Выйдя на авеню Мозар, я вижу, что все в дыму и все бегут куда-то, едут пожарные, мчится скорая помощь - вниз по улице, к Биянкуру, к Булони. Первая мысль: Зайцевы. Бегу и бегу, через весь Отэй, к Порт-де-Сен-Клу, и там понимаю, что был разгромлен Биянкур и теперь горит. Все оцеплено, и туда не пускают.
Октябрь
Премьера в русском драматическом театре - "Замужняя невеста" Грибоедова в постановке Ю.П.Анненкова. Тэффи, Гиппиус, Рощина-Инсарова, Церетели и другие.
Октябрь
В приемной управляющего домом (квартира Зум.) под стеклом в рамке висит сонет. Перевожу дословно:
"Кушать сладко, пить умеренно, иметь небольшой дом, окруженный фруктовыми деревьями, иметь много досуга, мало детей, спокойную привязанность; не иметь судебных процессов с родственниками, не вести никаких политических споров, не мучиться никакими сомнениями и не знать никаких любовных драм, которые всегда причиняют беспокойство, не подпускать к себе слишком близко ни благожелателей, ни просто соседей и дожить так до смерти - вот удел, лучше которого нет на свете".
Ноябрь
Русская армия стоит под Херсоном, под Киевом, под Кривым Рогом, под Гомелем, под Керчью.
Ноябрь
Рассказ Марии Ефимовны, которая скрывается во французской деревне: она с первого дня выдавала себя за армянку. Ее полюбили, приглашали. Наконец стали наперебой просить крестить новорожденных детей. И она крестила.
Декабрь
С. приехал во второй раз в отпуск из-под Смоленска. Он выглядит скверно: постарел, похудел, нервен, весь дергается. Сказал, что никого в Смоленске не нашел: учителя и его жену немцы повесили, куда девалась девочка - неизвестно.
Потом сказал, что "ни одного интеллигентного человека не видел за тысячу километров" и что на Украине немцы открывают театры и церкви. В Одессе открыт "румынский университет". Для кого?
Я сказала ему про Олю. Он ответил:
- Они никогда не вернутся.
Я ему не верю.
1944
Февраль
В половине двенадцатого ночи (я уже хотела ложиться спать) осторожный стук в дверь. Открываю: А.Гингер (поэт, муж Присмановой). Впускаю.
Он рассказывает, что живет у себя, выходит раз в неделю для моциона и главным образом когда стемнеет. В доме - в этом он уверен - никто его не выдаст. Присманова сходит за "арийку", как и их сыновья. Он сидит дома и ждет, когда все кончится. Мне делается ужасно беспокойно за него, но сам он очень спокоен и повторяет, что ничего не боится.
- Меня святая Тереза охраняет. Я страшно рассердилась:
- Ни святая Тереза, ни святая Матрена еще никого не от чего не охранили. Может быть облава на улице, и тогда вы пропали.
Но он совершенно уверен, что уцелеет. Мы обнимаем друг друга на прощание.
Март
Очередное воскресенье у З.Н.Г. Она, по старой привычке, "принимает" от 5 до 8. Злобин готовит чай. Постоянные посетители: Лорис-Меликов (из Русского дома в Сен-Женевьев-де-Буа), Тэффи, какие-то дамы, иногда Мамченко, реже - я. Лорису, племяннику министра Александра II, лет восемьдесят. Он говорит на восьми языках, служил до 1917 года в министерстве иностранных дел, знает наизусть "Фауста" и добрую половину "Божественной комедии".
Пришел Н.Давиденков, власовец (позже его соратники, ген. Власов, Краснов и др., были схвачены и казнены в Москве. Давиденков был сослан в лагерь), друг Л.Н.Г., с ним учился в Ленинграде, в университете. Долго рассказывал про Ахматову и читал ее никому из нас не известные стихи:
Муж в могиле, сын в тюрьме.
Помолитесь обо мне.
Я не могла сдержать слез и вышла в другую комнату. В столовой наступило молчание. Давиденков, видимо, ждал, когда я вернусь. Когда я села на свое место, он прочел про иву:
Я лопухи любила и крапиву,
Но больше всех - серебряную иву,
И странно - я ее пережила!
