Загибайло многое повидал, но такое быстротечное и активное побоище видел впервые. Он сидел на стуле у стеночки и участия в разборке не принимал.
Димедрол поднял за шиворот Игорька.
– Где, гад, кинжал?
– Я, я, я не знаю…
«Бах!» по почкам.
– Где, гад, кинжал?
– Я… скажу. Надо ехать на Ветряные Горы.
– Поехали.
Димедрол двинулся к выходу, волоча побитого Игорька. Бар к этому моменту напоминал микроватерлоо. После Мониной биты ремонт предстоял серьезный. Нетронутой осталась только картина Ван Гога.
Вбежал Седой.
– У вас что, сбило все крыши? Линяйте быстро, едет Хоревая!
Все моментально покинули помещение. Архитектор, Олег-поляк, Длинный-немец, «небритый колобок», Димедрол, держащий вора, Моня и Григорий выбежали вслед за Седым. Им преградили дорогу трое в гражданском.
– Документы, парни. Куда спешим? – Ни формы. Ни удостоверения. Кто такие? Много ходит всяких. Моня выдвинулся вперед. Бита завалила сразу двух, третий притворился, что ничего не видел, и медленно пошел в другую сторону.
В двадцати метрах, на той стороне дороги, стоял «Шевроле» Седого. Но никто не успел сделать и шага, как неожиданно, прямо из-за угла перекрестка улиц Нижний Вал и Межигорская, выскочил черный джип «Тойота» и за секунду, промчавшись расстояние до бара, с визгом затормозил и стал. На борту автомобиля зловещими буквами было написано «Дракон». Двери распахнулись, и выскочило четверо человек в защитных шлемах, бронежилетах, с тактической радиосвязью, – за спиной торчали антенны, – и с автоматами в руках. У одного на голове был прибор ночного видения. Двое сразу спрятались за джип и выставили стволы. Двое других стали прямо перед Олегом – поляком и Димедролом, держащим вора. Люди в черном навели автоматы, держа их магазинами горизонтально. Один хмуро скомандовал:
– Всем стоять! Руки за голову! На землю! Лежать!!! Кто шевельнется – огонь на поражение.
Один из «гладиаторов» спецназа поднял вверх автомат и дал очередь в небо, – для эффекта устрашения, – перебил пулями толстый кабель электропитания и обесточил дом напротив, где расположилось кафе «Обуза». Стали выходить недовольные люди. Узнали в чем дело. Один заорал матом на «Дракона». Командир отряда повернулся к «Обузе» и зловеще передернул затвор автомата. Второй стрелок стал менять магазин, так как выпустил в небо весь боезапас. «Обуза» уже хором заорала матом, путая внимание «Дракона». В ту же секунду Монина дубина обрушилась на шлем, оборвав тактическую радиосвязь и укомплектованный «Дракон» грохнулся оземь, выронив автомат. В это время специалист по виртуозному владению дубиной, швырнул свое изделие, выбив им автомат у командира отряда, пытавшегося запугать своим оружием расползающуюся по Межигорской пьяную «Обузу». Затем Моня выхватил из кармана две гранаты, выдернул чеки, высоко поднял над головой и заорал: «Ложись!!! Всех покрошу! Ло-ожись-ь-ь!!! Я – маньяк!!!» И кинул обе гранаты в джип. Спецназовцы не растерялись и кинулись под машину, молниеносно исчезнув под днищем. Все, включая «Обузу», попадали на землю, кроме Мони, ставшего в позу Майка Тайсона. Гранаты с глухим хлопком разорвались, и все исчезло в черном как сажа облаке. Это были дымовые шашки прикрытия от снайперов, внешне похожие на смертоносные Ф-1. Все вскочили и на ощупь кинулись к «Шевроле». Ничего не было видно, но вора Димедрол держал крепко. Восемь человек вповалку запихнулись в машину, – благо салон был просторный, – и она рванула с места, включив галогеновые фары. Лица у всех были цвета таксистов из Нигерии. Проехали метров десять и едва разминулись с тремя джипами, набитыми милицией, тоже, как будто призванной служить из Нигерии. Миновав зону затемнения, помчались по ночному Киеву. Игорек слабым голосом говорил куда ехать. Через полчаса были на месте. На углу длинной многоэтажки стоял двухэтажный особняк. Таинственно светились арочные окошки. Висела луна. В темноте орали страшными голосами два кота на своей, кошачьей дуэли. Шурша в высокой траве неслышной походкой, подольская группа захвата, «побывавшая в Нигерии», пересекла территорию двора и выдвинула вперед Игорька, как магнитную карточку для вскрытия сейфа. Слабым, безжизненным голосом «магнитная карточка» выдала необходимую информацию:
– Леонид, это я, Игорь. Срочное известие от Аттара.
