Лейтенант был на коне. Он взял отлично заточенный карандаш, элегантным движением достал из стола лист бумаги. И по тому, что он решил воспользоваться именно карандашом, который не употребляет в официальной обстановке, Лидочка поняла, что он преподает Татьяне урок поведения, о чем она не должна догадаться. А так как Татьяна была Лидочке несимпатична, она не собиралась мешать лейтенанту проводить урок вежливости.
– В квартире, где прописана ваша дочь Елена, находятся некие ваши ценности. Попрошу их перечислить.
Татьяна растерянно обернулась к Лидочке.
– О чем он говорит? – спросила она так, словно услышала от лейтенанта гнусное предложение.
– Я думаю, – ответила Лидочка, – что Андрей Львович хочет помочь вам выяснить, не пропало ли что-нибудь из дома.
– Какие могут быть ценности у Алены? – строго спросила Татьяна Иосифовна, будто слова о ценностях исходили не от нее, а от лейтенанта.
– Вот именно, – согласился лейтенант.
– Я не была в этой квартире больше года! – воскликнула Татьяна. – Больше года! А вы стараетесь навязать мне чуждое мнение.
– Кого вы подозреваете? – спросил лейтенант, который умудрился пропустить мимо ушей ее слова.
– Именно ее, Софью Пищик, – ответила Татьяна.
– Вы полагаете, что гражданка Пищик взяла в квартире какие-то ценности, наименования которых вы уточнить не можете ввиду того, что давно не были на данной жилплощади. Но назовите хоть один предмет!
– Один?
– Один.
– Магнитофон, – сказала Татьяна. – Магнитофон «Панасоник», который был подарен лично мною Аленке к окончанию института.
– Большой?
– Очень большой.
– Проверим, – сказал лейтенант.
– Проверьте, – повторила за ним Татьяна. Она потеряла свою агрессивность.
– Скажите, пожалуйста, – произнес лейтенант заинтересованно, – а каким поездом уехала от вас гражданка Пищик вчера утром?
– Я не знаю, каким поездом, – ответила Татьяна.
– Приблизительно.
– Это допрос?
– Да никакой это не допрос! Я хочу развеять недоразумения, – сказал лейтенант. – Чтобы вы не беспокоились понапрасну.
– Она уехала… она ушла в восемь часов. Около восьми.
– Допустим, в восемь, – согласился лейтенант. – Электрички у вас в это время часто ходят?
– Откуда мне знать. Неужели вы думаете, что я в восемь утра способна уехать на электричке?
– Я полагаю, что вы способны, – откликнулся Шустов. – Значит, в восемь. Даже если она добежала до станции и сразу села в поезд, то в Москве она была без четверти девять и сколько-то времени потратила, стараясь дозвониться до Алены.
– Никуда она не звонила! – заявила Татьяна, полагавшая, что лейтенант покрывает Соню из каких-то эгоистических соображений.
– Значит, не звонила, – согласился лейтенант, – а прямиком поехала на Васильевскую. И была там, скажем, в половине десятого. А без четверти десять мы расстались с гражданкой Берестовой.
– Расстались с Берестовой? – Татьяна была поражена и охвачена новыми подозрениями. – С Лидой?
– По другому делу, – пояснила Лидочка.
– Как раз без четверти десять меня вызвали в дом к вашей дочери. А звонок в «Скорую» – я проверил – ушел в девять сорок. Через семь минут я был в вашей квартире, там я застал гражданку Пищик в истерическом состоянии. Я даю голову на отсечение, что у нее не было ни возможности, ни сил, ни настроения выносить магнитофон «Панасоник».
– Все может быть, – ответила Татьяна, показывая тоном, что окружена врагами и никому не верит.
– Ну хорошо, допустим, что у нее был сообщник, которому она передала ценные вещи. Но тогда она должна была заранее знать, что Алена умерла. Иначе даже у сообщника, который живет на соседней улице, не было бы времени, чтобы прийти ей на помощь и ограбить вашу квартиру.
– Но она могла вызвать его с дороги.
– Значит, она знала, что Алена погибла?
– Да! Она же мне вчера говорила, что Алена собирается покончить с собой.
– Очень интересно, – лейтенант буквально обволакивал старуху взглядом своих маслин. – Выходит так: к вам приехала гражданка Пищик и сообщила, что этой ночью ваша дочь покончит с собой. И что же вы сделали?
– Не пытайтесь шутить, – грозно предупредила лейтенанта Татьяна. – Это не предмет для шуток. Да, все так, как вы говорите, гражданка Пищик сообщила мне в очередной раз, что моя дочь намеревается покончить с собой. Это уже бывало раньше, и потому я не обратила на это внимания. Потому что это обыкновенная чепуха.
