Слушая ее, Лидочка не понимала – да, впрочем, и не понять ей этого никогда: насколько план с угрозами исходил лишь от Аленки, а насколько он был выпестован тридцатилетними девицами совместно. Тогда и поездка к маме была частью заговора.
Но почему тогда Аленка умерла? По всему судя, никто этой смерти не планировал. И не ожидал. Ни мама, ни Соня. Они вели себя как в театре, ожидая игрушечной дуэли Гамлета с Лаэртом, а не холодного тела на ковре и не милиционеров, которые громко разговаривают, курят и даже матерятся, переступая через труп молодой женщины.
Может быть, она все же обманула Соню? Может, она решила умереть, но скрыла это решение от близких?
Нет, сказала себе Лидочка. Весь этот роман был понятен, и время для самоубийства было давно упущено.
– Хотела бы я посмотреть ему в глаза, когда он узнает, до чего довел Аленку, – сказала, подытоживая монолог, Соня.
– Он еще не знает?
– А кто ему скажет? – отмахнулась Соня.
– Я думала, что ты уже сказала.
– Не надо песен, – отрезала Соня. – Я считаю, что он косвенный убийца Аленки. Неужели я буду с ним разговаривать?
– Ты хочешь рассказать о нем милиции?
– А ты думаешь, что я должна его щадить? Ты что, забыла, что моя лучшая и единственная подруга находится в морге и, может быть, ее уже разрезают – с них станется! – а я должна покрывать ее убийцу?
– Это твое предположение.
– Вот именно об этом предположении я и хочу сообщить, – ответила Соня, и глазки ее, маленькие за очками, стали такими холодными и злыми, что Лидочка даже пожалела товарища из ЦК.
– Я бы на твоем месте не лезла в это дело, – заметила Лидочка.
– Спросят – отвечу. Я не отвечу, Татьяна скажет. Или кто-нибудь из отдела.
– Ах, конечно, – вырвалось у Лидочки. Как же она не подумала – в отделе три года кипит, потом тлеет роман между двумя сотрудниками. Роман, о котором знают все и о значении которого наверняка имели беседы с Олегом Дмитриевичем его товарищи. А может быть, знали, но не придали значения? Махнули на него рукой? Как бы то ни было – весь отдел, конечно же, в курсе дел, вернее всего, привык и смирился, как со скрипящей дверью в комнату, но теперь-то, после трагедии, Олег Дмитриевич окажется под лучами прожекторов, и неизвестно, удастся ли ему выкарабкаться из этой истории. Если Алена хотела отомстить, то, очевидно, ее месть осуществится.
– А Татьяна Иосифовна знала о нем?
– Разумеется, знала. И не выносила его. Да, она плохая мать, она равнодушный, глухой к чужим бедам человек, но когда дело касается мужчин, ее нюх начинает работать. Она давно отговаривала Алену… но разве на нее повлияешь?
– Значит, вчера ты знала, что Алена решила припугнуть товарища Осетрова?
Соня прищурилась, размышляя. Лидочка чувствовала, что права, и видела, что Соне не хотелось признаваться в излишней информированности.
– Я не знала, – сказала она наконец. – Конечно, я не знала. Но догадаться могла. Дурак бы на моем месте догадался.
– Она впервые это проделывала с ним?
– С Осетровым?
– Да.
– У нее такое в жизни уже было.
– А Осетрову она только грозила?
– Лидия! – не выдержало сердце Алениной подруги. – Ты говоришь так, словно не Осетров убил Аленку, а она сама его убила. Теперь легко говорить – она сама во всем виновата. Хотела увести пожилого человека, а когда не получилось, стала шантажировать.
– А разве не похоже?
– Ты бы посмотрела на Осетрова. И тогда бы говорила. Мужику шестой десяток, перспектив никаких, зарплата нищенская – кому он нужен?
