна из самых трудных на свете. Он убедился в этом еще раз, когда докладывал Клариссе результаты очередной слежки за ее внучкой.
– Утром она отправилась на почту и послала деньги родителям в Англию. Затем…
– Много послала? – проворчала Кларисса.
Месье Босежур немного подумал.
– Больше половины того, что выиграла в казино, – сказал он.
– А на остаток отправилась играть снова? – сварливо спросила Кларисса.
– Нет, – ответил сыщик. – Она отправилась в «Гранд-отель» и встретилась там с графом и графиней де Мирамон, а затем в сопровождении графа де Ламбера поехала на виллу баронессы Корф. Через некоторое время туда прибыл и мистер Фрезер.
– Опять! – буркнула Кларисса. – И о чем они разговаривали?
Босежур развел руками.
– Если бы они вели беседу в саду, я бы услышал, о чем шла речь, но в доме…
– А подкупать слуг вас не учили? – поинтересовалась Кларисса, чье настроение, похоже, менялось от плохого к худшему.
– Слуги баронессы Корф получают очень хорошие деньги, – дипломатично ответил Раймон. – Они все привыкли держать язык за зубами, потому что лишаться хорошего места никому не хочется.
– Не понимаю, за что я плачу деньги вам, – раздраженно объявила Кларисса. – Вы хоть узнали, зачем ей понадобились де Мирамоны?
– Она разговаривала с ними о приходе полицейских и происшествии в поезде, – объяснил сыщик.
– С посторонними людьми? – изумилась старушка. – А почему бы ей не поговорить об этом со мной, к примеру, если эта дурацкая пропажа так ее взволновала?
При желании месье Босежур мог бы объяснить Клариссе, отчего внучка не желала делиться с ней своими переживаниями, но такого желания у месье Босежура не возникло, и потому он просто промолчал.
– Если вам больше нечего сказать, можете идти! – объявила Кларисса.
Едва сыщик удалился, она обратилась к двери, которая вела во внутренние покои.
– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – спросила у нее старая дама. – Я же отлично знаю, что ты подслушиваешь!
– Ничего я не подслушиваю, – ответила дверь голосом Бланшара. Она приотворилась, и оказалось, что адвокат действительно стоит на пороге. – Я просто шел мимо.
– Юбер!
– Я не хотел тебя беспокоить!
– Юбер Бланшар, вы негодяй, – капризно объявила Кларисса, падая на софу, – а моя внучка, судя по всему, снобка. Родная бабушка для нее недостаточно хороша, видите ли, зато шушукаться с графами, баронессами и графинями – самое оно.
– Клар…
– Да, снобка! А поскольку снобизм – приправа для отсутствия мозгов, как всегда шутил… кто это был, Юбер? Мой друг писатель Лемэр или мой друг академик Галле? – Бланшар открыл рот, чтобы сказать, что он впервые слышит эту фразу, но Кларисса его опередила: – Неважно, в общем, они оба были правы. И почему она не пошла в казино снова? Она должна была проиграть все, вплоть до ленты на шляпке, и потом целую неделю жаловаться на то, что удача не бывает вечной. Юбер!
– Да, любимая? – откликнулся адвокат, с обожанием глядя на нее.
– Не смотри на меня такими глазами, мне начинают в голову лезть мысли сорокалетней давности, – осадила его Кларисса. – Я совершенно разбита, совершенно! Я так хотела, чтобы меня оставили в покое, и теперь, когда мое желание исполнилось, я просто в ярости! Но самое главное, что этот мерзавец Кристиан, судя по всему, с ней заодно. А ведь я принимала его в своем доме!
Пока на вилле «Маршал» Бланшар пытался убедить хозяйку, что все не так плохо, как кажется, на соседней вилле мерзавец Кристиан, дождавшись, пока Уолтер и Мэй уйдут, пытался отстоять интересы Клариссы. Он вновь завел речь о возвращении беглых павлинов их законной владелице, и на сей раз Амалия, казалось, выслушала его более благосклонно.
– Ну хорошо, – сказала она, – пойдем посмотрим, о ком речь. Потому что у себя в саду я ни одного не видела.
Так они вдвоем совершили прогулку до романтических развалин, о существовании которых, по правде говоря, Амалия успела подзабыть. Впрочем, теперь живописные руины можно было смело окрестить Павлиньим островом, – столько там было этих замечательных птиц.
– Да, – сказала Амалия, улыбаясь.
Ветер, налетающий с моря, играл шелком ее платья и развевал зеленую ленту, которой оно было украшено вместо пояса, и Амалия придержала ее рукой. Большой павлин, заметив молодую женщину, сначала отбежал на несколько шагов, но затем осмелел, распустил хвост и принял горделивую позу. Амалия двинулась дальше, но павлин забежал на дорожку перед ней и стал кружиться, показывая свой роскошный хвост со всех сторон.
– И это все павлины мадам Клариссы? – спросила Амалия.
– У нее было двадцать семь птиц, – объяснил Кристиан. – Когда я был здесь, то насчитал больше двадцати. Видите вон того унылого? Он сбежал последним.
– И правильно сделал, – неожиданно сказала Амалия. После чего огорошила графа де Ламбера сообщением, что павлинов не отдаст.