– Значит, гражданка Пищик бросает все дела, едет к вам за город, чтобы предупредить вас о совершенной чепухе.
– Значит, так!
– И вас это не удивляет?
– Удивляет, но не настолько, чтобы выгнать ее за порог. Тем более что она была в обществе вот этой дамы!
Татьяна показала на Лидочку, и этим жестом было ясно сказано, насколько упала Лидочка в глазах Татьяны Иосифовны.
– Затем эта самая гражданка Пищик, которая приехала к вам с чепухой, остается у вас ночевать? Так?
– А куда ей было ехать? Пока мы кончили разговаривать и смотреть телевизор, уходить было поздно. Вашей милостью женщине нельзя появиться на улице после семи вечера.
– Моей милостью? – не понял милиционер.
– Вы умеете воевать лишь с беспомощными женщинами, нищими и лотошниками. Перед мелкими преступниками вы бессильны, а к мафии бежите на поклон.
Лейтенант, вежливо выслушав филиппику Татьяны, возразил:
– Я с вами не совсем согласен. Разумеется, у нас еще много недостатков. И со временем…
– Со временем их станет еще больше, – вставила Татьяна.
Ей стало жарко в шубе, дорогой, но не новой. Лидочка вдруг решила, что шуба подарена какой-нибудь благотворительной организацией – не было у Татьяны денег, чтобы купить такую дорогую, даже не новую шубу. Всю жизнь она просуществовала на грани бедности, и сегодняшняя ее бедность – это богатство по сравнению с тем, что было раньше.
– Даже с нашими ограниченными возможностями мы стараемся защитить жизнь и имущество граждан, – наставительно бубнил молодой лейтенант, а старуха Флотская негромко огрызалась, врезаясь, как топор, в его монолог.
– В общем, так, – сказал лейтенант. – Получите ключи от вашей квартиры и распишитесь вот здесь в их получении. И здесь.
– Бред какой-то! – Проиграв первое сражение, Татьяна взяла верх в войне и потому ворчала, не переставая: – Почему это я должна расписываться в получении своих собственных ключей?
– Тогда подождите, и мы вернем их вам после окончания следствия.
– Ваше следствие никогда не кончится.
Лейтенант пожал плечами. Он кинул на Лидочку несчастный взгляд. У Татьяны оказалось особенное свойство – выматывать людей, которые с ней общаются. Лидочка тоже чувствовала крайнюю усталость.
Татьяна тщательно пересчитала ключи, как будто знала, сколько их должно быть.
– Последний вопрос, – сказала Татьяна. – Когда я получу вторые ключи?
– Какие вторые? У нас одни, – не понял вопроса лейтенант.
– Я имею в виду ключи, которыми завладела гражданка Пищик, – Татьяна старательно подражала лейтенантскому обозначению людей.
Дверца сейфа, из которого лейтенант вынимал ключи, была приоткрыта. Он поднялся, положил в сейф расписку Татьяны и запер его.
– Какие ключи и кому давала ваша дочь, меня не касается, – сухо сказал лейтенант. Он устал от Татьяны и был рад от нее избавиться.
– То есть как так? – Татьяна смотрела на него снизу вверх, как Петр Великий на своего непутевого сына Алексея на картине известного художника Н. Ге.
– Вы поищите ключи у ее друзей, знакомых, может быть, у ее близкого друга, – лейтенант не пытался щадить чувства матери, потому что уже понял, что перед ним сидит не подавленная горем одинокая женщина. По крайней мере, здесь никто не рыдал и рыдать не собирался.
– Вы хотите сказать, что Алена доверяла ключи черт знает кому?
– Вы же сами недовольны, что ключи есть у гражданки Пищик, – заметил лейтенант.
Тут Татьяна была вынуждена признать временное поражение и предпочла прервать переговоры с милицией.
Лидочка была удивлена сначала, что Шустов не воспользовался присутствием Флотской, чтобы допросить ее или хотя бы поговорить о дочери. Но потом поняла, что он настолько не хочет оставаться с Татьяной наедине, что согласен пойти на нарушение милицейского устава и обойтись без допроса. Благо дело было, как понимала Лида, простым и для сыщика неинтересным.
* * *Дом стоял в отдалении от улицы, служа боковой стеной двора. Семь этажей, ранний хрущевский стиль, когда с фасадов уже сняли все украшения и даже штукатурку, но строили еще из кирпичей и по урезанным вариантам сталинских проектов.
Во дворе и в подъезде они никого не встретили. И когда поднимались на лифте, Татьяна с облегчением сказала:
– А я так боялась соседок! Какая-нибудь идиотка должна была нам встретиться, чтобы выразить мне сочувствие.