Это был голос Анны Андреевны, который донесся через двадцать лет - и каких лет! Мне захотелось записать эти стихи, но было неловко это сделать, почему-то мешало присутствие З.Н. и Тэффи. Я не решилась. Он прочитал также "Годовщину последнюю праздную" и, наконец:
Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу...
..................................
А я иду - за мной беда,
Не прямо и не косо,
Я в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
Тут я опять встала и ушла в гостиную, но не для того, чтобы плакать, а чтобы на блокноте Гиппиус записать все восемь строк - они были у меня в памяти, я не расплескала их, пока добралась до карандаша. Когда я опять вернулась, Давиденков сказал: Не знал, простите, что это вас так взволнует. Больше он не читал.
Апрель
Мы оказались в маленькой гостинице, около улицы Конвансьон, в ночь сильной бомбарди-ровки северных кварталов Парижа (Шапелль). Мы спустились к выходу. Все кругом было сиреневое, и казалось, что бомбы падают прямо за углом и все горит. Небо было оранжево-красное, потом лиловое, и грохот был неописуемый, оглушающий и непрерывный. Это был самый сильный обстрел, который мне пришлось испытать. Я стояла и смотрела на улицу через входную стеклянную дверь, а рядом стояла М., и я вдруг увидела, как у нее поднялись волосы на голове. Может быть, мне это только показалось? Но я ясно видела, как над самым лбом вертикально встали ее волосы. Я закрыла ей лицо рукой, и они постепенно опустились.
Апрель
Рассказ Ш.Э. о поездке в Руан - она была "реквизирована" немцами, чтобы там петь в военном госпитале в концерте. О вечере и ужине с немцами, от которых она бежала без шубы в три часа ночи. В отеле не открыли, и проходящий капитан подобрал ее и повел к себе. Комната в портретах Гитлера, ружья, пахнет сапогами. Он, громко хохоча (рыжий и толстый), сварил кофе. Огромная собака, которой Шарлотта боялась еще больше, чем его самого. Потом, не дотронув-шись до нее, капитан уложил ее в постель, а сам лег рядом на коврике на полу с собакой.
Июнь
Пошли купаться в маленькую речку, бегущую в трех километрах от Лонгшена, под плаку-чими ивами. Вода - до колен, но было так жарко, что и это освежило. Вода прозрачная, дно каменистое. Н.В.М. и Мари-Луиза старались плавать, а мы с М. помирали со смеху, глядя на них. Вышли, обсушились, оделись и пошли домой. И вдруг - жужжанье самолетов над головой: два истребителя (видимо - американцы) заметили нас, пикировали и начали жарить пулемета-ми по ивняку. Н.В.М., Мари-Луиза и М. легли на землю, в кусты, а я, как была, одетая, плюхну-лась в воду. Через несколько минут они улетели. Мы еще полежали немного (я в воде) и пошли домой, грустные, перепуганные и грязные.
Июнь
Бомбардировки ночью, от которых дрожит дом. А соловей заливается. И чем сильнее бомбардировки, тем звонче и страстнее соловей.
Июнь
На 3 июня в ночь страшно дрожал дом и грохотало в трубе, бились ставни, все ходуном ходило. И я дрожала, как все кругом. А соловью было нипочем.
Июнь
6-е. Сегодня они высадились в Нормандии.
Июль
Я встретила сестру С. Она сказала, что получила официальное извещение из штаба его армии: "Убит в бою под Черновицами, геройски защищая своего командира". Мы молча постояли с ней, посмотрели друг на друга и разошлись.
Август
Г-н, тот, который срубил мирабель, объявил в деревне, что теперь, когда немцы ушли и идут союзники, во Франции будет коммунизм. Он будет мэром и нас повесит как "белых" русских. Немцы ушли в воскресенье, 20 августа. 21-го Г-н, пьяный, пришел за нами с веревкой и объявил, что повесит всех "богатых" на "дереве свободы", которое стоит посреди деревни. Арестованы были, кроме нас, фермеры, среди них - Дебор. Я лежала, связанная толстой веревкой в каком-то сарае Г-на, около часу, а Н.В.М. не дался ему. Меня беспокоило, что Мари-Луиза, М. и Рамона могут увидеть, как я буду висеть. И это произведет на них некоторое впечатление.
