У подножия лестницы Гэндальф и Теоден спешились. – Я поднимусь, сказал маг. – Я бывал в Ортханке и знаю, чего нужно опасаться.
– Я тоже пойду с тобой, – ответил Теоден. – Я стар и больше не знаю страха. Мне хочется поговорить с врагом, причинившим Ристании столько бедствий. Со мной будет Эомер; он поддержит меня, если я ослабею.
– Как хотите, – сказал Гэндальф. – Арагорн, мне бы хотелось, чтобы ты тоже был с нами. Остальные пусть подождут внизу.
– Нет уж, – живо отозвался Гимли, – мы с Леголасом тоже пойдем. Мы здесь единственные представители наших племен, и не хотим пропускать самое интересное.
Гэндальф улыбнулся. – Ну что ж, идемте, – и вместе с Теоденом начал подниматься по ступеням.
Всадники оставались в седлах и ждали по обеим сторонам лестницы, с тревогой озирая мрачную башню. Мерри и Пин сели на нижней ступеньке, чувствуя себя бесполезными и беззащитными.
– До ворот пол-лиги, да еще грязь, – пробормотал Пин. – Хорошо бы нам вернуться туда потихоньку. И зачем только мы пришли?
Гэндальф остановился перед дверью Ортханка и ударил в нее жезлом. Она глухо зазвенела. – Саруман! Саруман! – громко и повелительно крикнул он. – Выходи Саруман!
Окно над дверью открылось, но не сразу. В его темном проеме никого не было видно.
– Кто там? – раздался оттуда голос. – Что вам нужно?
Теоден вздрогнул. – Я знаю этот голос, – сказал он, – и проклинаю день, когда впервые внял ему.
– А ну-ка, Грима, позови своего хозяина! – крикнул Гэндальф, – и не заставляй нас ждать.
Окно захлопнулось. Прошла минута. Вдруг зазвучал другой голос, негромкий и музыкальный. В нем было непередаваемое очарование. Слышавшие этот голос редко потом вспоминали сами слова, а если все же вспоминали, то удивлялись, ибо в словах этих не было никакой силы. Но голос доставлял наслаждение. Все, произносимое им, казалось мудрым, со всем хотелось согласиться. Всякий другой голос по сравнению с этим казался хриплым, всякие другие речи неразумными: а если кто-то осмеливался возражать, в сердцах у очарованных загорался гнев. Одного звука этого голоса было достаточно, чтобы стать его рабом, и это колдовство сохранялось для слушателей даже когда они были уже далеко. Голос все шептал, приказывал, и они повиновались. Никто не мог слушать его без волнения, никто не мог противостоять его чарам. Устоять могла только твердейшая воля и устремленная мысль.
– В чем дело? – кротко спросил голос. – Зачем вы нарушаете мой отдых? Неужели вы не оставите меня в покое ни днем, ни ночью? – в этом тоне был ласковый упрек мягкого сердца, огорченного незаслуженной обидой.
Все в изумлении посмотрели наверх. Никто не слышал, чтобы кто-нибудь выходил. Но он уже стоял на балконе, глядя на них сверху вниз: старик в широком плаще, цвет которого менялся с каждым его движением. Лицо продолговатое, лоб высокий, глаза глубокие и темные, непроницаемые совершенно, но взгляд благосклонный и немного усталый. Волосы и борода седые, с темными прядями на висках.
– Ну, подойдите же, – продолжал медоточивый голос. – Гэндальфа я знаю слишком хорошо, и не надеюсь, что он пришел за помощью и советом. Но ты, Теоден Могучий, Герцог Ристанийский, достойный сын Тенгеля Прославленного! Почему ты не пришел ко мне раньше, почему не пришел, как друг? Я хотел видеть тебя, самого могучего из правителей Запада, чтобы спасти от чужых советов, злобных и неразумных. Но и сейчас не поздно. Я готов забыть обиды, нанесенные мне воинами Ристании, потому что хочу спасти тебя от гибели на неверном пути, выбранном тобой. Ибо только я могу спасти тебя.