– Кто нас разберет, – ответила Лидочка. Она была уверена, что ни размер зарплаты, ни внешние данные не были и не будут решающими факторами в душевных драмах.
– Вот именно! – Соня одержала малую победу и защищала честь погибшей подруги.
День был в полном разгаре. Соня взглянула на часы.
– Мне в институт надо, – сказала она. – Ты же понимаешь. Это я к тебе от шока прибежала, а вообще-то мне надо быть в институте. Там же никто еще ничего не знает.
Соня поднялась.
– Значит, я побежала в институт, а ты, будь другом, доберись до Татьяны. Надо же старухе сказать, что ее дочь отравилась.
Слова были недобрыми, словно Соня сводила счеты с Татьяной Иосифовной.
– А ты пол-то хоть вымыла вчера? – неожиданно для самой себя спросила Лидочка.
– Пол?
– На даче. Ты же осталась, чтобы вымыть пол.
– Но я же, честное слово, хотела пол вымыть, – Соня вдруг покраснела. – Я хотела, но потом был сериал, я совсем забыла, что сериал, а потом мы с Татьяной чай пили, заговорились, а потом уже поздно стало, и мне пришлось у нее ночевать… А утром? Впрочем, я думаю, что она сама тоже забыла о моем обещании. Только ты, Лида, со своим холодным бесчувственным умом помнишь о таких пустяках. И мне вообще непонятно, зачем ты об этом спросила?
– Не знаю, наверное, из-за твоей просьбы. Я подумала, что ты совсем недавно от нее уехала, а я должна позвонить и сказать…
– Можешь не звонить, – отозвалась Соня. – Кто-нибудь обязательно порадует.
Она поднялась и стала собираться. Она была немного пьяна, и движения ее были более размашистыми и резкими, чем следовало.
– Извини, что я спрашиваю в такой день. Но для меня это все равно важно. Ты сказала, что шкатулка стоит в квартире Алены…
– Ну сколько раз мне нужно повторять! Стоит. На комоде.
– И ты эту шкатулку видела?
– И трогала, и открывала, и закрывала – я ее знаю, как собственный унитаз.
И, сделав столь изящное сравнение, Соня покинула Лидочку. Та хотела, правда, опередить ее и глянуть в дверной глазок, но Соня не знала о страхах и опасениях Лидочки и потому оттолкнула ее своим тугим, плотно сбитым телом.
– Я тебе позвоню! – крикнула Соня с лестницы. Голос ее звучал гулко. Лидочка закрыла дверь и поспешила к телефону – кто-то звонил.
Оказалось – Татьяна Иосифовна.
– Лида, Лидочка, неужели это правда? – спросила она вместо приветствия. – Ничего от меня не утаивай, скажи всю правду, какой бы тяжелой она ни была.
– Татьяна Иосифовна, простите, но все, что я знаю, я знаю от Сони и милиционера.
– Она погибла?
– Соня только что ушла от меня. Она ее обнаружила утром.
– Это случилось ночью?
В их разговор вмешался чужой голос и сказал:
– Это шестое стройуправление?
– Повесьте трубку, вы мешаете, как вам не стыдно! – сказала Татьяна Иосифовна. И в голосе ее была такая убедительная сила, что тот, неизвестный мужчина отключился. – Представляете, Лидочка, – сказала Татьяна. – Я сидела и спорила о каких-то не очень важных вещах с этой Софьей, когда моя единственная дочь умирала… я никогда себе этого не прощу.
– Но вы-то при чем?
– Я не уделяла ей должного внимания. Так сложилась моя жизнь.
– Боюсь, что вы вряд ли могли бы что-то сделать. – Лида говорила то, что Татьяне хотелось услышать. – Ваша дочь была взрослым человеком и сама решала, что ей делать.
– Людям кажется, что они решают. На самом деле – они рабы случая. В нашем роду женщины погибали от любви.
Заявление было сомнительным, но Лидочка его не оспаривала. Ей хотелось узнать, каким образом Татьяна узнала о гибели дочери.
