Но вот Саруман! Саруман – сосед, я не имею права проглядеть его. Полагаю, я должен что-то сделать. Я часто размышлял, что мне делать с ним?
– А кто он такой? – спросил Пин. – Вы что-нибудь знаете о нем?
– Саруман – маг, мудрец, – ответил Фангорн. – Больше, пожалуй, и не скажешь. Я не знаю истории магов. Они появились впервые после того, как из-за Моря пришли первые Корабли, вот только не знаю, пришли маги с ними или нет. Саруман считался среди них самым сведущим. Некоторое время назад – очень долгое время на ваш счет – он перестал бродить по земле и заниматься делами людей и эльфов, и осел в Ангреносте или в Скальбурге, как его называют люди из Ристании. Он начинал незаметно, но слава его быстро росла. Говорят, он был избран главой Белого Совета, но добра это не принесло. Я теперь думаю, что Саруман уже тогда обратился ко злу. Но, как бы там ни было, своим соседям он беспокойств не причинял. Мы часто с ним разговаривали. Было время, когда он постоянно бродил по моим лесам. В те дни он был вежлив, всегда просил на это моего позволения – по крайней мере, при встречах со мной – и очень любил слушать. Я рассказал ему многое из того, чего он сам никогда бы не узнал, но он никогда не отвечал мне тем же. Я вообще не могу вспомнить, чтобы он мне что-нибудь рассказывал. И чем дальше, тем больше. Его лицо, насколько я помню – я давно его не видел – стало похоже на окно в каменной стене со ставнями изнутри.
Думаю, теперь я понимаю, чего он хочет. Он хочет власти. У него на уме металл и колеса, и он не заботится о том, что растет – если только оно не нужно ему для чего-нибудь. Теперь ясно, что он – черный изменник. Он сошелся с дурным народом – с орками. Брм, хум! Хуже того, он сделал с ними что-то опасное. Эти, из Скальбурга, больше похожи на плохих людей. Обычно все злое, рожденное Великой Тьмою, не выносит солнца, а вот орки Сарумана как-то притерпелись. Интересно, что он такое сделал? Может быть, они – разрушенные люди, или он скрестил орков и людей? Это было бы черное дело!
Некоторое время назад я заинтересовался, как это орки могут так свободно разгуливать у меня в лесу? И только недавно я понял, что в ответе за это Саруман, и что много лет назад он только и делал, что выведывал тайные тропы и другие секреты. Теперь он и его злой народ творят здесь беззакония. На границах они валят деревья – хорошие деревья. Некоторые они срубают и оставляют гнить, но большинство уносят с собой и сжигают в кострах. Все эти дни дым поднимается над Скальбургом.
Проклятье на них, корни и ветви! Многие деревья были моими друзьями, я знал их, когда они были еще орешками и желудями, у многих был свой собственный голос, который теперь смолк навсегда. И там, где когда-то пели леса, теперь пустоши с пнями и ежевикой. Я был ленив. Я упустил все на произвол Судьбы. Это должно прекратиться!
Фангорн поднялся с кровати и хватил рукой по столу. Светящиеся сосуды подпрыгнули и выбросили два языка пламени. В глазах энта трепетал зеленый огонь, борода взъерошилась, как огромная метла.
– Я прекращу это! – прогремел он. – И вы пойдете со мной. Возможно, вы сумеете мне помочь. Тем самым вы поможете и своим друзьям, потому что если Саруману дать волю, Ристания и Гондор окажутся в кольце врагов. Наши дороги сошлись не случайно, и теперь нам по пути – на Скальбург!
– Мы пойдем с вами, – сказал Мерри, – и сделаем все, что можем.
– Хорошо! – одобрил энт. – Но я говорил поспешно. Я слишком разгорячился. Мне надо остыть и подумать, потому что проще крикнуть: «прекратить!», чем сделать это.
Некоторое время он постоял под дождем водопада, затем засмеялся и встряхнулся, и всюду, где падали капли воды с него, они вспыхивали красными и зелеными искрами. Потом он вновь улегся на кровать и затих.
Через некоторое хоббиты вновь услышали его бормотанье. Казалось он считает по пальцам.