Мари-Луиза, однако, дала знать в полицию (хотя телефоны не действовали), и нас всех освободили. Жандармы арестовали Г-на и повезли его в Рамбуйе, в тюрьму. У него были заготовлены револьверы (три), и он то один, то другой, то третий приставлял к моему левому уху, тому самому, по которому однажды меня ударили кулаком.
В сарае я лежала и готовилась к смерти - нелепой, но отчасти естественной, то есть такой, какую можно было предвидеть, если бы мы все не забыли про мирабель. Но нельзя же все помнить! Это тот кулак отшиб у меня память. Странно, думала я, не слух, а память. Но, конечно, не навеки. Этого не может быть. И если я останусь жива, то уж теперь никогда не забуду про мирабель. Скорее забуду про этот сарай...
Потом жена Г-на бросилась ко мне с поцелуями. Она ужасно боится, что мы подадим на него в суд. Дебор настаивает, чтобы Н.В.М. с ним вместе начал дело. Жандармы велели нам на всякий случай дома не ночевать и сказали фермерам, чтобы они были осторожны.
Мы отправились вчетвером в Рошфор (восемь километров). Ехали на велосипедах, по лесу, и во тьме что-то шуршало и двигалось за деревьями. В Рошфоре мы сняли две комнаты в гостинице.
22-го вошли американцы,
23-го - первые французские войска, 25-го был взят Париж, 27-го мы вернулись в Лонгшен. Дом пограбили в наше отсутствие. Но, в общем, взять было нечего.
Потом жена Г-на бросилась ко мне с поцелуями. Она ужасно боится, что мы подадим на него в суд. Дебор настаивает, чтобы Н.В.М. с ним вместе начал дело. Жандармы велели нам на всякий случай дома не ночевать и сказали фермерам, чтобы они были осторожны.
Мы отправились вчетвером в Рошфор (восемь километров). Ехали на велосипедах, по лесу, и во тьме что-то шуршало и двигалось за деревьями. В Рошфоре мы сняли две комнаты в гостинице.
22-го вошли американцы,
23-го - первые французские войска, 25-го был взят Париж, 27-го мы вернулись в Лонгшен. Дом пограбили в наше отсутствие. Но, в общем, взять было нечего.
24 августа, утром, мы сидели и завтракали у окна, в гостинице, в Рошфоре. По главной улице, улюлюкая, бежала толпа и гнала перед собой девочку, полуголую, босую, только что обритую, с нарисованным на голом теле хакенкрейцом. Она была небольшого роста, толстень-кая, груди ее тряслись, лицо было опухшее (ее, вероятно, били, когда брили). Человек шестьдесят бежало за ней. В окнах стояли люди. (Это за то, что она жила с немцем.)
Мари-Луиза хотела выбежать и "остановить толпу" - у нее, видимо, ум за разум зашел в эту минуту! Она сильная, рослая и думает, что все может. Мы едва удержали ее. За ней есть "грешки", как мне однажды сказали: она поила водой раненого немецкого летчика, и этого ей не забыли.
Октябрь
Собрание поэтов в кафе "Грийон", в подвале. Когда-то собирались здесь. Пять лет не собирались. Все постарели, и я в том числе. Мамченко далеко не мальчик, Ставров - почти седой. Пиотровский. Появление Раевского и Гингера - который уцелел.
Почтили вставанием Юру Мандельштама, Воинова, Кнорринг и Дикого. Домой через Тюльери. Когда-то в Тюльери, пятнадцать лет тому назад, мы гуляли: Юра Мандельштам, Смоленский, Кнут, Ходасевич и я. Все были немножко влюблены в меня, и я была немножко влюблена во всех.
Октябрь
M-м Лефор сказала мне, захлебываясь от радости, что в августе она дожила до светлого дня: ей удалось плюнуть в лицо пленному немецкому генералу, когда его вели по бульвару Батиньоль.
