«Ну что ж, самое время вам, лейтенант, сменить тон и поговорить со мной по-человечески», – решила Лидочка и подняла трубку.
Голос был женским, высоким, срывающимся.
– Лида? Это ты, Лида? Я тебе уже десятый раз звоню – куда ты исчезла?
– А кто это говорит?
– Это я, Соня. Ты меня не узнала? Это неудивительно… – Соня захлебнулась словами и громко всхлипнула в трубку.
– Что случилось, Соня?
– Я же говорила, я же тебе говорила! – закричала Соня.
И тут же в мозгу Лидочки как бы щелкнул выключатель, и все стало на свои места. Вчерашние сетования Сони на то, что Алена готова покончить с собой. Пребывание лейтенанта Шустова в квартире Алены и его подозрительность к людям, которые звонят туда по телефону. И этот звонок Сони…
– Что случилось с Аленой? – спросила Лидочка.
– Она… она ушла от нас.
Господи, где она подслушала этот эвфемизм? Ушла от нас…
– Почему она умерла?
– Она отравилась… – Соня плакала, потеряв способность членораздельно говорить, но говорить ей хотелось – она, видно, в самом деле искала Лидочку, которая волей случая оказалась свидетельницей вчерашних разговоров.
– Выпей воды, – посоветовала Лидочка.
– Я не могу, я из автомата…
И Лидочке пришлось терпеть, вылавливая между рыданиями отдельные фразы и даже слова. Она поняла наконец, что же произошло утром с самой Соней. Та, оказывается, спозаранку приехала с дачи, но ее беспокоило, как себя чувствует подруга. С вокзала она позвонила ей – никто не подошел. Было еще рано, Алена могла спать. Тогда, движимая тревогой, Соня все же поехала к ней – у нее был свой ключ от квартиры Алены. С дороги она еще раз позвонила и тоже без результата.
Когда Соня вошла в квартиру, она увидела, что Алена лежит на диване, рядом – телефон и несколько таблеток. Видно, отравившись таблетками, Алена попыталась позвонить по телефону. Но опоздала – умерла, лишь подняв трубку стоявшего на тумбочке аппарата.
Соня кинулась звонить в «Скорую помощь», но сначала приехала не «Скорая помощь», а милиция. Молодой черноглазый лейтенант. Он стал разговаривать с Сонечкой, как с преступницей, он ужасно себя вел.
Потом прибыли эксперты и другие люди, и Соня смогла уйти из той квартиры – она все равно не хотела там находиться… Зная, что Лидочка живет поблизости, она стала дозваниваться Лиде. Почему Лиде? А кому же еще?
В том была некоторая логика. Вернее всего, у Сони и Алены не так много друзей – они образовывали некий замкнутый мирок: две подруги и несчастная любовь одной из них. Или обеих?
А Лида – это новое приобретение, это свежо в памяти, это – рядом. Лидочка – нечто, объединяющее Соню с Татьяной Флотской. Ей по крайней мере не безразлично то, что произошло.
– А когда это случилось?
– Можно, я к тебе приду? А то я на улице, совсем окоченела, у меня ни одной силы не осталось.
– Хорошо, иди, – согласилась Лида и стала объяснять дорогу.
Соня пришла через пять минут – видно, звонила с Тишинской площади, от аптеки. За это время Лидочка успела снова позвонить Алене, однако там уже никто к телефону не подходил. Потом она стала звонить Шустову, но на работе он еще не появлялся. Пришлось смириться и надеяться на то, что Андрей Львович вскоре сам объявится – хотя бы из профессиональной любознательности.
И тут пришла Соня.
За прошедшие часы она постарела лет на десять. По красным пышным щечкам побежали лиловые ниточки вен, веки распухли, и под глазами образовались мешки. Кожа была сизой, как у алкоголички. Наверное, у Сони какие-то нелады с обменом или почками…
– Слушай, дай чего-нибудь выпить, – попросила она с порога. – Я так больше не могу.