– Фангорн, Финглас, Фландриф, эх, эх, – вздохнул он. – Беда в том, что нас мало осталось, – обернувшись к хоббитам, пояснил:– Только трое из первых энтов, пришедших до Темноты, только я, Финглас и Фландриф – если называть их эльфийскими именами. Из нас троих от них меньше всего пользы. Финглас совсем сонный, одеревеневший, как вы бы сказали. А Фландриф жил к западу от Скальбурга, где случилось худшее из наших несчастий. Он сам был сильно ранен, а многие из его древесных стад убиты. Он ушел высоко в горы и не спустится оттуда. Впрочем, я могу собрать неплохую компанию молодых – если смогу объяснить им, что нужно, если смогу пробудить их: мы ведь неторопливый народ. Как жаль, что нас так мало!
– А почему вас так мало, если вы так давно здесь живете? – полюбопытствовал Пин. – У вас многие умерли?
– О, нет! Никто не умер сам по себе, как вы могли бы сказать. Конечно, некоторых сгубили годы, а больше одеревенело. Но нас никогда не было много, а хуже то, что нас не становится больше. Уже много лет у нас не было детей. Знаете, мы потеряли наших жен.
– Как это печально! – воскликнул Пин. – Как же произошло, что они умерли?
– Они не у м е р л и ! – терпеливо объяснил Фангорн. – Я не говорил, «умерли». Мы потеряли их и не можем найти, – он опять вздохнул. – Я думал, большинство народов знает об этом. Песни о нас пели эльфы и люди от Лихолесья до Гондора. Не может быть, чтобы их совсем забыли!
– Наверное, до нас они все-таки не дошли, – пожалел Мерри. – Может, вы все-таки расскажите, или споете какую-нибудь из этих песен.
– Пожалуй, – произнес Фангорн, казалось, тронутый этой просьбой. – Но я буду краток: завтра мы должны собрать совет и, быть может, отправимся в путь.
– Это довольно странная и грустная история, – продолжал он после паузы. – Когда мир был молод, а леса просторны и дики, энты и жены энтов жили вместе. Но сердца наши стремились к разному: энты любили большие деревья, дикие леса и склоны высоких холмов, они пили из горных потоков и ели лишь те фрукты, которым деревья позволяли падать на тропу, и они знались с эльфами и разговаривали с деревьями. А жены энтов любили маленькие деревья и залитые солнцем луга у края лесов, и они видели ягоды в зарослях, и дикую яблоню и вишню, расцветающие по весне, и зеленые травы пойменных лугов летом, и колосящиеся травы в осенних полях. Они не желали разговаривать с тем, что росло, но они хотели, чтобы все слушалось их и подчинялось им. Жены энтов приказывали растениям расти так, как они того хотели, и приносить плоды и листья, по их желанию, потому что жены энтов хотели порядка и изобилия. Они считали, что все в мире должно находиться на своем месте, а место это будут определять они. И вот они начали создавать сады и жить там. А мы продолжали бродяжничать, и в сады заходили только изредка. Когда на север пришла Тьма, жены энтов пересекли Великую Реку и разбили там новые сады, и взрастили новые поля. Мы виделись все реже. После победы над Тьмой земли жен энтов богато расцвели, и поля были полны зерна. Многие люди тогда познали искусство жен энтов и глубоко чтили их, а мы оставались для людей только легендой, тайной в сердце леса. И вот мы – здесь, а сады наших жен разорены: люди называют их теперь Коричневыми землями.
Помню, давным-давно, еще во время войны Саурона с людьми с Моря, я захотел снова увидеть свою возлюбленную. Она была так прекрасна, когда я в последний раз видел ее, хотя и мало похожа на девушек-энтов прежних времен. Ибо труд сгибал их фигуры до времени, волосы выгорали на солнце до оттенков спелого зерна, а щеки становились похожи на красные яблоки. Только глаза оставались глазами моего народа. Мы перешли через Андуин и пришли в их земли, но нашли лишь пустыню. Все было сожжено и раскорчевано, потому что здесь прошла война. И жен энтов там не было. Мы долго звали и долго искали, и спрашивали все встречные народы, каким путем ушли жены энтов. Некоторые говорили, что никогда их не видели, кое-кто отвечал, что их видели идущими на запад, другие говорили – на восток или на юг. Но мы нигде не могли найти их. Велика была наша печаль. Но дикий лес звал нас, и мы вернулись к нему. Много лет мы то и дело уходили на поиски, уходили далеко и все звали наших жен, выкликали их прекрасные имена. Но время шло, и мы уходили все реже и уже не так далеко. А теперь жены энтов – только память для нас, и бороды наши длинны и седы. Эльфы сложили множество песен о наших поисках, некоторые из них дошли до людей. Но мы не сочиняли песен, потому что прекрасные имена наших жен звучали в нас, когда мы думали о них. Мы верим, что вновь увидимся с ними, и может быть, нам удастся найти землю, где мы заживем вместе, и все будут довольны. Но предсказано, что это случиться лишь тогда, когда и мы и они потеряем все, что имеем теперь. И вполне может быть, что это время приближается. Потому что если когда-то давно Саруман разрушил сады, то сегодняшний Враг, похоже изведет и леса.