Теоден хотел что-то сказать, но не решился. Он взглянул на Сарумана, потом на Гэндальфа, и было видно, что он колеблется. Но Гэндальф не шевелился, словно ожидая ему одному ведомого знака. Всадники перешептывались, одобряя слова Сарумана, но потом притихли и слушали как зачарованные. Им казалось, что Гэндальф никогда не говорил так хорошо с их правителем, а наоборот, всегда был груб и надменен. И в их сердцах тенью прокрался великий страх: они словно воочию видели гибель Ристании, к которой Гэндальф толкал их, тогда как Саруман открывал двери к спасению.
Молчание неожиданно нарушил Гимли. – Этот колдун ставит все вверх ногами, – проворчал он, положив руку на рукоять топора. – На языке Ортханка помощь – это гибель, а спасение – убийство. Но мы пришли сюда не как просители.
– Тихо! – резко сказал Саруман, и в глазах у него мелькнул красный огонек. – Я не с тобой говорю, Гимли, сын Глоина. Ты нездешний, нечего тебе соваться в дела этой страны. – Голос опять потеплел. – Но я не стану корить тебя за твои деянья, весьма доблестные, разумеется. Только прошу, дай мне договорить с Герцогом, моим старым соседом и когда-то другом.
Он снова обратился к Теодену со сладкой речью, предлагая совет и помощь, предлагая простить взаимные обиды и рука об руку идти к прекрасному будущему. – Скажи, Теоден, разве ты не хочешь мира между нами? спрашивал он.
Старый правитель молчал. Видно было, как в нем боролись гнев и сомнение. Вместо него заговорил Эомер.
– Послушайте меня, повелитель! – воскликнул он. – Вот опасность, против которой нас предостерегали. Неужели мы добились победы только для того, чтобы нас опутал своими чарами старый лжец, источающий мед змеиным языком. Если бы собаки загнали волка, он именно так заговорил бы с ними. О какой помощи идет речь? Злодей стремится уйти от расплаты, вот и все! Но неужели вы вступите в переговоры с этим предателем и убийцей? Неужели забудете о храбрецах, павших прошлой ночью?
– Если у кого и ядовитый язык, так это у тебя! – произнес Саруман с гневом, который услышали теперь все. – Каждому свое, Эомер, сын Эомунда! Твое дело – отвага в бою. Вот и убивай тех, кого велит твой господин, а не вмешивайся в дела, которые выше твоего разумения. Если когда-нибудь тебе суждено стать правителем, ты поймешь, что дружбой Сарумана и силой Ортханка не пренебрегают из-за детских обид. Вы выиграли битву, но не войну, и выиграли с помощью, на которую нечего рассчитывать дважды. В следующий раз Тень Леса может появиться у твоей собственной двери: она капризна, лишена разума и не любит людей.
Я снова обращаюсь к тебе, повелитель Ристании! Подумай, можно ли назвать меня убийцей отважных воинов, павших в бою? Не я хотел войны. Это вы начали ее. И если я – убийца, то таковы все правители, ибо много войн они вели и многих врагов побеждали. А потом заключали мир. Подумай, Теоден Могучий, будет ли между нами мир и дружба? Только ты можешь решать здесь.
– Между нами будет мир, – медленно и хрипло заговорил Теоден после долгого молчания. Всадники при этих словах радостно вскрикнули. – Да, между нами будет мир, – твердо повторил Герцог, – когда не станет ни тебя, ни твоих дел, ни дел Темного Владыки, которому ты хотел предать нас. Ты – лжец, Саруман, лжец и совратитель! Ты протягиваешь мне руку, а я вижу на ней холодный и острый коготь Мордора! Говоришь, ты не хотел войны? А кто сжигал деревни? Кто убивал детей? Кто глумился над трупами? Когда тебя вздернут на твоем балконе на радость твоим воронам, вот тогда я помирюсь с Ортханком! Не раньше. Я не так велик, как мои предки, но лизать руки никому не стану. Вот тебе мой ответ. Боюсь, твой голос утратил свои чары.
