– Ожерелье мы нашли в архиве, – сухо повторил Вересаев, и в комнате повисла тишина, в которой шмыгала носом Людочка. – Одна из вас заходила в помещение, где хранятся архивные документы. Маргарита Анатольевна, вам понятно, что это значит?
Земко с Ерофеевой перевели взгляд на Безинскую. Репьева поморщилась.
– Вы считаете меня виновной? – ровным голосом спросила та. – Почему? Разве только я могла спрятать там ваше ожерелье?
– Именно. Я вам только что объяснил: никто, кроме вас, не входил в архив.
Степан Степанович с удовлетворением заметил, что на сдержанном лице Безинской промелькнула тень растерянности.
– То есть… как, простите? – переспросила она. – Не может быть!
Николай прошел к столу, положил перед женщиной лист бумаги, ткнул пальцем.
– В два двадцать шесть – первое срабатывание вашей карточки, в три сорок восемь – второе. Только вы были в архиве дважды за последние четыре часа, и больше никто. А вы рассчитывали, что зайдет кто-то еще и это снимет с вас подозрения? – он усмехнулся. – Не выгорело. Остальные готовились к банкету, им не до архивов было.
Маргарита Анатольевна секунду смотрела на лист широко раскрытыми глазами, затем обернулась к Горошину, теребившему ожерелье. Она, казалось, собиралась что-то произнести, но вместо этого лишь скривила губы.
– Одного не понимаю, – чуть удивленно произнес Вересаев. – Зачем? Неужели ради десяти тысяч долларов?
– Действительно, не понимаете, – высокомерно подтвердила Безинская. – И никогда не поймете.
Она встала, оглядела сидящих в комнате, задержавшись взглядом на Илюшине.
– Я могу идти? – безразлично-бесстрастно осведомилась она. – Не будете же вы вызывать милицию… Это было бы глупо и смешно.
Поскольку никто не ответил, Безинская неторопливо пошла к двери. Валера с Николаем расступились, и Маргарита Анатольевна уже потянула на себя ручку двери, но ее остановил скрипучий голос.
– Чепуха! – проговорила Инга Андреевна сердито. – Риточка, что за ерунда, право слово!
Изумленная Безинская, впервые услышавшая, чтобы ее назвали Риточкой, обернулась и встретилась глазами с Репьевой.
– Ничего не понимаю, – проворчала та, морща нос, – но совершенно очевидно, что вы здесь ни при чем.
– Действительно, Маргарита Анатольевна! – Оля Земко вдруг словно проснулась: стукнула ладонью по столу и устремила негодующий взгляд на Вересаева. – Как вам всем не стыдно! – звонким голосом сказала она. – Маргарите Анатольевне не нужно ожерелье! Это не она! Как вы могли поверить?!
Людочка молчала и только таращила глуповатые глаза.
– Девочки… что вы… – голос Безинской дрогнул.
– Хватит! – Инга Андреевна рявкнула таким командирским тоном, что Николай с Валерой вытянулись по струнке. – Не распускать нюни! Почему вы им ничего не объяснили?
– А что я им объясню? Что?! – почти выкрикнула Безинская. – Я заходила в архив только один раз – вечером! Днем меня там не было! Ну и что?
– Позвольте-позвольте, – встрял Макар. – Один раз?
– Да, один раз! – Маргарита Анатольевна обращалась к нему, но при этом вызывающе смотрела на Степана Степановича. – Взяла документы по старому делу, хотела перепроверить кое-что. Это было незадолго до начала банкета, я торопилась – мне хотелось убедиться, что там все в порядке, чтобы не думать об этом весь праздник.
Макар с сомнением смотрел на Безинскую, и женщина раздраженно дернула подбородком.
– Я не буду оправдываться перед вами. Это унизительно! Оленька, Инга Андреевна, – голос ее потеплел, – спасибо вам.