Татьяна сама решила эту маленькую загадку.
– Меня вытащили к телефону, который в километре от дачи. Телефонограмма. Это так называется. Коменданту поселка звонили из Аленкиного института. Мне невыносимо думать, что в институте уже знают. А когда я сюда пришла, оказалось, что звонили еще из милиции. Вы не представляете зачем?
– Молодой человек, вежливый? – спросила Лидочка.
– Вот именно.
– Тогда я знаю, что он сказал.
– Даже знаешь, что сказал?
– Он попросил прощения, что действует не по правилам, но он очень занят и выражает свое соболезнование…
– Что-то в этом духе.
– Но ему главное было узнать, когда от вас уехала Соня и оставались ли вы на даче одна.
– Ты чудо – Лидочка. Именно так… – Татьяна сделала паузу. Потом воскликнула: – Неужели он подозревает, что я могла приехать в Москву, чтобы предложить своей дочери снотворные таблетки?
– Нет, лейтенант Шустов любит порядок. И он, на всякий случай, ищет подтверждения показаниям других лиц.
– Ты имеешь в виду Соньку? Но ведь она не уезжала! Мы с ней засиделись – я ее не люблю, но я к ней привыкла. Мы засиделись, а потом она уехала утром, ранней электричкой. Впрочем, что я говорю… не все ли равно, кто звонил и кто уехал! Мне так трудно поверить… я еще в шоке. Меня тут накачали таблетками. Как будто мать может пережить смерть своей дочери, если выпьет флакон валерьянки… Лида, Лидочка, скажи, скажи, в чем я виновата? Что я не сделала? Что я должна была сделать?
– Не казните себя, Татьяна Иосифовна. Ведь, может, и лучше, что это случилось, когда вас не было рядом – иначе вам было бы еще тяжелее.
Лидочка никогда бы не посмела сказать так другой матери – но здесь был особый случай.
Лидочка так и не увидела Аленку живой. Она узнавала ее косвенно, шаг за шагом, из чужих уст. И пока что она не встретилась с настоящим героем, который стал причиной ее смерти. Соня расстроена, но она и торжествует, потому что какая-то справедливость в ее понимании восстановлена. Смертью Алены наведен порядок в мироздании, злодеи будут наказаны. Соня всех предупреждала, била во все колокола, но звон не донесся до нужных ушей. Пусть будет хуже этим ушам.
– Не казните себя, Татьяна Иосифовна. Ведь, может, и лучше, что это случилось, когда вас не было рядом – иначе вам было бы еще тяжелее.
Лидочка никогда бы не посмела сказать так другой матери – но здесь был особый случай.
Лидочка так и не увидела Аленку живой. Она узнавала ее косвенно, шаг за шагом, из чужих уст. И пока что она не встретилась с настоящим героем, который стал причиной ее смерти. Соня расстроена, но она и торжествует, потому что какая-то справедливость в ее понимании восстановлена. Смертью Алены наведен порядок в мироздании, злодеи будут наказаны. Соня всех предупреждала, била во все колокола, но звон не донесся до нужных ушей. Пусть будет хуже этим ушам.
Татьяна Иосифовна готовится выполнить долг безутешной матери, она будет вполне удовлетворена тем, что трагедийность ее собственной фигуры возрастет: «И помимо всего она потеряла единственную дочь!» Но Татьяне на самом деле спокойнее оттого, что она не присутствует при самом событии. И не участвует в нем.
– А как меня привезут? – спросила Татьяна.
Лидочка не знала, как должны привезти мать Алены.
– Я могу за вами приехать, – сказала она неуверенно. И не потому, что была глуха к страданиям других людей – люди, с которыми она познакомилась вчера, не были ей приятны, и ей не хотелось быть втянутой в круговорот их чувств и поступков.