Но она рано успокоилась. Реальная опасность поджидала у двери. Татьяна, тяжело дыша и опираясь на свою трость, которая нужна была ей, как она сама выразилась, чтобы не хлопнуться и не заработать перелом шейки бедра, начала копаться в связке ключей. Отыскав подходящий ключ, она сорвала пломбочку с двери и сунула ключ в скважину. Ключ в скважину не влез.
Открылась соседняя дверь на той же площадке, и вышла маленькая, чуть ли не карлица, женщина с круглым сморщенным личиком и воскликнула:
– А я думаю, кого черт принес – я специально прислушиваюсь. А тут звуки. И я думаю, кого черт принес, а это вы, Татьяна Иосифовна. Я как раз думала, а где Татьяна Иосифовна? Неужели родная мать не приедет?
Женщина говорила мягко и переливчато, как говорят московские татары.
– Здравствуйте, Роза, – сухо произнесла Татьяна, она перестала выбирать ключ и выпрямилась, ожидая, что соседка уйдет. Та же не выражала желания уйти. Казалось бы – открой скорее дверь и скройся в безопасности квартиры. Но тут Лидочка поняла, что Татьяна не хочет показывать соседке, что забыла, каким ключом дверь открывается.
– Это такой ужас, я просто спать не могу, – сказала Роза. – Мертвые по ночам ходят, особенно если злые.
– Кто злые? – спросила Татьяна.
– Ну, так о мертвых не говорят, правда, – смутилась Роза. – Мы-то с вами знаем, чего же, свои люди, какой был трудный ребенок, просто ужас. А как мне теперь спать? Некоторые считают, что он ее убил. Это может быть? Я милиции ничего не сказала, зачем им всякие тайны знать, еще хуже будет.
– Кто ее убил? – спросила Татьяна.
– Который к ней ходил. Седой такой мужчина, красивый, вежливый, его Олег Дмитриевич звали, всегда здоровался, очень воспитанный. Такие и убивают, правда? Сначала воспитанный, всякие слова говорит, а когда уже жениться нужно, то убивает. Может, боялся, что Алена беременная была? Испугался, что к его жене пойдет, и убил. Правда, так бывает?
– А разве Алена беременная была? – Татьяна растерялась от равномерного тоненького потока слов.
– А кто ее знает, – сказала татарка, – никто не скажет, пока она сама анализ не сделает, только Раиса Семеновна из шестнадцатой квартиры мне сегодня сказала, что у Алены такой вид был, что как будто она беременная. Особенный вид.
– Этого еще не хватало!
– А он к ней ходил, только не было чувства, я же понимаю. Он вежливый был, он вчера приходил, тоже вежливый был. Я милиции еще не сказала, я думала, вот придет Татьяна Иосифовна, и я ее спрошу, что мне говорить милиции, а что не говорить.
– Милиции это все неинтересно! – отрезала Татьяна и тут, видно, вспомнила, какой ключ ей нужен. Она выбрала его в связке и сунула в скважину. Ключ легко повернулся, но дверь не открывалась.
– А они на нижний тоже заперли, – сказала Роза. Лицо у нее было доброе, улыбчивое, но при том малоподвижное. – Алена никогда на нижний не запирала, только когда в Симеиз ездила, а так не запирала.
Роза показала на самый большой ключ в связке. Татьяна открыла дверь.
Роза осталась на лестнице, но заглянула внутрь квартиры, будто ждала приглашения.
– Они ее унесли на носилках, – сказала Роза им в спину. – С головой накрыта, просто ужасно, я как раз встала и думаю, чаю нет, надо чаю у Алены попросить, а тут эта курносая Сонька, в очках, пришла, как домой к себе ходит, и как начнет потом кричать, мне через две двери слышно.
– Спасибо, Роза, – сказала Татьяна и закрыла дверь.
В квартире пахло холодным табачным пеплом, как от неубранных пепельниц.
– Я должна отдохнуть, – устало произнесла Татьяна. – Я сейчас упаду. Это невозможно – до такой степени совать нос в чужие дела. Она раньше дворничихой работала, потом за водопроводчика замуж вышла. И вот – получила квартиру.
– Зато водопроводчик под боком, – попыталась успокоить ее Лида.
– Какой водопроводчик! Он давно уже в префектуре работает, большой начальник.
– Значит, у вас есть знакомый большой начальник, – уточнила Лидочка.
– У меня нет настроения шутить.
Они стояли в коридоре, страшась сделать следующий шаг – в комнату, где недавно лежала мертвая Алена.
Портрет Алены – ученический, пастельный, видно нарисованный недоучившимся поклонником, висел в коридоре над дверью. Глаза на портрете были синими, черные волосы завивались тугими локонами, губы были слишком красными, нос мамин, острый и вытянутый вперед.
