Подойдя к нему, она, заметно волнуясь, от имени всех юнкоров и от себя лично попросила его рассказать о себе и о профессии журналиста, о которой она и многие из присутствующих тоже начинают подумывать. «Просим, просим!», — поддержали ее остальные. Павлов, нехотя, согласился и Лена, взяв его за руку, повела к месту предстоящего выступления. Извинившись, он снял полуботинки, а потом осторожно присел на спортивный матрац. Девчата расположились полукругом и приготовились слушать. «Лектор Всесоюзного общества „Знание“ среди молодых доярок колхоза Заветы Ильича», — посмеялся про себя Павлов, увидев себя как бы со стороны.
У некоторых «доярок» под футболками и маечками были заметны лифчики.
Другим размеры груди пока позволяли обходиться без них, хотя его новой знакомой Нине Петровой бюстгальтер третьего размера точно бы не помешал. «Есть еще силища в русских селениях!», — мысленно облизнулся он, восторгаясь мастерством неведомого Фидия, но тотчас приказал себе на Петрову не смотреть, а для проверки реакции слушателей наблюдать за кем-нибудь, не вызывающим у него никаких эмоций, за исключением негативных. И он выбрал Тамару Варлей — ту самую, которая сопровождала его «Ассоль» при их первой встрече.
Гормональный баланс этой прелести по причине затянувшегося переходного возраста очень-очень неуверенно колебался на границе с мужским началом. Почувствовав на себе его взгляд, Тамара передернула плечиком, на всякий случай прикрыла рукой свою плоскую грудь и неестественно улыбнулась, показав крупные и неровные передние зубы. Поелозив ладонями по волосам, он начал свой рассказ. Павлов, если кто не знает, был очень хороший рассказчик. Не Ираклий Андроников, конечно, но и не артист разговорного жанра, который не способен, ни на йоту, отклониться от заранее заученного текста. Рассказ о своем пути в журналистику он начал с того, как вначале стал геологом: «…Все геологи в душе — писатели и поэты. Помимо того, что их за государственный счет доставляют, куда Макар телят не гонял, и в края не столь отдаленные, они имеют возможность любоваться природой во всех ее проявлениях. Их постоянно очаровывает смена картин, событий, трудов и дней, каждый из которых по емкости впечатлений соответствует многим-многим дням городской жизни. Каждый год их опьяняет весна своим светом, свежестью и неукротимостью летящей солнечной воды, белизной и печальным ароматом скорого увядания черемухи. Лето дарит им тепло, сносный быт и надежду на долгожданный успех. Потом их опаляет пожар осени, особенно прекрасный в хвойно-лиственной сибирской тайге, и, наконец, они переживают бурную радость первого снега, знаменующего завершение сезонных поисковых работ. Работы эти, надо признать, очень трудоемкие. Например, геологу надо отобрать пробу на определение возраста породы. Для этого нужно выдолбить из середины монолитной глыбы килограммов 20–30. Вручную. Кувалдой. Потом донести образцы до лагеря или машины (если есть возможность на ней проехать). Иногда приходится преодолевать с грузом не один километр. Если при отборе пробы допущены ошибки, результат анализа будет недостоверным. Тогда все сначала. И это не трудовые подвиги, а обычные будни. Иногда приходится „бить трассу“, — иначе говоря, прокладывать маршрут: по жаркой пустыне или ледяной тундре, по непроходимой тайге и топким болотам…». Юнкоры слушали его, как завороженные, и даже не обратили внимания на прошедший короткий ливень. Но и у самых благодарных слушателей, рано или поздно, возникает усталость. Почувствовав наступление такого момента, Павлов предложил сделать перерыв. А потом, если юнкоры захотят, продолжить свой рассказ. Он надел полуботинки и направился к выходу, чтобы посидеть на крылечке и подышать свежим воздухом. Ночь встретила его неприветливо: прохладой и сыростью. Немного погодя на крылечко вышла Лена Водонаева, одетая в длинный свитер ручной вязки, извинилась за назойливость и спросила, не возражает ли он «составить ей общество». Заметив, что она одета по погоде, Павлов улыбнулся и сказал, что будет рад продолжить их знакомство. И, вот, в ночной тишине зазвенел хрустальный колокольчик ее голоса.