Всадники смотрели на Теодена, как люди, которых неожиданно разбудили. Грубым и резким карканьем старого ворона казался его голос после речей Сарумана. Но Саруман был вне себя от ярости; перегнувшись через перила балкона, он пожирал Теодена глазами, горящими гневом. Все подумали, что он походит на змею, готовую ужалить.
– Виселица и вороны! – заорал он, и все вздрогнули, услыхав, как внезапно изменился его голос. – Старый глупец! Твой дворец – притон разбойников и пьяниц! Слишком долго они сами уходили от виселицы. Но петля приближается, неотвратимая и безжалостная. И тебе придется в ней болтаться! – тут он овладел собой, и голос у него снова переменился. – Не знаю, зачем я говорю с тобой, лошадиный пастух. Мне не нужен ни ты, ни твои всадники, они только удирают проворно. Я предлагал тебе власть, которой ты не заслуживаешь ни доблестью, ни разумом, а ты ответил мне руганью. Пусть будет так. Возвращайся в свою конюшню!
– Но ты, Гэндальф! – голос опять полился сладкой музыкой. – Ты меня огорчил. Мне стыдно видеть тебя в таком обществе. Ты ведь так же горд, как и мудр. Ты почти всевидящий. Так неужели даже сейчас ты не примешь моего совета?
Гэндальф шевельнулся и взглянул вверх. – Тебе есть что добавить к сказанному при нашем последнем свидании? – спросил он. – А может, ты хочешь взять что-нибудь из сказанного обратно?
Саруман озадаченно промолчал.
– Взять обратно? – повторил он. – Я исходил из твоего блага, но ты не послушал меня. Да и что тебе чужие советы при твоей мудрости? Но может быть, ты неправильно понял меня в прошлый раз? Может быть, я немного поторопился? Прости меня, как я прощаю твоих дерзких и неразумных спутников. Мы оба с тобой принадлежим к древнему Ордену, самому высокому в этом мире. Наша дружба нам обоим пойдет только на пользу. Постараемся же понять друг друга и забудем на время об остальных, низкородных. Пусть они подождут наших решений. Давай подумаем вместе о вещах важных для всех, в том числе и для них. Поднимись ко мне, обсудим все сообща, мы обязательно придем к разумным решениям.
Саруман озадаченно промолчал.
– Взять обратно? – повторил он. – Я исходил из твоего блага, но ты не послушал меня. Да и что тебе чужие советы при твоей мудрости? Но может быть, ты неправильно понял меня в прошлый раз? Может быть, я немного поторопился? Прости меня, как я прощаю твоих дерзких и неразумных спутников. Мы оба с тобой принадлежим к древнему Ордену, самому высокому в этом мире. Наша дружба нам обоим пойдет только на пользу. Постараемся же понять друг друга и забудем на время об остальных, низкородных. Пусть они подождут наших решений. Давай подумаем вместе о вещах важных для всех, в том числе и для них. Поднимись ко мне, обсудим все сообща, мы обязательно придем к разумным решениям.
Такую силу вложил Саруман в этот последний призыв, что никто из слушавших не остался безучастным. Но теперь впечатление было совершенно иное. Они слышали ласковый упрек кроткого короля, обращенный к заблуждающемуся, но любимому вассалу. Но самих их при этом словно выгнали <...>. Словно невоспитанные дети или глупые слуги слушали они непонятные речи старших и не знали, как эти речи отразятся на их собственной судьбе. Эти двое были совсем из другой породы – возвышенной и мудрой. Они непременно заключат союз между собой. Сейчас Гэндальф поднимется в башню, дабы обсуждать там дела, недоступные для их понимания. Дверь закроется, и они останутся за порогом, ожидая решения великих. Даже у Теодена мелькнула мысль:"Он изменит нам, он пойдет туда, и тогда мы погибли!"
Но тут Гэндальф рассмеялся, и морок развеялся без следа.