Ноябрь
Балаган на ярмарке (площадь Насьон). Бедность, грязь, отрепья и блестки. Надпись: только для взрослых. Зашли. В небольшом зале нет сидячих мест, толпа стоит, пол сильно покатый, так что стоящим сзади видно хорошо. На крошечной сцене танцевали три девицы, в рыжих париках, полуодетые, в какой-то лоснящейся от грязи рвани. Скрипач и пианист с надсадом терзали залихватский фокстрот. Что-то показалось мне странным в движениях и в выражении лиц танцующих. Постепенно девицы стали снимать с себя сначала пелеринки, потом прозрачные верхи платьев и наконец - лифчики. Это были мужчины. Оказывается, недавно был издан закон, запрещающий показывать в мюзик-холлах оголенных женщин. Мы вышли с чувством разочарования и отвращения.
1945
Август
8-го было мое рождение. С трудом достала полфунта чайной колбасы. В столовой накрыла на стол, нарезала двенадцать кусков серого хлеба и положила на них двенадцать ломтиков колбасы. Гости пришли в 8 часов и сначала посидели, как полагается, в моей комнате. Чайник вскипел, я заварила чай, подала сахар, молоко и бутылку красного вина и решила, что именинный стол выглядит вполне прилично. Пока я разливала чай, гости перешли в столовую. Бунин вошел первым, оглядел бутерброды и, даже не слишком торопясь, съел один за другим все двенадцать кусков колбасы. Так что, когда остальные подошли к столу и сели (в том числе С.К.Маковский, Смоленский, Ася и др.), им достался только хлеб. Эти куски хлеба, разложенные на двух тарелках, выглядели несколько странно и стыдно.
Ноябрь
Однажды мы с Н.В.М. ехали из Парижа в Цюрих (лет девять тому назад). И поезд раздавил человека. Когда я выглянула в окно, я увидела окровавленный труп, лежащий у самой насыпи. Отдельно лежала окровавленная нога.
Декабрь
"Наш мозг - не самое мудрое, что у нас есть. В значительные минуты жизни, когда человек решается на важный шаг, его действия направляются не столько ясным сознанием, что нужно делать, сколько внутренним импульсом, который исходит из глубочайших основ его естества. Быть может, этот внутренний импульс, или инстинкт, есть бессознательное следствие какого-то пророческого сна, который забыт нами при пробуждении, но который дает нашей жизни строй-ность, и гармонию, и драматическое единство, которое не может быть результатом колеблюще-гося сознания, когда так легко впасть в ошибку или дать прозвучать фальшивой ноте. Именно благодаря таким пророческим снам человек чувствует себя способным на великие дела и с юности идет в нужном направлении, движимый тайным внутренним чувством, что это и есть его истинная дорога, - словно та пчела, которая по такому же инстинкту строит свои соты. Это тот импульс, который Бальтазар Грасиан (1601-1658) называет la gran sinderesis - великая сила нравственной проницательности: человек инстинктивно чувствует, что здесь - все его спасе-ние, без этого он пропал... Каждый человек имеет "конкретные внутренние принципы" - они в его крови, они текут в его жилах, как результат всех его мыслей, чувств и хотений. Обычно он и не подозревает об их отвлеченном существовании. Только когда он смотрит в свое прошедшее и видит, как формировалась его жизнь, он понимает, что всегда им следовал, как будто они подавали ему знаки, за которыми он бессознательно шел".
(Шопенгауэр. Афоризмы)
1946
Март
Во сне: муж, жена и любовник. Я - в гостях. Муж умирает. Остаются жена и любовник. Но я вхожу в столовую и вижу: они опять втроем. Я удивляюсь: да ведь его же похоронили сегодня утром! Оказывается, все очень просто: они "назад" живут, то есть не в будущее, а в прошлое, как бы обратно из настоящего в уже пережитое (из субботы в пятницу, из пятницы в четверг). И это считается вполне естественным.
Август
Два месяца в Канне у Злобина. Он снял дачу и пригласил меня. Мы делили расходы.
Из Швеции приехала Грета Герелль. Сказала, что моего "Чайковского" там переиздали, и он имеет большой успех. Заставила написать издателю.