Она снова повернулась, и в комнате все одновременно заговорили. Что-то протестующее высказал Вересаев, пискнула Людочка, спросил о карточке Николай, ему на заднем фоне ответил Валера, а Горошин только переводил беспомощный взгляд с одного на другого. Ожерелье в его руках посверкивало каплями на тонких ветках. Макар уставился на украшение и почувствовал, что в голове его вертится что-то неуловимое… неуловимое, очень близкое… то, что обязательно нужно было поймать.
«Ветки… ветки на деревьях… деревья… листья… Листья!»
– Листья! – очень громко сказал он. – Листья, черт возьми!
Все затихли, и только Валера продолжал бубнить что-то о карточках и о том, что компьютер не обманешь.
В голове у Макара проносились мелкие детали прошедшего дня, складываясь в картину, и каждый в этой картине занял свое место. Только одно оставалось для Илюшина не совсем ясным, но он ощущал, что разгадка где-то очень-очень близко, в той детали, которая на первый взгляд кажется самой незначительной из всех.
Он снова бросил взгляд на ожерелье, и ответ появился сам. Такой очевидный, что Макару оставалось только удивиться, как он не понял основного замысла раньше, и восхититься безупречно реализованной идеей. Почти безупречной. И почти реализованной.
– Какая наиболее часто цитируемая фраза из Честертона наиболее часто цитируется? – спросил он, обращаясь к ближайшему человеку.
Ближайшим этим человеком оказалась Людочка Ерофеева. Макар понял, что от нее ответа ожидать бессмысленно, но Людочка внезапно для него ответила, не задумываясь:
– «Где умный человек прячет лист? В лесу».
Секунду Илюшин смотрел на нее, затем кивнул:
– Правильно. Кстати, откуда вы это знаете?
– Люблю детективы, – пожала плечами Людочка. – Особенно старые.
– И я люблю. Только очень редко перечитываю. – Он улыбнулся слегка виновато, будто извиняясь за то, что редко перечитывает детективы. – И Честертона, кстати, я никогда не стал бы перечитывать. Он хороший писатель, здесь не поспоришь, но далеко не из самых моих любимых, потому и не стал бы.
– При чем здесь Честертон? – спросил Вересаев, искренне пытаясь понять.
– При том, что самая известная фраза из него – про лист, который умный человек прячет в лесу.
– А если ему нужно спрятать мертвый лист, он сажает мертвый лес, но при чем здесь это?
– Ни при чем, Степан Степанович. Нужна была только первая половина фразы, которая навела бы нас на мысль о том, где можно спрятать ожерелье. Потому что сами бы мы не догадались выбрать именно архив. Но мы должны были найти колье, причем там, куда его мог положить только один человек, чтобы его виновность казалась неопровержимой. Несколько простых действий, которые по отдельности, кажется, ни к чему не приводят, – и все получается, как задумано. Но ведь я не просил вас приносить мне Честертона, Анатолий Иванович. – Макар посмотрел на Горошина и покачал головой. – Я не люблю брать чужие книги.
– Мы с вами разговаривали о детективах пару дней назад, за обедом, – напомнил тот.
– Да, – согласился Илюшин. – И вы рассказали мне о том, что у него есть несколько малоизвестных, но очень неплохих рассказов. И даже повернули беседу таким образом, что получилось, будто бы я прошу вас принести их мне. Но я не просил, правда?
– Я всего лишь сделал вам небольшое одолжение.
– Конечно. Только это было не одолжение, это был расчет. И довольно точный, я признаю. Если весь день человеку показывать рисунок со светофором, а затем попросить его назвать три цвета, какие он назовет?
– Красный, желтый, зеленый? – вопросительно произнесла Оля Земко.
– Да, вероятнее всего. А если утром предложить человеку детектив, в котором есть всем известный афоризм о том, как лучше что-то спрятать, а вечером привлечь его к поискам пропажи, что человек вспомнит в первую очередь? Правильно, этот афоризм. Я уверен, Анатолий Иванович, что именно вы настояли на том, чтобы я принял участие в поисках.
– Он, точно! – выкрикнул Валера, сделав шаг от двери.
– Сказал, что вы славный мальчик, обязательно поможете, – добавил его начальник.