Лидочка провела Соню в большую комнату, хотя таких вот дневных гостей принято принимать на кухне, но на кухне было холодно. Соня уютно устроилась на диване, а Лида достала из буфета початую по какому-то давнему поводу бутылку коньяка. Она налила коньяк в рюмку, потом пошла на кухню, чтобы нарезать сыр и взять крекеров, а когда вернулась, увидела, что Соня наполняет вторую рюмку.
– Прости, – сказала Соня, – это, наверное, подозрительно смотрится, но я, в принципе, непьющая. Это у меня шок.
– Ничего, ты только закуси. А я тебе сейчас сделаю кофе. Или чай?
– Кофе, растворимку, и покрепче. – А когда Лидочка уже была на кухне, ставила чайник, то услышала: – Сахару два куска!
Соня постепенно оживала.
Кофе они пили вместе, у Сони перестали дрожать пальцы. Она уже обрела способность рассказывать о том, что же произошло. Правда, время от времени сама подливала себе коньяк.
Оказывается, она застряла у Татьяны Иосифовны, они смотрели телевизор, потом снова ругались.
– Ну, ты понимаешь – мы с ней как кошка с собакой, но довольно давно знакомы… Нас Аленка объединяет.
Тут Соня сделала паузу и тихо сказала:
– Объединяла.
Это изменение времени снова вызвало слезы, и Лидочка побежала за валерьянкой.
Не дозвонившись Аленке с вокзала, Соня приехала на Васильевскую и сначала позвонила в дверь. Было уже больше десяти.
«Ага, я в это время сидела у Шустова», – поняла Лида.
Когда никто на звонок не откликнулся, Соня открыла дверь своим ключом.
– Понимаешь, я, честное слово, не подозревала. Я, конечно, все время беспокоилась, но чтобы так на самом деле случилось – это я и представить себе не могла. Честное слово!
– А она пыталась покончить с собой раньше? – Лидочка вспомнила, что об этом Татьяна Иосифовна говорила вчера на даче.
Соня ответила не сразу – Лидочка поняла, что ей сейчас неловко чем-то обидеть погибшую подругу, словно прошлые попытки самоубийства были постыдными поступками.
– Конечно… у нее были попытки. Но они были ненастоящие. Она никогда не принимала смертельную дозу. У нее срабатывало чувство самосохранения. Она сама вызывала «Скорую».
– Извини, что я тебя перебила.
Кофе был каким-то железным на вкус – и Лидочке вдруг показалось странным посмотреть на себя со стороны: вот она сидит, кладет в кофе сахар, хрустит крекером – они обсуждают смерть молодой женщины, а из кухни тянет холодом, потому что комендант Каликин не вставил еще разбитое пулями стекло во вторую раму. Бред какой-то, а не жизнь! И на улицах совершенно не убирают… Бежать бы отсюда.
– Я вошла. А шторы закрыты. Алена любила полумрак, для нее яркий свет – пытка. Она как пантера – сидит в полумраке, а глаза сверкают… сверкали. Ужасно, когда надо поправлять себя. Ты понимаешь, я ей глаза закрыла, я не могла, чтобы она на меня смотрела. Глаза закрылись, а все лицо как мрамор – твердое и ледяное. Куда холоднее, чем температура в комнате. Ты не задумывалась о таком феномене – почему покойники холоднее, чем воздух?
Лидочка пожала плечами.
Она этого не знала.
– У нее однокомнатная квартира. Хороший дом, между сталинским и хрущевским, еще кирпичный, и кухня восемь метров, но одна комната… Прости, куда-то язык мой меня увел…
Соня высморкалась и допила кофе.
– Еще сделаешь? А то у моего организма странная особенность – как только случается несчастье, мне сразу хочется спать. Представляешь!
За второй чашкой Соня снова рассказала, как она вошла в комнату и увидела Алену на диване, рука свесилась… Она, видно, хотела набрать номер, но не успела – и умерла.
– Умерла… я никогда не привыкну к этому слову.