Об этом была эльфийская песня – по крайней мере, я так ее понимаю. Ее распевали по всей Великой Реке. Она никогда не была песней энтов, заметьте: на нашем языке это была бы очень долгая песня. Но мы знаем ее сердцем и вспоминаем часто. Вот как она поется:
Об этом была эльфийская песня – по крайней мере, я так ее понимаю. Ее распевали по всей Великой Реке. Она никогда не была песней энтов, заметьте: на нашем языке это была бы очень долгая песня. Но мы знаем ее сердцем и вспоминаем часто. Вот как она поется:
Мерри показалось, что окончание песни пропели два голоса: глубокий и низкий – Фангорна, и светлый и прекрасный – его возлюбленной.
Песня кончилась.
– Вот так, – сказал Фангорн, – конечно, песня эльфийская – легкая, с быстрыми словами, и скоро кончается. На мой вкус она не плоха. Но энты могли бы сказать лучше, если бы у них было время! А теперь я собираюсь встать и поспать немножко. Вы где встанете?
– Мы обычно спим лежа, – смущенно признался Мерри. – Нам будет хорошо там, где мы есть.
– Спать лежа! – удивился Фангорн. – Да, разумеется! Хм, хум... Я забыл. Песня напомнила мне прежние времена, и я говорил с вами, как с молодыми энтами... Что ж, можете лечь на кровать. Я намерен стоять под дождем. Доброй ночи!
Мерри и Пин забрались на кровать и укутались мягкой травой и папоротником. Огни погасли и мерцание деревьев поблекло. Но снаружи под аркой они могли видеть старого Фангорна, неподвижного, с руками, поднятыми над головой. На небе показались яркие звезды, они освещали падающую воду, разбивавшуюся о его пальцы и голову, и рассыпавшуюся от него сотнями серебряных капель. Под звон струй хоббиты уснули.
Когда они проснулись, Фангорна не было. Но пока они плескались в бассейне под аркой, послышалось хмыканье и пение, и старый энт показался на тропе между деревьев.
– Хум, хм! Доброе утро, Мерри и Пин! – прогремел он. – Долго же вы спите. Я был за много сотен шагов от сюда. Теперь мы попьем и пойдем на сбор энтов.
Он подал им два кубка, наполненных из каменного кувшина – на этот раз из другого. И вкус был иным: он был более земляным, более богатым, более подкрепляющим и, если так можно сказать, более похожим на пищу.
Когда хоббиты насытились напитком и кусочками эльфийских лепешек, Фангорн поднял их на руки, как накануне. У выхода он повернул направо, перешагнул через поток и пошел на юг вдоль разрушенных склонов, поросших скудной растительностью. Вскоре он повернул от холмов и вошел глубоко в лес, где деревья были больше, выше и гуще, чем хоббитам когда-либо приходилось видеть. Фангорн шел, что-то задумчиво бормоча про себя, но Мерри с Пином не могли разобрать ни одного знакомого слова: нечто вроде «бум, бум, рамбум, бурар, бум, бум, дахрар бум бум, дахрар гум» и так далее, с постоянно меняющимся ритмом. Иногда им казалось, что ему кто-то отвечает, какие-то звуки неслись из земли, с ветвей над головой, из древесных стволов, но Фангорн не останавливался и не поворачивал головы.
Они ушли уже далеко – Пин пытался считать «энтовы шаги», но сбился около трехтысячного – когда Фангорн начал замедлять ход. Внезапно он остановился, спустил хоббитов на землю, поднес ко рту сложенные ладони и издал громкий клич, подобный звуку большого рога. Со всех сторон послышался такой же ответный звук, и это было не эхо.
Фангорн посадил Пина и Мерри на плечи и опять зашагал, поминутно издавая клич, и каждый раз ответы раздавались все ближе и громче. Наконец, они пришли к необозримой стене темных вечнозеленых деревьев, которых хоббиты никогда не видели прежде: ветви их росли прямо из корней и были густо покрыты темными блестящими листьями. Множество крепких шипов, усеянных большими оливкового цвета почками, торчало во все стороны.