– Саруман! – воскликнул он. Голос мага не был таким мелодичным, но казалось, заполнил собой всю долину. – Ты выбрал не то поприще! Если бы ты стал шутом, то прославился бы во всех землях. – Гэндальф помолчал, а потом продолжал уже обычным голосом. – Ты говоришь, нам нужно понять друг друга? Тебя я вполне понимаю, а вот тебе меня уже не понять. Я ничего не забыл. Когда мы виделись в последний раз, я был твоим пленником, а ты – тюремщиком на службе Мордора, и как раз собирался послать меня туда. Нет, я и не подумаю подниматься к тебе: кто убежал через крышу, тот не будет входить в дверь. А теперь послушай меня, Саруман, послушай в последний раз! Не спустишься ли ты ко мне? Твои надежды на помощь Скальбурга не оправдались. Как бы тебя не постигли и другие разочарования. Так не разумнее ли отказаться от сомнительных упований ради более достойных? Подумай, Саруман!
Тень прошла по лицу Сарумана. Он побледнел как мертвец. На миг он не совладел собой и все увидели, как терзают его сомнения, как он не может выбрать: покинуть ли свое убежище или оставаться в нем. Саруман колебался, и все затаили дыхание. Но потом он заговорил, и голос у него был теперь холодным и резким. Гордость и ненависть взяли в нем верх.
– Сойти? Мне? – насмешливо повторил он. – Разве сойдет безоружный человек, чтобы говорить с разбойником у своего порога? Мне и отсюда все хорошо слышно. Я не настолько глуп, Гэндальф Серый, чтобы доверять тебе. Лесных демонов, правда, не видно, но я знаю, где они затаились по твоему приказу.
– Предатели всегда недоверчивы, – устало махнул рукой Гэндальф. – Но ты напрасно опасаешься за свою жизнь. Я не собираюсь убивать тебя. Пойми, я хочу спасти тебя, и это твоя последняя возможность. Ты можешь покинуть Ортханк свободно, если хочешь.
– Приятно слышать! – Насмешливо фыркнул Саруман. – Очень похоже на Гэндальфа Серого: так снисходительно, так великодушно. Не сомневаюсь, что Ортханк нравится тебе, и мой уход был бы для тебя желательным. Но с чего бы мне уходить? И что ты понимаешь под словом «свобода»? У тебя ведь, конечно, есть условия?
– Ну, причин для ухода у тебя немало, – ответил Гэндальф. – Своих слуг ты не найдешь, они истреблены или рассеяны, твоих соседей ты сделал своими врагами, своего нового господина обманул или пытался обмануть. Если его Око обратится сюда, оно будет гневным. Так вот, когда я говорю «свободно», это означает свободу: свободу идти, куда захочешь, да, Саруман, даже в Мордор, если это тебе по душе. Только перед этим тебе придется отдать ключи от Ортханка и жезл. Я обещаю сохранить их и вернуть тебе, когда ты снова станешь мудрым.
Черты лица Сарумана исказились от бешенства, а в глазах загорался красный огонь. Он злобно рассмеялся. – Ах, ключи! Тебя интересуют ключи! Не сразу, Гэндальф Серый, не сразу! – вскрикнул он пронзительным голосом. – Позже! Ну, например, когда у тебя будут ключи от Барад-Дура, короны Семи королей и жезлы семи магов. Ты не так много хочешь, и я думаю, управишься без моей помощи. Мне недосуг. Если хочешь договориться со мной, уходи и возвращайся трезвым. И пожалуйста, без этих головорезов, и без кукол, которые болтаются у тебя на хвосте. Прощай! – он повернулся и собрался уйти с балкона.
– Вернись, Саруман, – негромко, но повелительно окликнул его Гэндальф. Ко всеобщему изумлению, Саруман медленно, словно против воли, повернулся и прислонился к ограде балкона. Лицо у него осунулось и постарело, а руки вцепились в черный жезл, как когти.
