- А вот с моим братом, - сказал Терентьев, - с родным братом, случилась такая история. Род его занятий состоял в том, чтобы обследовать только что выселенные дома и собирать там всякие интересные вещи, оставленные жильцами. Попадалась антикварная мебель, картины - у нас, например, дома до сих пор подлинный Верещагин висит, - книги, даже медали и деньги старинные. Работал брат с приятелем, который был шофером на автобазе, так что удавалось использовать служебный грузовичок. Все у них было отлично налажено; брат даже роман крутил с дамочкой из Моссовета, секретаршей в том именно отделе, где отвечали за выселение, ремонт или снос старых домов в центре. Так что сроки и адреса им становились известны заранее. Основной же задачей было опередить дворника. Естественно, опередить его совсем - невозможно. Но дворник чаще всего в этих делах не специалист и по первому разу забирает только то, что самому приглянулось: пустые бутылки, пепельницу, может, какую, если найдет, мебель, которая поцелее. Но зато, если позволить ему прийти во второй раз и в третий, тогда он либо сам вынесет все без остатка на предмет хоть по дешевке - да продать, либо отыщет такую же, как у брата, конкурирующую частную фирму. Так что попасть в дом необходимо было точно между первой и второй дворницкими инспекциями. И вот однажды брат обнаружил в одном таком доме замечательный ампирный буфет. Эдакого мастодонта - больше двух метров высотой. В новой квартире, куда переехали хозяева, он, по-видимому, просто не мог бы уместиться. Буфет требовал некоторой реставрации, но даже в таком виде был шанс прилично на нем заработать. Брат прикинул и решил, что вдвоем, пожалуй, если поднатужиться, вытащить они его оттуда сумеют, тем более что парадная лестница по ширине была прямо-таки дворцовой. Сбегал в телефонную будку, вызвал подельщика с машиной - тот ставил ее не в гараже, а возле дома, так что и по ночам она оставалась в их распоряжении, - потом вернулся назад. И тут видит, как из дверей возникает дворник, а с ним интеллигентного вида мужик. Они стоят, о чем-то договариваются и наконец бьют по рукам. Дворник достает здоровенный замок и вешает его на дверь подъезда. Брат понимает, что дворник на этот раз попался не промах и успел уже буфет запродать; мужик же, надо думать, отправился за подмогой и скоро придет забирать. Следовательно, требовалось спешить. Подъезжает напарник, и они вместе бросаются искать черный ход. Этого конкуренты действительно не предусмотрели - там только на щеколду было закрыто. Не буду описывать, с какими страшными трудностями спускают они негабаритный совершенно буфет по узенькой черной лестнице. А внизу выясняется, что дворник уже исправил ошибку: щеколда снова задвинута с той стороны. То ли не знал, что они внутри, то ли решил один с двоими не связываться, а предпочел дождаться, пока явится с грузчиками покупатель. Что делать? Только дверь ломать. Они ведь набор инструментов брали с собой, и в нем был маленький топорик. А дверь массивная, старая - из дуба, наверное, сделана. Крушить ее - дело долгое и шумное. Поскольку происходит все, как я уже говорил, поздним вечером, соседи напротив вызывают на этот шум милицию. Но именно в это время и именно в доме напротив воры грабят квартиру на первом этаже. Дальше все происходит в таком порядке: брат наконец-то пробивает в двери дыру и отодвигает щеколду. В это же время ничего не подозревающие воры начинают вылезать из окна. А в следующую секунду во двор влетает милицейская машина, и довольные милиционеры, забыв, естественно, о причине вызова, вяжут растерявшихся жуликов и ведут в воронок. Брат с приятелем подхватывают свой буфет и со всех ног - за угол, к машине. Все. Конец истории.
- Это ты все сочинил, - говорит Макаров после паузы.
- Почему - сочинил?
- Потому что ты не можешь знать в этой ситуации, кто, когда и зачем вызвал милицию. И потом, по ночам квартиры никто не грабит - это только внимание к себе привлекать.
- Да? - Терентьев почесал в затылке. - Ну да. Верно. Только сочинял не я. Так рассказали.
- Еще хуже, - сказал Макаров.
Элке мы опять надоели.
- Господи, - сказала она, - как же холодно все-таки! Я бы прямо шубу сейчас напялила.
Макаров сразу насторожился и буркнул:
- Натуральную?
- А то!
- Ну, раз "а то!" - значит, с бабочкой ничего не получится.
- С чем не получится?
- Даже с мухой не получится.
- А... Не вижу связи.
- И зря. Скажи, вот самый дешевый мех - какой?
- Кошкодавленый, - сказала Элка.
- Ну, это ладно - не в счет. И кролик не в счет. Кроме.
- Еще белка.
- Белка подходит. Но у нее хотя бы хвост длинный. А вот помнишь, раньше был еще один - шиншилловый?
- Помню, помню, - вздохнула Элка. - Я только не понимаю...