На вешалке висело два пальто, одно – дутое пуховое китайское, второе пальто – шерстяное, внизу – сапоги, туфли и шлепанцы…
Не раздеваясь, Татьяна заглянула в комнату. Дверь отворилась с легким скрипом, и в коридоре сразу стало светлее. Комната оказалась больше, чем ожидала Лидочка, она была наполнена вещами пятидесятых годов: и комод, и диван, вернее, тахта, широкая и продавленная в центре, на которой были разбросаны подушки, но белья не было, хотя Алена, без сомнения, спала на этой тахте – другого спального места не было видно, да и негде его поставить. Овальный стол посреди комнаты был накрыт старой вышитой скатертью, на столе стояла высокая синяя ваза с засохшими розами. Над тахтой висел ковер – комната выглядела странно, словно здесь жил пожилой человек.
Татьяна, видно почувствовав недоумение Лидочки, пояснила, все еще не делая шага внутрь комнаты:
– Здесь все вещи, которые покупала мать, когда получила эту квартиру. Тысячу лет назад. По комиссионкам ездила – вот этот комод три рубля на наши деньги, а тахту практически задаром, только пришлось заплатить за перевозку, представляешь? Теперь бы все это стоило миллионы рублей.
Книжный шкаф был застеклен. Но все книги в нем не помещались – часть их как попало была свалена на шкафу, другие лежали стопкой на стуле, придвинутом к шкафу. Но, в общем, книг было немного. И в комнате было мало вещей, указывавших на Алену, на ее характер, на ее молодость.
– Раздевайся, – сказала Татьяна. – Выпьем кофе.
– Мне не хочется, – сказала Лидочка. – Мне пора идти.
Она была искренна лишь наполовину. С одной стороны, квартира подавляла ее тем, что была обманкой – она была призвана окружить заботой и сохранить хозяйку, а хозяйка вот взяла и умерла, и ничем квартира ей не помогла, а теперь делает вид, что хозяйки никогда не было. С другой стороны, Лидочка хотела понять, где могли скрываться вещи из шкатулки.
– И не вздумай меня здесь покидать, – взмолилась Татьяна. – Я же с ума сойду от страха. Ты пока кофе сделай, а я соберу кое-что, посмотрю и уеду.
Лида послушно прошла на кухню. В навесном шкафу было полбанки растворимого кофе. Она зажгла плиту, поставила чайник.
Кухня более соответствовала Алене. Может быть, она больше времени проводила здесь. Одна из стен была увешана разрисованными под народное творчество досками и досочками для резки хлеба. На полке над столом и холодильником стояли гжельские сосуды и чайники, кастрюли были стальными китайскими, видно, недавно купила – Лидочка сама видела такие в магазине у Тишинского рынка, но, пока рассуждала, купить или нет, их уже разобрали. Из-под приемника, стоявшего на столе, выглядывал уголок записки. Лидочка потянула за угол. На бумажке было написано: «Приду в шесть. В холодильнике котлеты. И огурец». И подпись: «Ал.»
Наверное, эту записку она оставила Олегу. Вряд ли Сонечке стоило писать о котлетах.
Лидочка открыла холодильник, заглянула в него. Он был почти пуст, если не считать пакета молока, куска масла, трех яиц и банки майонеза. Из такого набора предметов не сделаешь вывод, собиралась ли хозяйка квартиры покончить с собой или жить дальше. Или собиралась жить, а потом передумала.
Татьяна возилась в комнате, выдвигала ящики комода.
Движимая любопытством, Лидочка вошла в комнату.
– Я вам не помешаю?
– Заходи, заходи, – откликнулась Татьяна. – Нет никаких гарантий, что самое ценное не утащили милиционеры. Ты же знаешь моральный уровень этих людей.
– У них разный моральный уровень, – осторожно ответила Лидочка.
– Конечно, тебе понравился этот смазливый лейтенант, – заметила Татьяна.
– Вряд ли.
– Интересно он говорит о Сонькином сообщнике. Но кто мешал ей без всякого сообщника вытащить все Аленкины драгоценности и унести их в кармане?
– А у Алены было много драгоценностей? – с сомнением спросила Лидочка. Она уже была убеждена в том, что ни Алена, ни ее мать не были состоятельными людьми и были лишены возможности когда-нибудь разбогатеть. И по даче, и по квартире было видно, насколько обе смирились со своим жизненным поражением.
– Ей их дарили, – сообщила Татьяна.
– Может быть, у вас идеализированное представление о ее поклонниках.
– Аленка бывала сказочно хороша. Мужики падали и умирали у ее ног. И это были неординарные люди. Но если что и оставалось, то Сонька знала об этом куда лучше меня. Ведь я не интересовалась Аленкиными драгоценностями.
– Лучше думать, что их не было. Иначе бы она купила вместо них новые зимние сапоги.