– Нет, – ответила Татьяна после некоторого раздумья. – Пожалуй, я тебя оставлю в резерве. Сейчас буду звонить в «Мемориал». Должны же они обеспечить транспорт. И, кстати, венок… и материальную помощь. Конечно же, они обязаны предоставить материальную помощь. Я хочу быть уверенной в том, что Алена будет достойно предана земле.
Лидочка хотела сказать, что об этом позаботится институт, но промолчала – не ее дело вмешиваться в эти частности. Хотя, как подумала она, любопытно, что при полном развале Академии, какие-то обязательные функции институты продолжают выполнять – в частности, организацию похорон. На зарплату денег может не остаться, но похороны институт обеспечит, в крайнем случае и Президиум поможет.
– Ты никуда сегодня не уходишь? – спросила Татьяна.
– Еще не знаю.
– Я буду тебе звонить. А ты запиши местный телефон. Если будут новости, немедленно сообщи мне, здесь будут люди – они так добры ко мне. Они добегут ко мне и расскажут. Правда? – Последнее слово относилось к тем, кто стоял рядом с Татьяной. – Вот видишь, – закончила она. – В тяжелые моменты русский человек всегда приходит на помощь слабому и несчастному. До свидания, Лидочка, и спасибо тебе за участие. Я никогда не забуду благородной роли, которую ты сыграла в моей трагедии.
– Ну, что вы, – ответила Лидочка, которая не знала, какую роль она сыграла, она хотела попрощаться, но оказалось, что Татьяна еще не спросила главного:
– Лидочка, а ты не знаешь, какое снотворное выпила Аленка?
– Нет, Соня мне не сказала.
– Ну как же так! Пожалуйста, узнай для меня. Может, милиция знает?
– Я постараюсь, – хотя было совершенно непонятно, зачем ей это узнавать.
– Тогда до свидания, девочка.
Татьяна всхлипнула и повесила трубку.
Лидочка убрала со стола. «Я совсем забыла, что меня саму собирались убить», – подумала она. Отказались они от этой мысли или нет? Надо спросить у коменданта Каликина… Что же не звонит Андрей? Уже давно должен был долететь. Вот он удивится, если узнает, что шкатулка существует, стоит в двух шагах от нашего дома, правда, пустая. А владелица ее, которая, вернее всего, знала, куда делось содержимое шкатулки, покончила с собой сегодня ночью. Как будто судьба погрозила пальчиком и усмехнулась, не желая возвращать Берестовым семейные реликвии.
* * *Странное состояние владело Лидочкой – она не могла заставить себя покинуть надежность квартиры и ступить на лестницу. Как будто была убеждена в том, что нечто страшное ждет ее на лестнице или в подъезде. Она понимала, что в ней накопилось нервное напряжение последних суток. В ней боролись два человека – один требовал действий, утверждал, что, лишь преодолев препятствия, можно возвратиться к нормальной жизни. Так что сначала надо добраться до булочной, затем побывать в издательстве «Наука» и получить там деньги за фотографии… Другой человек, осторожный и запуганный, уверял, что хлеба еще немного есть, гонорар пустяковый, подождет, а вот Андрюша может в любой момент позвонить из Каира, и он очень удивится, что ее нет дома, и будет беспокоиться, к тому же ей самой хочется услышать его спокойный голос…
В результате победил второй, осторожный человек, и Лидочка, убрав квартиру, запустив белье в стиральную машину, села поработать. Телефон она поставила рядом. В течение второй половины дня он почти не звонил – обычно в это время никого дома не бывает, и телефон знает об этом. В шесть позвонил Андрей. Она была счастлива услышать его голос, потому что уже начала строить в воображении ужасные картины авиационной катастрофы, отгоняя их и не в силах отогнать. Слышно было очень плохо. Так плохо, что приходилось кричать, и, конечно, Лидочка ничего не стала кричать Андрею об утренней перестрелке и почти найденной шкатулке – событий было столько, что для объяснений потребовалось бы минут десять. А у Андрея было денег в обрез, и он сам, узнав, что дома все в порядке, закончил разговор. И, только повесив трубку, Лидочка поняла, что даже не спросила, в каком отеле он остановился и какой у него там номер телефона – ведь ей следовало теперь позвонить ему самой.