- Я тоже не понимал, - вздохнул Макаров, - пока однажды своими глазами эту самую шиншиллу не увидел. Она - во размером, с кулак. И на полупердик, который едва прикроет тебе задницу, таких зверушек нужно не меньше, наверное, полусотни. Не кажется тебе безнравственным такое соотношение?
Элка наконец взвыла:
- Ску-у-учно ка-а-ак! И обыкновенно. Скоро вообще никого не останется, одни моралисты. Ты лучше подумай, почему все эти благородные веяния происходят, как правило, из тех мест, где в декабре вовсю распускаются цветочки. Просто оттуда кажется, что прохаживаться зимой в маечке - это изысканное удовольствие.
- От холода, между прочим, искусственный мех спасает ничуть не хуже.
- А производство синтетики, - говорит Элка, - отравляет, между прочим, атмосферу. И океаны. Затрудняет произрастание леса. И почему это, кстати, кошек - можно, а крыс каких-то - нет. Кошки чем хуже?
- Любое производство отравляет атмосферу, - сказал Макаров. - Человечишко мерзопакостный вообще все отравляет, за что бы ни взялся и на что бы ни положил глаз. И я не говорил, что кошки - хуже... То есть я не говорил, что кошек - можно: все свидетели. Я только приводил более наглядный пример. А тебе, с твоими взглядами!.. Элементарная справедливость требует, чтобы оказалась ты в шкуре какой-нибудь выдры. А еще точнее - без шкуры. Вообще, на что ты надеешься?!
- Не знаю, - сказала Элка, - наверное, он уже не приедет.
- На что вообще может надеяться человечество, - закричал Макаров, когда оно по уши в крови и в дерьме?!!
- Да брось ты, - отмахнулась Элка. - Мы что - тоже?
Я посмотрел за угол. Люди на соседней крыше колдовали над поваленной антенной, орудуя карикатурно большим гаечным ключом, - ремонтировали.
- Гляньте, - сказал я.
Все по очереди поглядели.
- О-ох, пустота бытия, - сказал Терентьев.
И мы опять долго молчали. Пока Элка не попыталась сделать шаг к примирению.
- Ну ладно, ребята, - сказала она, - вы на меня не обижайтесь. Я все поняла: шубы от вас не дождешься. Время сколько?
- А сколько ты хочешь? - спросил Терентьев.
Но было ясно уже, что время - уходить.
- А чего мы, собственно, ждем? - спросил Макаров.
- Девяти часов, - говорит Элка. - Я сказала, что записалась на бухгалтерские курсы. И что занятия до полдевятого.
- Ты что, смеешься?! - сказал Терентьев. - Еще шести нет!
Элка покачала головой, горестно:
- Нету!
- Так, может, все-таки спустимся? По-моему, пора уже того - по ликерчику.
- Что выпивка на холоде согревает, - сказал Макаров, - чистейшей воды миф. Другое дело, если выпить в тепле, а потом выйти на мороз тогда действительно. Или наоборот: сначала ходить по морозу, а потом выпить в тепле.
Я опять посмотрел за угол. Антенна стояла уже вертикально, мужики поднимали с надсадом и навешивали на ее станину чугунные блины - для устойчивости.
- Не могу, - говорит Элка. - Вы же не знаете эту старую каргу! Она спит и видит, как бы освободить от меня своего сыночка, а заодно и жилплощадь. Часами у окна караулит, мечтает на чем-нибудь меня подловить. А тут - нате! Сразу с тремя. Подарок. Так что вы идите, пожалуй. А я еще посижу.
- По одному ведь можно, - предложил Терентьев.
- Все равно. Как ей объяснишь потом, что я здесь делала?
- И никакого выхода?
Тогда мы дружно повернули головы в сторону пожарной лестницы.
Дом у Элки какой-то странный: лестница спускается по глухой торцевой стене. Интересно, кому предлагается ею воспользоваться, если действительно загорится, - котам?
- Ну и вперед, - говорит Терентьев. - Мы тебя внизу подождем.
- Да вы что? - испугалась Элка. - Я боюсь... Ну, одна - боюсь.
Терентьев распустил изуверскую улыбку.
- Ладно, шутка. Никто тебя одну и не заставляет.
И когда он первым направился туда, где полотно лестницы подымалось на полметра над крышей, изящной дугой заворачиваясь на конце, когда и Макаров потянулся уже за ним, я слишком отчетливо почувствовал, что здесь что-то не так, что-то не сходится. Я сказал:
- Постой, Элка, погоди! У тебя ведь окна на другую сторону смотрят! Никто бы не заметил, как мы из подъезда выходим!