— Вы так интересно рассказывали! Я просто убита! Поражена! Мне никогда не научиться так емко и образно передавать свои впечатления.
— Не берите себе в голову. Вы еще молоды. У вас еще все впереди.
Кстати, сколько вам лет?
— Скоро пятнадцать. Как Джульетте дорогого Уильяма нашего Шекспира.
— А Ромео у Джульетты уже есть?
— До сегодняшнего дня не было, но скоро будет. Я это уже почувствовала.
— Не советую.
— Почему?
— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о беременной Джульетте.
— Ой, насмешили! Надо запомнить. А это вы прямо сейчас придумали?
Экспромт?
— Нет, эксперимент. Проводится во всех странах. Результат везде одинаковый.
— А я уже знаю, как надо предохраняться. Только никогда не пробовала.
— Чего вы еще не пробовали?
— Да ну, вас со своими намеками — сказала она сердито, повернулась и убежала назад в спортзал. Хлопнула дверью. Павлов посмотрел на часы. Через 15 минут к зданию школы должен подъехать Сергей Домнин. Он решил вернуться, чтобы предупредить девчат о том, что ненадолго отлучится по делам. Входя в спортзал, он se trouver nez Ю nez (нос к носу) столкнулся с Ниной Петровой, одетой в брезентовую куртку с капюшоном (в просторечье также именуемую «штормовкой»), с пачкой сигарет марки «Космос» и коробком спичек в руках. Увидев его, она покраснела и быстро спрятала за спину компрометирующие ее предметы. Павлов объяснил ей, что собирается ненадолго отойти и попросил неизвестным людям, если будут стучаться, дверь не отпирать. Петрова понимающе закивала головой и позвала Нару Агикян. На ее просьбу откликнулась худосочная девушка с глазами испуганного оленёнка и темным пушком над верхней губой. Сразу подумалось: «Вот, еще одна типичная армяночка. Интересно, отчего у них у всех такие печальные глаза, как будто никогда не закончится траур?» Как не хотелось ему брать с собой на встречу с Домниным какого-либо свидетеля, Петрова все равно за ним увязалась, и ему даже пришлось с ней за кампанию перекурить, пока на тихой пустынной улице не вспыхнули фары ожидаемых им «Жигулей» четвертой модели. Приятель передал ему 100-рублевую купюру, вопросительно кивнул головой в сторону стоящей неподалеку Петровой; не дождавшись ответа, понимающе улыбнулся, построил из большого и указательного пальца фигуру в форме кольца, сказал: «Гыы…. Понятно.
Предохраняйся, студент. Пока». И уехал, взвизгнув напоследок резиной колёс. Павлов и Петрова направились в спортзал, продолжая прерванный разговор. Вначале забавный. Петрова сообщила, что ей уже полных шестнадцать лет и спросила, читает ли он «Пионерскую правду», на что он ответил: разумеется — нет. Тогда она поразила его известием о том, что в завтрашнем номере газеты будет опубликован ее фельетон о том, как в одной школе перевыполняли план по сбору макулатуры и металлолома.
— Знаем, как вы перевыполняете план по макулатуре! — развеселился он, вспомнив подвыпившую девицу и ее приятелей в макулатурном складе. И рассказал об этом Петровой. Его сообщение Петрову нисколько не удивило и даже не обескуражило. Она довольно толково изложила ему версию так называемой «свободной любви» в духе легендарной женщины XX века Александры Коллонтай. Павлов с ней не согласился, и между двумя журналистами разгорелся нешуточный спор.
— А это у кого какой темперамент. Кому любопытно, а кому и надо! — заявила она и, словно нечаянно, взяла его под руку.
— Эх, Петрова, Петрова, ты же — не корова! — пошутил он, догадываясь, что половозрелая фельетонистка увязалась за ним неспроста.
— Так ведь и вы, простите, не ангел. Между прочим, что вы Лене Водонаевой на Пионерских, то есть Патриарших, прудах предложить изволили? — напомнила она о дурацком конфузе, норовя при этом прижаться к нему бедром. «Ёлки магаданские! Опять попал…», — расстроился Павлов, но в ответ сказал то, что, по его мнению, могло помочь ему как-то выкрутиться:
— Я предложил ей воздушный поцелуй.