Ну ладно, подождем следующего звонка.
Почти сразу позвонил комендант. Казалось бы, ему проще заглянуть перед уходом с работы. Но он позвонил и сказал, что не посмел беспокоить, так как еще не достал второго стекла. Что же касается всяких нападений и угроз, о которых говорил лейтенант Шустов, то Лидочка может не беспокоиться. Комендант по своим каналам предупредил бандитов, чтобы они не смели появляться по соседству. Потом он пожелал спокойного вечера и даже поинтересовался, благополучно ли долетел Андрей Сергеевич.
– У вас есть свои каналы? – удивилась Лидочка.
– Москва вся пронизана мафиозными связями, – внятно объяснил ей комендант. – Каждый второй – бандит. А у коменданта большое хозяйство. Неужели вы думаете, что в нашей работе можно обойтись без контактов? Нельзя. Помните, как нам телефоны ставили – тогда нелегко было это сделать. Зато у нас на автоплощадке три места не принадлежат жильцам. Не замечали? Ну ладно, вы не автомобилист. А подвал мы сдаем фирме? Нужно же на какие-то деньги дворника и уборщицу иметь? А фирма какая? Голландская. Из кого состоит? Из трех азербайджанцев. Можно и еще примеры приводить, но довольно и этих.
Говорил комендант вежливо, умильно, как бы по-дворницки. Но Лидочка знала, что он не дворник, а полковник, ветеран и председатель ветеранов, так что в любой момент он может сменить интонацию.
Потом Каликин спросил, правда ли, что она сообщила номер той машины милиционеру Шустову?
– Правда, – ответила Лида с замиранием сердца. Она поняла, как сердится на нее мафия за этот донос.
– Ну и молодец, – сказал комендант. – Я же их предупреждал, не вяжитесь к нашим уважаемым товарищам. Все равно номер ваш в милиции, а примет ваших женщина не помнит. Правда?
– Правда, – ответила Лидочка после короткой паузы.
– Лидия Кирилловна, – настойчивее повторил комендант. – Вы меня, может, неправильно поняли, но мне хочется довести до вашего сознания, что вы не запомнили лиц тех людей, которые были в машине. Для вашего же блага. Так и милиционеру сказали. И зря они беспокоятся. Вы меня поняли?
Только тут Лидочка его поняла и с облегчением, почти искренне ответила:
– Я совершенно не запомнила никаких лиц. Я и так плохо лица запоминаю, а в темноте, в машине тем более – я же специально не приглядывалась.
– Вот и умница, – одобрил комендант. – Значит, я людей не обманул.
На этом он и попрощался.
Лейтенант Шустов позвонил уже в восьмом часу, узнать, как там дела. И вообще, никто не беспокоил Лидочку?
Лидочка ответила, что день прошел спокойно.
– Комендант звонил?
– Он в самом деле знаком с бандитами?
– Откуда мне знать? – в голосе Шустова ей послышалась насмешка. – Если я об этом узнаю, то подберу ему статью.
– Я ему сказала, что сообщила вам номер машины.
– Но, наверное, не запомнили, кто стрелял? Не увидели?
– Почему вы так думаете?
– Я ничего не думаю. Но учтите, что от вас я и не требую, чтобы вы кого-то запомнили. Раннее утро, перепуганная стрельбой женщина… даже суд никогда не рассчитывает на такие подарки. Да и я, как профессионал, ваши показания принимал бы с подозрением.
– Значит, я ничего не видела?
– Ваше дело.
– А как себя чувствует Петренко?
– Пострадавший находится в больнице и просит отпустить его домой, потому что полагает, и притом с основанием, что больница не самое безопасное для него место.