– Очень, очень хорошо придумано и сыграно, – в голосе Илюшина звучало нескрываемое уважение. – Настаивать на том, чтобы не вызывать милицию, переживать за то, что мы оскорбим женщин своими подозрениями… Лично я полностью уверился в вашем благородстве. А из положения жертвы так удобно управлять ситуацией – не правда ли, Анатолий Иванович?
Горошин молчал, проводя пальцем по сверкающему украшению.
– Когда вы взяли карточку из сумки Маргариты Анатольевны? – спросил Макар. – Для этого вам нужно было, чтобы в кабинете никого не осталось. Как вы это обеспечили?
– И меня купил, – нехотя проговорила Инга Андреевна. – Я ведь только сейчас это поняла. Да, неплохо ты нас изучил, Толенька.
– Что значит «купил»? – не понял Вересаев.
– Девочки убежали торт смотреть, я осталась, – неспешно объяснила Репьева. – А наш Анатолий Иванович возьми да и намекни, что Анжелика беременна. Во мне, старой дуре, любопытство взыграло, и я побежала посмотреть, правда ли это.
– И что же? – Горошин смотрел на нее непонимающе.
– То, что кабинет остался в вашем распоряжении, – ответил за Репьеву Макар. – Вы достали из сумки Безинской карточку, дошли до архива, открыли дверь, сунули конверт с ожерельем между папок, не потрудившись спрятать его как следует, потому что хотели, чтобы поиски не заняли слишком много времени. О конверте вы побеспокоились заранее, проявив тонкий художественный вкус, – Макар усмехнулся. – Хотя, если подумать, странная идея: убирать украшение не в коробочку, а в конверт. Даже если коробочка так оскорбляла ваше эстетическое чувство, в портфеле-то она вам ничем не мешала. Но коробочка была плохим листом, а вот конверт – хорошим, потому что для него нашелся подходящий лес. Далее все просто: вы обнаруживаете, что ожерелье исчезло, просите не вызывать милицию, подключаете меня. Я в нужный момент вспоминаю про лес, Степан Степанович находит конверт, и – пожалуйста – преступник разоблачен.
Илюшин показал на Безинскую, так и стоявшую посреди кабинета.
– У меня только один вопрос, – добавил он. – Вам ведь нужно было, чтобы Маргарита Анатольевна зашла в архив еще раз, на этот раз уже сама. Иначе она могла бы начать утверждать, что близко не подходила к архиву, и, чего доброго, нашлись бы свидетели, которые это подтвердили. Нет, так рисковать вы не могли. Но как вы убедили Маргариту Анатольевну зайти в архив? Загипнотизировали ее?
– Я поняла! – вдруг сказала Безинская. – Господи, я поняла!
Все взгляды обратились к ней.
– И в самом деле, до чего хорошо вы нас изучили. – Она изумленно покачала головой. – Я не собиралась идти в архив, но незадолго до банкета меня словно что-то кольнуло. Мне захотелось перепроверить отчетный период одного из клиентов, довольно непростого. А вам для этого всего-то понадобилось рассказать, что у вас много работы, потому что по две тысячи четвертому году всплыли какие-то недочеты, и вот вы решили перестраховаться, проверить все.
Макар рассмеялся и два раза хлопнул в ладоши.
– Здорово! – восхитился он. – Инге Андреевне вы говорите, что секретарша, кажется, беременна, и она послушно выходит из кабинета, а Маргарите Анатольевне оказалось достаточно намека на возможные проблемы по клиенту, который и так ее беспокоил, и она так же послушно идет в архив. У вас талант манипулятора, Анатолий Иванович, а вы аудитором работаете. Зря!
Горошин спрятал ожерелье в карман и негромко рассмеялся. Макар неожиданно осознал, что первый раз слышит смех Анатолия Ивановича. Тот часто улыбался, тихо посмеивался, и не больше того. Но сейчас он смеялся, и смех его был неприятным.