— А она решила, что minet.
— Нет!!! И тут Петрова раскрыла карты веером:
— Извините, я пошутила. Но видите ли, Дмитрий Васильевич, в чем дело. Французы называют то, что вы ей предложили, «поцелуем души». И сделали вы это не где-нибудь, а на весьма примечательном месте. Лена — девочка очень впечатлительная. Меня, лично, вся эта галиматья с Иерушалимом и Понтием Пилатом совершенно не волнует. Но! Вы мне честно скажите, если, конечно, знаете: чем любовь отличается от удовольствия? Или это — одно и то же? — Задала она не по детски умный вопрос. «Любовь — это болезнь, которая требует постельного режима», — хотел было сказать он, но вовремя осекся и пробормотал что-то вроде:
— Ну, это у кого какой темперамент…
— В таком случае, Дмитрий Васильевич, у меня для Вас есть поэтическая декларация. Написала я ее сегодня ночью, сидя, не скажу на чем. Вот, зацените… — с этими словами Петрова подала ему сложенный фронтовым треугольником листок ученической тетради в клеточку.
— Да, тут темно, как в хижине дяди Тома! — запротестовал он.
— А я Вам подсветку организую — нашла выход из положения Петрова, вынимая спрятанный в кармане ее «штормовки» плоский фонарик квадратной формы с круглой линзой в верхней части лицевой стороны.
— Да, ты меня не слепи, я же ничего не вижу! — Возмутился он, когда она направила яркий луч света немецкого (трофейного) полевого карманного фонарика прямо ему в глаза.
— Привыкните… — успокоила его Петрова и настроила Feldtaschen Lampe на более рассеянное освещение. Да. Вот, что значит «немецкое качество»! Даже через 30 лет после неоднократной замены щелочной батарейки электроприбор продолжал работать, как новенький. И Павлову ничего не оставалось делать, как, при слабом мерцающем свете прочитать предложенный ему опус, в коем было написано следующее:
— Что это значит?! — искренне, изумился он.
— Да, ничего, — вздохнула Петрова и, прижимаясь к нему, торопливо, объяснила, чтобы было понятно уже без намеков. — Приезжай ко мне в гости… в Смоленск на выходные — эти, а еще лучше — на следующие. Я в частном секторе живу. Это буквально в пяти минутах ходьбы от вокзала. По городу погуляем, в кафешку сходим, баньку истопим. А насчет моих родителей не беспокойся. До понедельника их не будет — они к деду в Починок уедут… Адрес: улица Луговая, дом номер… В этот момент дверь макулатурного склада, возле которого они остановились, прямо на их глазах, с противным скрипом медленно распахнулась настежь, а потом с лязгом захлопнулась. Может, днем это было бы не так впечатляюще, но ночью, при призрачном всполохе огней большого города, зрелище было не для слабонервных. Даже у Павлова мороз по коже пошел. Не говоря о Петровой, у которой сердце ближе к пяткам провалилось. И они сиганули так, будто за ними погналась стая бешеных собак. Внезапно в спортзале, да и во всей округе отключилось электрическое освещение.
* * *— Ты чего хулиганишь? Дверью хлопаешь, блэк аут устраиваешь, людей пугаешь — внезапно, прервал творческий процесс Genius Loci.
— Так, ведь Петрова совсем распоясалась, а у нее сегодня, между прочим, фертильное окно. Залетит ведь по неопытности, бедняга — начал оправдываться писатель.
— А тебе какое дело? Пусть уж лучше Павлов, чем какой-нибудь подлец — со смехом отозвался Genius Loci.
— Я против распутства и двоеженства, поскольку…, — продолжил оправдательную речь писатель, но вовремя спохватился и перешел в наступление. — А ты, собственно говоря, что тут делаешь? Улица имени масона Красина — не твоя епархия! Здесь другие высшие силы командуют. Не чета тебе… Vous Йtes mal assortis, tu n'es pas son Иgal.
— Да я, собственно, пришел для того, чтобы навеять на главного героя вещий сон в майскую ночь. Не успел, понимаешь ли, сделать это на Патриках, так как сам, вдруг, заснул — теперь уже стал оправдываться Genius Loci.
— Считай, что уговорил — милостиво согласился писатель.