Свернув налево, Фангорн в несколько шагов достиг узкого прохода в этой живой изгороди. Отсюда начиналась тропа, сбегавшая вдоль ступенчатого склона. Хоббиты увидели, что спускаются в большую лощину, круглую, как чаша, широкую, увенчанную по краям короной высокой вечнозеленой заросли. Дно лощины заросло ровной высокой травой. Кроме трех очень красивых серебряных берез, других деревьев не было. Еще две дороги вели в лощину, одна с запада, другая – с востока.
Несколько энтов уже были здесь. Многие спускались по тропам, некоторые шли следом за Фангорном. Хоббиты смотрели на них во все глаза. Они ожидали увидеть существа, похожие на Фангорна так же, как один хоббит на другого, и были очень удивлены, не обнаружив ничего подобного. Энты отличались друг от друга, как деревья: некоторые – как деревья одной породы, но разного возраста, другие – как одна порода деревьев от другой – береза от бука, например, или дуб от сосны. Там было и несколько старых энтов, заросших бородами и сучковатых, как кряжистые крепкие деревья (хотя старше Фангорна не было никого), и были высокие сильные энты, с чистыми ветвями и гладкой кожей, как зрелые лесные деревья, но не было ни молодых, ни подростков. Вместе их собралось около двух дюжин, и столько же еще подходило.
Вначале Пин и Мерри были ошеломлены разнообразием форм, цвета, высоты, длины конечностей; количество пальцев колебалось от трех до девяти. Некоторые энты казались более или менее сродни Фангорну, и напоминали буки или дубы. Некоторые напоминали каштан: они были коричневокожие, с большими руками и неуклюжими пальцами, с короткими толстыми ногами. Некоторые походили на ясень: высокие стройные энты с многопалыми руками и длинными ногами; были энты похожие на сосны (они были выше всех), березы, рябины, липы. Но когда все они собрались вокруг Фангорна, слегка покачивая головами и бормоча что-то своими музыкальными голосами, поглядывая на незнакомцев долгими внимательными взглядами, стало ясно, что это – одно племя: у всех были похожие глаза, не такие старые и глубокие, как у Фангорна, но все с таким же медлительным вдумчивым выражением и с такими же зелеными огоньками.
Наконец, все собрались, и началась любопытная и непонятная беседа. Энты начали медленно бормотать: сначала один, затем вступал другой, пока все не начинали петь вместе в размеренно восходящем и нисходящем ритме.
Внезапно Фангорн прекратил песню и снял хоббитов с плеч.
– Слушать непонятно что – пустое дело, – сказал он, – тем более для такого торопливого народа, как вы. Побродите пока неподалеку. Я найду вас, когда понадобится, и сообщу как идут дела.
Хоббиты пошли по тропе, идущей на запад. От дна котловины поднимались поросшие деревьями склоны, а за ними, над вершинами сосен, вздымался острый и белый, высокий горный пик. К югу виднелся лес, исчезающий постепенно в серой дали. Оттуда разливалось бледно-зеленое сияние, и Мерри догадался, что это отблески бескрайних равнин Ристании.
– Интересно, где находится Скальбург? – спросил Пин.
– Если бы я точно знал, где мы теперь, – ответил Мерри. – Но вот этот пик, по-видимому, Метедрас, и сколько я помню, Скальбург лежит в глубокой расселине у края гор. Возможно, он за этим гребнем. Кажется оттуда поднимается дымок – вон там, левее пика, да?
– А на что он похож, этот Скальбург? – спросил Пин. – Мне интересно, что с ним могут сделать энты?
– Мне тоже. Скальбург – он вообще вроде кольца из скал и холмов с ровным пространством внутри и скалистым островом в середине. Это и есть Ортханк. На нем стоит башня Сарумана. В кольце стен есть ворота, и не одни, наверное. Где-то рядом течет Изен. Он берет начало с гор и течет к Ристанийскому ущелью. Вряд ли энтам удастся легко овладеть этой крепостью. Правда, мне кажется, что эти энты совсем не так безобидны, как кажется. Они, конечно, медлительны, терпеливы, даже, я бы сказал печальны, но, по-моему, их можно расшевелить. А если расшевелить, не хотелось бы мне быть против них.