– Жаль, – сказал Горошин, отсмеявшись. – Так все хорошо задумал. Маленькая месть, не более. Как ты правильно сказал, Макар, она мне почти удалась. Ничего, что я на «ты»? Обращаться на «вы» к восемнадцатилетнему мальчишке, хоть и весьма неглупому, мне не хочется.
Он снова усмехнулся, и ничего растерянного или жалкого в его усмешке больше не было.
– Ну что же, милая моя Маргарита Анатольевна, мне остается утешать себя лишь тем, что я неплохо потрепал вам нервы. Хотя, конечно, это довольно мизерный результат по сравнению с тем, что вас должны были вышибить из фирмы. Точнее, вы бы ушли сами. Вы же у нас дама гордая, даже не стали доказывать свою невиновность! Кстати, если вам интересно, на это я тоже рассчитывал.
– Зачем?
Безинская сосредоточенно вглядывалась в лицо Горошина, словно пытаясь прочитать на нем ответ.
– Зачем? – Аудитор злобно сощурился. – Я хотел показать вам, дорогая, что нельзя безнаказанно издеваться над людьми.
– Я издевалась над вами? О чем вы говорите?!
– Забыли? Неужели? А как же ваше пренебрежительное «Я не встречаюсь с мужчинами ниже меня ростом»? А? Или вы не понимали, что оскорбляете меня? Понимали, Маргарита Анатольевна, все отлично понимали! Но ведь вам обязательно нужно уколоть, ткнуть в самое больное место по извечной женской привычке, унизить! Не смотрите на меня так и не говорите, что не понимаете, как вы меня унизили! Но вы, наверное, думали, что маленький безответный Горошин не сможет ответить вам достойно. Ошибались, дорогая моя, очень ошибались! Когда вы потеряли бы хорошую работу с клеймом воровки, вот тогда вы бы вспомнили Горошина! «Ниже меня ростом»… Тьфу! Подумать только, а я в вас был влюблен!
Он вскочил, обошел Безинскую и направился к двери.
– Боже, какая зловонная куча комплексов, – брезгливо заметила ему вслед Репьева.
– Анатолий Иванович… – прошептала под нос потрясенная Оля Земко. – Ну как же так…
– Наполеон, говорят, такой же был! – сообщила Людочка. – Мстил всем знакомым женщинам, которые выше его.
«Новый год… начало марта… – быстро подсчитывал Илюшин. – Два с половиной месяца! Злопамятен оказался господин Горошин. Или же…»
– Сдается мне, что дело не только в оскорблении, – вслух сказал он, и невысокий полный человечек резко обернулся к нему. – Одного оскорбления было бы недостаточно для составления такого плана. Вы, конечно, затаили обиду, но есть и еще кое-что, о чем вы деликатно умолчали, Анатолий Иванович. Наверное, потому, что стремление убрать конкурента не вписывается в образ оскорбленного мужчины.
– Какого конкурента? – фыркнула Репьева. – Макар, вы плохо представляете специфику нашей работы: у каждого свои клиенты, мы их не делим.
– Да, – согласился Илюшин, – я не очень хорошо представляю специфику вашей работы. Она мне и не нужна. Потому что дело вовсе не в дележке клиентов, не так ли, Анатолий Иванович?
– Расширение отдела… – вдруг догадалась Оля Земко. – Ну конечно!
– Вот именно. Об этом знаю даже я, хотя работаю в фирме не так давно. Значит, вы, господин Горошин, и подавно были осведомлены о предстоящем повышении одного из вас. Или одной.
– Одной, – тяжело бросил Вересаев. – Начальником отдела была бы назначена Безинская.
– Спасибо, я так и предполагал, – обернулся к нему Макар. – А если бы Маргарита Анатольевна по каким-то причинам ушла из фирмы?
– Тогда я назначил бы Горошина.
– Одним красивым выстрелом убить двух зайцев – и отомстить за обиду, и убрать претендента на стул начальника отдела… Вы можете собой гордиться, Анатолий Иванович.
Горошин ощерил зубы в улыбке, больше напоминающей оскал хорька.