Лидочка молчала – Соне лучше было выплакаться.
Неожиданно Соня переменила тему:
– А как он смел так со мной разговаривать? Представляешь – они приехали, я чуть живая, вот-вот в обморок грохнусь. А он со мной разговаривает, будто я Алену зарезала. Ты понимаешь?
Лидочка поняла, что, вернее всего, эти обвинения направлены в адрес ее милицейского приятеля Шустова.
– У него такая работа – подозревать, – сказала Лидочка. – В принципе, они обыкновенные люди.
– Послушала бы тебя Татьяна, – усмехнулась Сонечка, – для нее любой мент или гэбист – преступники. А для них – мы преступники. У нас полдержавы сегодня преступники, а полдержавы – завтра. Чудо из чудес! Впрочем, этот лейтенант мог бы сначала поговорить, а потом допрашивать.
– Он тебя там допрашивал?
– Фактически допрашивал. Словно он инквизитор, а я – Джордано Бруно или Галилей. Отвратительное чувство.
– Так о чем он спрашивал?
– Сначала накинулся на меня, почему я ее трогала? Ну я ему постаралась объяснить, что я была в истерике, что я сначала вызвала «Скорую», а потом мне показалось, что Аленка еще оживет, – ну как ему объяснить, что я не очень соображала? Мне все казалось, что она еще оживет, что она в шоке! Я ее попыталась раздеть, потом одеялом накрыла, чтобы ей теплее было. Ну неужели это не понятно?
– По инструкции, наверно, нельзя мертвых трогать, – сказала Лидочка.
– Какая, к черту, инструкция, когда передо мной моя лучшая подруга и я не могу поверить, что ее нет! Я же ее звала, я ей искусственное дыхание хотела сделать – ты скажешь, что я дура? Я не дура – у меня нет ближе человека, это все равно что половина меня самой умерла.
Лидочка понимала Соню – и ее ужас в полутемной квартире, и дикую нелепую надежду на чудо, и одиночество, и даже страх перед тем, что еще вчера было близким ей человеком.
– А когда она умерла? – спросила Лидочка.
– Ой, они при мне не говорили. Там приехал еще один, осматривал – я их не знаю. Я ушла, как разрешили, а они – не задерживали. Сказали, потом вызовут. Я знаешь что думаю – я думаю, что она долго не спала и переживала. И наконец решилась. Решилась – ночью. Ночью всегда делаются самые темные дела, правда? Мы с тобой спали, а она глотала эти чертовы таблетки и запивала их – меня бы сразу вырвало, мой организм бы сопротивлялся. А она, наверное, хотела умереть…
Соня допила кофе, отставила чашку и вдруг зарыдала. Сквозь рыдания прорывались слова:
– Ну как же так… ну зачем я уехала? Если бы я рядом была, она бы осталась жить… я убью его!
Лидочка не хотела спрашивать, кто этот негодяй, которого Соня считает виновником смерти подруги. Будет время – расскажет.
– Надо Татьяне Иосифовне сообщить, – сказала Лидочка. – Туда надо позвонить?.. Съездить?
– Зачем ездить? – удивилась Соня. – Там есть сторожка – как бы комендантский пункт. В ней телефон. Оттуда она в Москву звонит. А если не ответит, то в Дом творчества можно позвонить. Там тоже телефон есть. Только давай не сразу позвоним. По большому счету, Татьяне до лампочки – есть Аленка или нет. Я знаю. А мне сейчас говорить об этом – нет сил.
– Соня, тебе надо немного отдохнуть, – сказала Лидочка. – Может, ты поспишь у меня?
– А можно? – спросила Соня.
На нее смотреть было страшно. Не помогли ни коньяк, ни кофе.
– Я тебе постелю на диване. И ты поспишь.
– Ой, спасибо, Лидочка! Ты настоящий человек, с большой буквы.
Сонечка с облегчением налила себе еще рюмку коньяка и выпила.
– Теперь мы, так сказать, не за рулем, – сообщила она. – Имеем право на заслуженный отдых.