Если будет ответ - поеду в Швецию.
Ноябрь. Стокгольм
Когда, в 1930-х годах, была опубликована переписка Чайковского с фон Мекк, я решила написать о нем книгу. Я была тогда у Рахманинова, у Глазунова, у Конюса, у Климентовой-Муромцевой, у потомков фон Мекк и еще у многих других, лично знавших Чайковского. Наконец добралась до Прасковьи Владимировны, вдовы Анатолия Ильича (бывшая московская красавица). Она мне сказала, что не обо всем, о чем она будет рассказывать, можно писать. Например, у нее есть дневник Чайковского (она показала на запертый сундук). Какой дневник? - едва не вскрикнула я, пораженная. Оказывается - один из экземпляров изданного в 1923 году "Дневника". Думала ли она, что он издан в одном экземпляре? Или она считала, что он до Парижа дошел в одном экземпляре? Этого выяснить мне не удалось. Когда я сказала, что он есть в библиотеках, она очень удивилась и, кажется, мне не поверила.
Декабрь. Стокгольм
Анатолий Ильич Ч. был сенатором и губернатором. Прасковья Владимировна, когда я бывала у нее, жила в Русском доме, под Парижем. В ее маленькой комнате было много старых семейных портретов. Антон Рубинштейн когда-то был влюблен в нее.
Я рассказала ей, как однажды Ал. Ник. Бенуа спросил меня, была ли я на премьере "Пиковой дамы", и страшно смутился, когда сообразил, что "сморозил", и стал извиняться.
Она была живая, накрашенная старушка, с кудельками. У нее был внук (Веневитинов) и две внучки (Унгерн).
Декабрь. Стокгольм
В Стокгольме - знакомство с актрисой Гарриет Боссе, третьей женой Августа Стриндберга. "Исповедь глупца" (которую она говорит, что не читала, так как дала ему слово ее не читать) - вопль Стриндберга о себе самом. Вся книга, как исповедь, принадлежит уже двадцатому веку. Кажется, кроме Руссо, никто до Стриндберга так откровенно о себе не писал. Мужчина - социально, материально и сексуально побеждаемый женщиной. А ведь это было как раз время "Крейцеровой сонаты"! (1893 год.)
Декабрь. Стокгольм
Все купила, запаковала и отнесла на почту. Посылка придет в Париж до моего приезда. Я не положила в нее ничего съестного, только теплые вещи: два свитера неописуемой красоты; шесть пар теплых носков; шерстяные перчатки - и порошок, чтобы их стирать; сапожки - и крем, чтобы их чистить. Пальто, легче пуха, и шапку, какую носят эскимосы. Это - чтобы все прохожие оглядывались. Это доставляет особое удовольствие сейчас. Кто-то потеряет голову от радости и (без головы, но в шапке) придет меня встречать на вокзал.
Декабрь. Стокгольм
В двадцатом веке люди раскрыли себя, как никогда до того не раскрывали. Все - о себе, все книги. Обнажение того, что раньше было тайной. Одним из первых сделал это Стриндберг (если не считать Руссо) в 1893 году. Он рассказал в "Исповеди глупца", как первая его жена (это была Сири фон Эссен, она родилась в Финляндии и говорила по-русски) ушла от него и почему ушла. Вся его глубоко личная драма отражена в этой книге. Потом он женился на второй жене и взял с нее слово, что она никогда не прочтет его "Исповедь". Она не сдержала слово, прочла книгу и, забрав с собой двух детей, уехала от него. Когда он женился на Гарриет Боссе, то опять заставил и ее поклясться, что она этой книги не прочтет. Все это рассказала мне Гарриет Боссе и сказала, что она сдержала данное слово. Но через шесть лет жизни со Стриндбергом она, хоть и не прочитав его "Исповеди", тоже ушла от него (забрав детей). Она была актрисой и играла в его пьесах главные роли, будучи совсем молоденькой. Она показала мне фотографии. Как она была прелестна в "Дамаске" и в "Пасхе"! Она подарила мне одну фотографию, где ей лет сорок пять, а те не дала. Сейчас ей около семидесяти.