– Могу, – подтвердил он. – Жаль только, что этого не оценили раньше. И жаль, что я чуть-чуть недооценил тебя, мелкий засранец, иначе быть бы тебе выставленным за дверь вместе с ней, – он кивнул на Безинскую, а затем сделал неприличный жест, который дико контрастировал с привычным всем обликом низенького безвредного недотепы. Сделал несколько шагов, пошел к двери и окрысился на стоявшего на пути Валеру, отчего охранник брезгливо скривился и отошел в сторону.
– А знаете, что еще я забыл вам сказать? – Голос Макара догнал Горошина у самой двери.
Тот остановился.
– Зря вы считали свой план хорошим, – покачал головой парень. – У него было одно слабое звено – вы сами. Потому что вы постоянно переигрывали, Анатолий Иванович, и очень сильно. Скажем, зачем нужно было каждый раз спотыкаться на пороге всех кабинетов? Ведь там нет ничего, обо что можно споткнуться, правда? А очки в фикусе? Убедительная деталь, но только на первый взгляд. А если подумать, при каких обстоятельствах можно забыть очки в цветочном горшке… Ни при каких, правда? Когда я вспомнил про цветочный горшок и сопоставил его с цитатой из Честертона, все встало на свои места.
Лицо Горошина исказилось, он прошипел что-то невнятное и вышел из кабинета, сильно хлопнув дверью.
Когда гул голосов после его ухода стих, а расцелованный дамами Макар покраснел так, что стал похож на вареную креветку, Безинская сделала неожиданную вещь: подошла к Инге Андреевне и крепко обняла ее.
– С ума сошли?! – возмутилась Репьева, выдираясь из ее объятий. – Что за вольности? Обнимайтесь, пожалуйста, с кем-нибудь другим. Вот хоть с ним. – Она ткнула пальцем в Вересаева.
Задержав взгляд темно-серых глаз на генеральном директоре, Безинская чуть улыбнулась и покачала головой.
– Товарищи, товарищи! – вдруг пробасил Рекуров, ошеломленно молчавший последние двадцать минут. – Подарки так и не вручили! Все нас ждут в банкетном зале! Нехорошо, в конце концов!
– Нехорошо, – согласился Степан Степанович. – Пожалуйста, спускайтесь все вниз, а я сейчас подойду. Вить, я думаю, можно не скрывать произошедшее от сотрудников. Не вижу причин выгораживать Горошина.
– Понял, – кивнул Рекуров. – Жду внизу.
Толпясь в дверях, все, кроме Безинской, вышли из кабинета, и Вересаев некоторое время прислушивался к шагам в коридоре. Маргарита Анатольевна подошла к окну и разглядела внизу Горошина, торопливо удаляющегося от здания. На улице стемнело, и подтаявшие лужи казались черными следами, оставленными кем-то очень большим и неуклюжим.
– Мне было совершенно все равно, виноваты вы в краже или нет, – непонятно к чему сказал Вересаев. – Я хочу, чтобы вы мне верили.
Безинская повернулась к нему, не говоря ни слова.
– И я бы не дал тебе уйти, – прибавил Вересаев.
Спустя пять минут Макар Илюшин, вспомнивший, что в суматохе забыл на подоконнике карточку от своего кабинета, постучал в дверь и, не услышав ответа, приоткрыл ее и заглянул внутрь. То, что он увидел, заставило его покраснеть, закрыть дверь и забыть о карточке: генеральный директор фирмы «Вересаев и компания» Степан Степанович и Маргарита Анатольевна Безинская целовались так, будто были подростками, которых хулиганские игры одноклассников вынудили уединиться в темной комнате.
«Завтра попрошу у охраны запасную карточку, – размышлял Макар, спускаясь по лестнице на первый этаж. – Четыре мужа… подумаешь, будет пятый! Зато его не нужно выводить в люди».
– К тому же у меня остался редкий Честертон, – подвел он итог выгодам сегодняшнего происшествия, рассмеялся и пошел туда, откуда доносились оживленные голоса.