VIЧтобы успокоить не на шутку перепуганных девчат, он сам предложил им продолжить беседу о профессии журналиста. На том же месте и в том же составе. В спортзале было темно и жутковато. Юнкоры расположились полукругом на доступном для зрительного восприятия рассказчика расстоянии вытянутой руки. Петрова та вообще на его плечо стала заваливаться так, что ему пришлось заставить отодвинуть от себя ее горячее тело шутливым замечанием:
— Петрова, ты меня своими телесами скоро совсем задавишь! После его рассказа начались вопросы, и завязалась свободная дискуссия.
— Дмитрий Васильевич, а вы только в прозе работаете, или в других жанрах тоже?
— Пишу стихи, даже тосты иногда приходится сочинять.
— Ой, тосты! Я знаю: «Однажды, когда все птицы полетели на юг, одна маленькая амбициозная птичка захотела полететь на Солнце…»
— Что, птичка, однажды я сочинил тост про кота.
— Про кота? Как интересно! Прочитайте!
— Только этот кот не совсем обычный. Даже более необыкновенный, чем чеширский кот из «Алисы в стране чудес». Вы Льюиса Кэрролла читали?
— Читали!
— Так, вот, имейте в виду, что автор этого произведения — выдающийся математик, который имел о пространстве, в котором мы себя воспринимаем, как трехмерные объекты, весьма оригинальное представление.
— Расскажите! Расскажите! Нам это очень интересно!
— Расскажу, но потом, а вначале, послушайтека историю о коте, который ловил мышей в доме профессора Эрвина Шредингера — известного ученого, удостоенного в 1933 г. Нобелевской премией по физике. И Павлову пришлось немного напрячься, чтобы в доступной форме объяснить суть знаменитого мысленного эксперимента, поставленного профессором Шредингером, для демонстрации вероятностного характера событий (состояний), происходящих в наблюдаемом нами мире. Тост, написанный им по просьбе старшего брата Сергея, работавшего в подмосковной Дубне в Международном институте ядерных исследований, для какого-то «капустника» представлял собой пародию на этот эксперимент, который Павлов немного усовершенствовал. Закончив вступление, он с выражением прочитал:
Потом начались вопросы:
— Так кот все-таки остался жив или нет?
— Увы, неизвестно — ответил Павлов и пояснил. — Все зависит от того, что увидит профессор, когда он откроет крышку ящика. Очень весело становится, когда подумаешь, что не кот, а ты сам и весь окружающий тебя мир — тоже следствие какого-то эксперимента, но уже в масштабе отдельно взятой планеты или Вселенной. Никто из нас не знает, что с ним произойдет, даже через минуту, пока не почувствует результат.[4]
— А у меня есть очень похожее на то, что вы прочитали, стихотворение — Павлов распознал по голосу Лену Водонаеву.
— Написала я его после того, как посмотрела телепередачу «Очевидное невероятное». Там Капица с одним профессором из Новосибирска, фамилию его забыла, проблему черных дыр дискутировали. Это такие космические тела, что, если, в поле их притяжения попадет космический корабль, то никогда-никогда не вырвется.
— Лена, прочитай, просим — раздались голоса.
— И Лена Водонаева громким, звонким и выразительным голосом, нараспев, как Белла Ахмадулина, прочитала:
«Совсем неплохо, — подумал Павлов, — только выражение „отклоняясь от цели, как пуля в излет“, наверное, не соответствует законам физики? Хотя нет. Все правильно: пассивный участок траектории полета, потеря кинетической энергии, склонение к центру тяжести масс. Почти как в жизни отдельных личностей, например, моей. А „черная дыра“, понятное дело, символ нашей лицемерной действительности, где, кажется, даже время остановилось». А тут и свет в спортзале загорелся. Все обрадовались. Девчата занялись своими делами, а Павлов присел на лавку и раскрыл книжку с повестью братьев Стругацких. Но читать ему снова не дали. К нему подошла Лена Водонаева и спросила, какое у него мнение по поводу ее стихотворения. Он признался, что стихотворение ему понравилось, но показалось слишком пессимистичным. На ее месте он обязательно придумал бы какую-нибудь оптимистическую концовку, хотя, с точки зрения современной науки из объятий черной дыры, точно, никогда, не вырваться. Она даже свет из себя не выпускает.