Она как будто вылила все слезы и отдала все эмоции, а теперь была пуста, словно шкура, сброшенная змеей, и мысль о сне казалась ей самой сладкой мыслью на свете.
Соня покорно и молча стояла у книжных стеллажей, ожидая, пока Лидочка постелит ей на диване, потом ушла в ванную.
– Я тебе этого никогда не забуду, – сообщила она Лидочке на прощание и тут же заснула – через минуту уже похрапывала. Она спряталась во сне от всех тяжких мыслей.
Через пять минут, Лидочка как раз мыла чашки и рюмки, позвонил Шустов.
– Извините за беспокойство, – сказал он. – Вы меня узнаете?
– Теперь я узнаю вас даже среди ночи по двум словам.
– По каким словам? – не понял сыщик.
– По любым словам, – ответила Лидочка.
– Понятно. Какие-нибудь инциденты были?
– Вы имеете в виду покушения на меня или инциденты вообще?
Шустов не стал уточнять.
– А как комендант? – спросил он.
– Вы его пугнули?
– Я никогда никого не пугаю.
– Но вы сказали ему, что вам известно, что только он знает про номер машины.
– Может быть, – сказал Шустов, словно судьба Лидочки его уже не так волновала. – Но если у вас есть три минуты, то расскажите, что за история с вашим звонком Елене Флотской?
– Какая история?
– Вы давно знаете ее?
– Я ее вообще не знаю.
– Мне что, зайти к вам и взять у вас показания?
– Андрей Львович, мы с вами уже неплохо знакомы, – сказала Лидочка. – Вы же знаете, что я не отношусь к преступным личностям.
– Это мало о ком можно сказать с уверенностью, – ответил Шустов, и Лидочка не знала, шутит он на этот раз или нет.
– Но мне кажется, что я к этой категории не отношусь, – упрямо повторила Лидочка.
– Вам лучше знать.
– Если у вас есть лишнее время, то приходите, снимите с меня показания. Но я думаю, что на этом этапе вам лучше заняться другими делами.
– Почему?
– Потому что мне достаточно двух минут, чтобы рассказать вам всю правду и только правду.
– Хорошо. Говорите, а потом я решу, что с вами делать.
– Вас смущает, что я прохожу сразу по двум делам?
– Это только у меня, – пояснил Шустов. – А сколько еще следователей и сыщиков вами занимаются?
– Вы будете слушать?
– Уже слушаю.
– Мой дед – археолог, – сказала Лидочка. – В свое время, когда вас и на свете не было, он попросил некую Маргариту Потапову, она же Маргарита Флотская, взять на хранение шкатулку с бумагами и археологическими находками, интересными и ценными лишь для моего деда. Вы меня слушаете?
– Внимательно слушаю. Продолжайте.
– Мой муж тоже археолог и занимается теми же проблемами. Так что записи и материалы ему очень нужны. Но Маргариту Потапову арестовали в сорок первом году, и следы ее затерялись.
– Отдали черепки в безопасное место! – фыркнул лейтенант. – Лучше бы обратно в землю закопали.
– Ну вот, они не могли оценить грядущих опасностей. Им казалось, что Маргарита – вне опасности. Ее муж был заместителем наркома и членом ЦК.
– Таких-то в первую очередь и ликвидировали.
– Он был верным сталинцем!
– И что же?
– Я с вами не спорю. Я просто объясняю вам ситуацию. Мы долго искали следы Маргариты Потаповой или ее родственников. И вот совсем недавно мне удалось узнать, что дочь Маргариты – Татьяна Иосифовна Флотская жива и живет под Москвой. И вчера я к ней поехала.
– Куда?
– На станцию Переделкино. Там несколько дач выделено для членов «Мемориала». Кстати, когда я туда ездила, за мной и гонялся этот самый бандит, о котором я вам рассказывала.
– Что же вы мне сразу не сказали, к кому ездили?
– А разве кто-нибудь из нас мог подозревать, что ее дочка покончит с собой?