Кристиан стал взывать к ее здравому смыслу, чувствам, включая законное чувство собственности, напомнил, как тихая старая женщина (Кларисса, конечно) мечтала сидеть в своем саду и смотреть на павлинов, – напрасно: Амалия ничего не желала слушать.
– Она-то, может быть, и хочет их видеть, – сказала она, блестя глазами, – вопрос в том, хотят ли они видеть ее.
И с этими словами повернула обратно к дому.
Кристиан понял, что ему придется либо пропустить следующую гонку, либо просить денег у отца. Договориться с Амалией казалось проще, и он решил предпринять еще одну попытку.
– Сударыня, но ведь это все-таки не ваши птицы!
– Достаточно того, что они на моей земле, – возразила Амалия, – потому что все, что здесь, находится под моей защитой.
Кристиан тотчас же увидел логическую брешь и не замедлил в нее устремиться:
– Но это же абсурд, госпожа баронесса… Вот я, к примеру, нахожусь на вашей земле. И что это значит?
Амалия усмехнулась.
– Это значит, что вы тоже, – серьезно сказала она, – пока вы здесь.
Кристиан надулся. Надежда на помощь эксцентричной старой дамы таяла с каждым мгновением, а кроме нее, рассчитывать было не на кого.
– Я очень благодарен вам за ваше намерение, сударыня, – сдержанно начал он, – но от кого вы собираетесь меня защищать?
– Ну, может быть, от того же, от кого и павлинов, – заметила Амалия, и в глазах ее вспыхнули искры. – А это правда, что автомобилям, как и лошадям, хозяева дают собственные имена?
Немного удивленный таким оборотом беседы, Кристиан тем не менее подтвердил, что так оно и есть.
– То есть если кто-то предоставит вам автомобиль для гонок, но пожелает назвать его как-нибудь по-особенному, это возможно? – продолжала Амалия.
Кристиан мрачно поглядел на нее.
– Никто не даст мне автомобиль для гонок, – сказал он с вызовом, – хотя бы потому, что он может разбиться.
– Я дам, – сказала Амалия так просто, что можно было подумать, что в 1897 году автомобиль был не предметом роскоши, а самой обыкновенной вещью вроде пары перчаток или веера.
– Но у вас нет автомобиля!
– Значит, вы поможете его купить, – безмятежно ответила баронесса.
Тут, надо признаться, Кристиан не на шутку рассердился.
– Мне кажется, сударыня, – проворчал он, – что вы пытаетесь подкупить меня, как… как мисс Уинтерберри. Вы подарили бедной девушке дорогое платье, и она теперь на все готова ради вас, потому что раньше ей никто ничего подобного не дарил. Но я…
– Вы просто глупый мальчик, – отозвалась Амалия безмятежно. – Если бы я хотела вас подкупить, то уж точно использовала бы не деньги.
И она с удовольствием увидела, как храбрый д’Артаньян покраснел, как спелая вишенка.
– Лучше подумайте над моим предложением, – продолжала Амалия. – Машина моя, но выбираете ее вы. На гонках она будет носить то имя, которое я скажу. А во всем остальном предпочитаю положиться на вас, потому что ничего не понимаю в марках и типах моторов.
Кристиану ужасно хотелось произнести длинную речь о том, что он все-таки не ребенок и с ним не следует так обращаться, но они уже дошли до дома. Лакей вышел Амалии навстречу и вручил ей телеграмму. Распечатав ее, Амалия нахмурилась.
Ответ гласил: «СОЖАЛЕЮ НИЧЕМ НЕ МОГУ ПОМОЧЬ ИСКРЕННЕ ВАШ».
Утром Амалия лично побывала на почте, чтобы отправить в Париж российскому резиденту О. телеграмму с оплаченным ответом. Телеграмма содержала шифрованный запрос, кто из враждебных агентов недавно был в Париже и мог иметь интересы на юге Франции. По мысли Амалии, все, что случилось в поезде, имело под собой крайне конкретную подоплеку – ее прежнюю деятельность, а раз так, любые сведения могли оказаться весьма кстати.
И вот теперь О., которого она знала много лет, О., который в глаза и за глаза называл ее «гордостью нашей Особой службы», попросту отказался помочь, – тот самый О., которого она вытаскивала из нескольких серьезных передряг и который когда-то клялся ей в дружбе до гроба.
Ей внезапно стало так обидно, словно отказ обесценивал и перечеркивал ту часть ее жизни, которая была связана с приключениями, тайнами, деликатными поручениями и трудной, напряженной деятельностью, которая не раз могла стоить Амалии здоровья, а то и жизни. Но тут Амалия вспомнила кое-что и сказала себе: «А что, если этот ответ вовсе не от О.?»
Дело в том, что утром, на почте, она ощутила нечто. У людей, которые долго и упорно занимаются какой-нибудь опасной, непростой работой – ловят преступников, к примеру, или служат в разведке, – инстинкт развивается иначе, чем у обычных людей, оттачивается, совершенствуется и порой приобретает масштабы настоящего ясновидения. Утром на почте все было как всегда, и служащие за конторками сидели самые обыкновенные, но Амалия каким-то сверхъестественным чутьем угадала, что что-то не так. И это ощущение не покидало ее, пока она сама не покинула здание почты.