Но она только расхохоталась в ответ, она так увлечена была своими какими-то соображениями, что промахнулась сперва мимо ступеньки и поставила туфлю на темя не успевшему спуститься далеко Макарову. Какой тут выбор - я лезу следом. Вроде бы и раньше меня ничего не защищало но тут ветер с особенной яростью набрасывается, бьет в лицо, не позволяет смотреть. Первую минуту я спускаюсь совсем вслепую. А когда наконец открываю глаза - вижу, что порядком уже от Элки отстал, вижу еще фигуры внизу: несколько человек уже выстроились на тротуаре, задрали головы, наблюдают. Мне понятен их интерес: ветер щедро, широко раздувает Элкину юбку. Потом глаз отмечает быстрый отблеск в окне напротив - там еще один, высунувшись из-за занавески, наводит на резкость монокуляр. А лестница раскачивается под нашим весом, и крючья ее подозрительно свободно ходят туда-сюда в панели, угрожая скорым отрывом сверху вниз, как в американских кинокомедиях. Я спрашиваю себя, на что надеюсь больше: что это прямо сейчас и произойдет или что и на этот раз ничего не случится. Делается весело от таких мыслей. А в памяти всплывает неизвестно откуда: "О, ленивый Варламе, готовься к ранам, близ есть конец!" "Варламе! - кричу я, - эй, Элка, почему Варламе?!" Вряд ли она может различить слова. Она просто задирает голову на мой голос, находит меня глазами и хохочет еще заливистее. И тогда я вижу всех нас как бы в объективе того маньяка за занавеской. И понимаю, что Элка добилась, чего хотела: сделала нас на несколько минут именно теми, кем до поры нам и предстоит быть. Просто четыре человека на фоне стены. Я машу Элке рукой и чувствую, как просыпается во мне Голос. Вообще-то это приятное ощущение, но жаль, что я знаю наперед все, о чем он способен сказать: "А что то царствие небесное? Что то второе пришествие? А что то воскресение мертвым? Ничего того несть! Умерл кто, ин то умер, по та места и был!" Уже очень давно я сочинил ему ответ. И столько потом мусолил эту фразу, так оттачивал ее, что превратил в настоящее заклинание. Вроде бы только и дел теперь, что произнести с нужной уверенностью: мол, если, оглядывая небо над собой, обнаружишь его пусто, подумай, не призван ли ныне твой ангел в небесное воинство. Но я пытаюсь - в тысячный, наверное, раз - и опять не могу. И опять остается только твердить себе, что говорить о том - пулно. Что в день века познано будет всеми.
Но она только расхохоталась в ответ, она так увлечена была своими какими-то соображениями, что промахнулась сперва мимо ступеньки и поставила туфлю на темя не успевшему спуститься далеко Макарову. Какой тут выбор - я лезу следом. Вроде бы и раньше меня ничего не защищало но тут ветер с особенной яростью набрасывается, бьет в лицо, не позволяет смотреть. Первую минуту я спускаюсь совсем вслепую. А когда наконец открываю глаза - вижу, что порядком уже от Элки отстал, вижу еще фигуры внизу: несколько человек уже выстроились на тротуаре, задрали головы, наблюдают. Мне понятен их интерес: ветер щедро, широко раздувает Элкину юбку. Потом глаз отмечает быстрый отблеск в окне напротив - там еще один, высунувшись из-за занавески, наводит на резкость монокуляр. А лестница раскачивается под нашим весом, и крючья ее подозрительно свободно ходят туда-сюда в панели, угрожая скорым отрывом сверху вниз, как в американских кинокомедиях. Я спрашиваю себя, на что надеюсь больше: что это прямо сейчас и произойдет или что и на этот раз ничего не случится. Делается весело от таких мыслей. А в памяти всплывает неизвестно откуда: "О, ленивый Варламе, готовься к ранам, близ есть конец!" "Варламе! - кричу я, - эй, Элка, почему Варламе?!" Вряд ли она может различить слова. Она просто задирает голову на мой голос, находит меня глазами и хохочет еще заливистее. И тогда я вижу всех нас как бы в объективе того маньяка за занавеской. И понимаю, что Элка добилась, чего хотела: сделала нас на несколько минут именно теми, кем до поры нам и предстоит быть. Просто четыре человека на фоне стены. Я машу Элке рукой и чувствую, как просыпается во мне Голос. Вообще-то это приятное ощущение, но жаль, что я знаю наперед все, о чем он способен сказать: "А что то царствие небесное? Что то второе пришествие? А что то воскресение мертвым? Ничего того несть! Умерл кто, ин то умер, по та места и был!" Уже очень давно я сочинил ему ответ. И столько потом мусолил эту фразу, так оттачивал ее, что превратил в настоящее заклинание. Вроде бы только и дел теперь, что произнести с нужной уверенностью: мол, если, оглядывая небо над собой, обнаружишь его пусто, подумай, не призван ли ныне твой ангел в небесное воинство. Но я пытаюсь - в тысячный, наверное, раз - и опять не могу. И опять остается только твердить себе, что говорить о том - пулно. Что в день века познано будет всеми.
Потерпим до тех мест.
Август - ноябрь 1994.