– Откуда вы знаете, что она покончила с собой?
– Никакой в этом тайны и никакого заговора нет, – ответила Лидочка, которой не хотелось тратить силы на убеждение милиционера. – Вчера на даче я была вместе с Соней Пищик, подругой Алены Флотской. Она как раз приехала к Татьяне Иосифовне, чтобы поделиться своей тревогой. Она беспокоилась, что у Алены… как это сказать?
– Депрессия, – подсказала Сонечка, которая стояла в дверях спальни. Она, оказывается, услышала разговор и поднялась. – Депрессия, только я не думаю, что надо обсуждать мои дела с милицией.
Она явно догадалась, с кем говорит Лидочка, и была настолько разгневана, что густо покраснела.
– Она у вас, – догадался лейтенант: видно, телефон хорошо работал. – Она не велит вам со мной разговаривать.
Почему-то милиционеру это показалось забавным.
Соня хлопнула дверью и удалилась в большую комнату. Лидочке было неловко – хоть она и не сказала милиционеру ничего такого, что могло бы повредить Соне, но, может быть, вообще ничего не следовало говорить?
– Кстати, – сказал лейтенант, – хоть мы с вами еще об этом побеседуем – вы когда вчера уехали с дачи?
– Это не телефонный разговор.
– Мне некогда сейчас оформлять документы. Может быть, от быстроты зависит расследование.
– А разве Алена не покончила с собой?
– Вернее всего, она покончила с собой, но в таких случаях мы всегда проводим экспертизу и допрашиваем свидетелей.
– Даже когда эксперт уволился в коммерческую организацию, а лимитов на пленку не дали.
– Ваша ирония неуместна, – ответил лейтенант, который, видно, подслушал эту фразу в каком-то сериале с претензией на элитарность. – Вы не ответили на мой вопрос.
– Я уехала в темноте, было часов семь, даже больше семи.
– А гражданка Пищик?
– Позвать Соню к телефону?
– Передайте ей трубку.
Лидочка положила трубку на столик и позвала Соню. Та появилась почти мгновенно, словно стояла под самой дверью.
– Лейтенант Шустов хочет тебе что-то сказать.
– Еще чего не хватало! – заявила Соня, но трубку взяла.
Чтобы не подслушивать, Лидочка ушла из комнаты. На столике перед диваном стояли две рюмки – одна, Лидочкина, была лишь пригублена. Лида допила коньяк.
Вскоре в комнату вернулась Соня. Она была еще сердита, но гнев ее угас.
– Завтра просил меня к нему прийти.
– Это его работа.
– Да что ты все о работе, о работе! Они все садисты! Ты не знаешь, какими похотливыми глазами он на меня сегодня глядел. Совершенный козел.
Лейтенант не показался Лидочке совершенным козлом, но спорить она не стала.
– Он еще требует, чтобы я ехала к Татьяне. Еще чего не хватало! Может, ты съездишь?
– Но ведь договорились, что ей можно позвонить.
– А он говорит, что звонить бесчеловечно. А разве человечно, если она услышит эту новость из моих уст? После моих просьб! После того, как я ее умоляла позвонить Алене! Ведь я считаю, что Татьяна – потенциальная убийца своей дочери. Если бы она вовремя поддержала дочь, Алена осталась бы жива. Можно я еще себе налью?
Выпив очередную рюмку коньяку, Соня задумалась.
– Самое обидное – ты даже не представляешь, насколько обидно, – произнесла она, почесывая толстое колено, обтянутое черным шерстяным чулком, – что этот козел почувствовал облегчение. Вот бы не хотела! Ты понимаешь, что Аленка пошла на это, чтобы его наказать. Я клянусь тебе, что она его наказать хотела. Чтобы он зарыдал, понимаешь, опомнился, понял, что он натворил, какого человека убил! А знаешь, что получится? Он утрется и пойдет дальше, даже вздохнет с облегчением. Из всех подлых мужиков – он самый подлый.