– Я еще не отпустил тебя, – сурово продолжал Гэндальф. – Ты поглупел, Саруман, и достоин жалости. Ты еще мог бы отвернуться от зла и безумия, мог бы принести пользу. Но ты упорствуешь. Что ж, твое право. Но предупреждаю тебя: выйти тебе будет нелегко. Ты не выйдешь до тех пор, пока рука с востока не протянется и не схватит тебя! – голос мага, теперь мощный и грозный, гремел. – Саруман! Открой глаза! Я больше не Гэндальф Серый, которого ты предавал. Я – Гэндальф Белый, вернувшийся из Мрака. А ты, ты стал бесцветным, и я своей властью исключаю тебя из Совета и из Ордена! – он поднял руку и произнес медленно, холодным и отчетливым голосом: – Саруман, я ломаю твой жезл! – Жезл в руке Сарумана с треском сломался и обломки упали к ногам Гэндальфа. – Ступай! – приказал Гэндальф, и Саруман со стоном упал на колени и уполз внутрь.
В этот момент сверху, брошенное с силой, вылетело что-то тяжелое и блестящее. Оно отскочило от железной ограды балкона, на которую только что опирался Саруман и, чуть не задев Гэндальфа, упало на ступеньки у его ног. Ограда зазвенела и сломалась, ступенька треснула, и от нее во все стороны брызнули осколки. Но брошенный предмет остался целым и покатился вниз по лестнице. Это был хрустальный шар, темный, но с огнем внутри. Он катился к большой глубокой луже, но Пин догнал и схватил его.
– Подлый убийца! – вскрикнул Эомер. но Гэндальф остановил его. – Нет, это не Саруман, – сказал он. – Это из верхнего окна, прощальный подарок Грима Черного, только бросок неважный.
– По-моему, это оттого, что он не мог решить, кого ненавидеть больше, тебя или Сарумана, – заметил Арагорн.
– Возможно, – согласился Гэндальф, – мало им будет радости друг от друга: оба полны яда и злобы. Но это только справедливо. Если Грима выйдет из Ортханка живым, это будет больше, чем он заслуживает. Эй, подожди-ка, мой милый! – воскликнул он вдруг, обернувшись и увидев Пина, который медленно поднимался по лестнице, словно неся тяжелый груз. – Никто не просил тебя его трогать! – с этими словами маг поспешно спустился навстречу хоббиту и, отобрав у него темный шар, завернул в полу своего плаща. – Я сам позабочусь о нем. Саруман ни за что бы не выбросил такую вещь.
– Но он может бросить что-нибудь другое, – заметил Гимли. – Если мы уже побеседовали, то, может, нам отойти подальше?
– Да, – ответил Гэндальф, – больше здесь говорить не о чем.
Они спустились с лестницы. Всадники приветствовали их радостными криками. Чары Сарумана исчезли: все видели, что он вернулся, когда ему было приказано, и уполз, когда был отпущен.
– Ну, вот и все, – произнес Гэндальф. – Теперь мне нужно только найти старика Фангорна и сказать ему, чем кончилось дело.
– Он бы и сам догадался, наверное, – предположил Мерри. – Разве могло быть как-то иначе?
– Могло бы, – устало вздохнул Гэндальф, – потому что висело на волоске. Но у меня были причины рискнуть. Прежде всего, нужно было показать Саруману, что колдовская сила его голоса исчезает. Нельзя быть одновременно и тираном и мудрецом, а ему казалось, что он сможет совместить несовместимое. Поэтому-то я и предложил ему честный выбор: порвать с Мордором, забыть о своих кознях и помочь нам. Никто лучше него не знает наших трудностей, и он мог бы оказать нам неоценимую помощь. Но вы видели, что он выбрал. Он хочет не служить, а приказывать. И теперь ему придется жить в страхе перед рукой Мордора, хотя он и надеется совладать с нею. Жалкий глупец! Он будет уничтожен, если Темный Владыка дотянется до Скальбурга. Ортханк нам не по зубам, но у Саурона зубы не в пример крепче!
– А когда мы победим, что ты с ним сделаешь? – спросил Пин.
– Я? Ничего, – пожал плечами Гэндальф. – Я не стремлюсь к власти. А что будет с ним – не знаю. Жаль, что столько доброй силы обратилось во зло и гниет теперь в стенах башни. Ненависть часто оборачивается против себя. Сейчас не это главное. Если бы даже нам удалось войти в Ортханк, немного бы в нем нашлось сокровищ более дорогих, чем то, которым швырнул в нас Грима.