«Сейф» открылся. Двое крепышей пол секунды тупо рассматривали чернокожую делегацию, но Монина дубина прервала это развлечение, а все остальные довершили дело.
– Где кинжал? – терпеливо спросил Димедрол.
– Лежит на столе, – ответил эксперт по углеродному анализу антиквариата, и указал рукой направление.
Димедрол подошел к большому, лабораторному столу, заставленному приборами, и взял клинок в руки. Повертел. Вложил в ножны, инкрустированные серебряными многоконечными звездами.
– Мой, красавец. – Уставился на связанного эксперта. – Экспертизу сделали?
– Да. Вон заключение. Лежит на столе.
– Что в заключении? Я без очков.
– Византийский клинок девятого века. Аукционная цена требует уточнения. Но не менее…
– Как девятого века? Там же указан 1132 год. Двенадцатый век.
– Это клеймо поставлено позже. По-видимому, неизвестный мастер присвоил авторство оружия и поставил дату, более удобную ему. Но на торце рукоятки есть микротекст, как сейчас говорят. Вы можете посмотреть в двадцатикратном увеличении. Несколько слов на неопределенном нами языке и дата – 888 год. Хороший был год. – Эксперт, потирая скулу, – добавил. – Углеродный анализ подтверждает принадлежность изделия к стадии обработки в 9 веке. Все сходится. Насколько я понимаю, вы хозяин этого раритета? – обратился он к Димедролу. – Я вас поздравляю. Таких изделий, пока ни в каких каталогах не зафиксировано. Нашей вины ни в чем нет – мы просто эксперты, нам платят – мы работаем. Кто хозяин – нас не касается.
– Зато это сильно касается меня, – вставил Димедрол.
– Выпить есть? – спросил Архитектор.
– Есть. Водка.
– Наливай.
– Ребята, давай сваливать, какая водка, – стал уговаривать непьющий Седой. Какое там!
Налили и Игорьку, за то, что привел к пропаже.
– Как вышли на нерусских, рассказывай, – вопрошал Димедрол.
– Они сами вышли на меня. Ищут какую-то Мэрилин Монро. Если помогу, обещали сделать ПМЖ в Германии. А антиквариатом занимается этот, усатый. Это его хобби, говорит.
– Какая еще Мэрилин Монро? – спросил Моня. – Не та ли, о которой мы слышали пару недель назад? – обратился он к Седому. Тот помолчал.
– Может быть, – ответил. – Но на Подоле и в Киеве такой нет. Твои негры, земляк, прилетели зря.
– Дима, – заскулил Игорек. – Вы бы меня отпустили, я же все отдал, у меня теперь и так проблем – хоть в петлю. Мне эту историю немцы не простят. Подумают, что я их кинул и драку разыграл.
– Эксперты подтвердят, – вставил Моня, шевельнув дубиной.
– Эх, друг. Наши эксперты в этом им не эксперты.
– Ладно, – ответил добродушный Димедрол. – Вали, но чтобы глаза мои тебя больше не видели.
Игорек исчез по-английски. Вся бригада снова погрузилась в «Шевроле» и машина двинулась обратно на Подол. Было три часа ночи. Довезли Загибайло до гостиницы.
– Привет ребятам с Бангладеш! – И «Шевроле» мягко исчез в темноте, унося с собой свои проблемы.
«Уф…» – покачиваясь стал на месте оператор АРСН, глядя вслед новым знакомым. И телефона не спросил. Весело живут, однако… Зашел в гостиницу и через пять минут спал мертвым сном.
Глава 15
Дизель-поезд Хабаровск – Советская Гавань, урча, полз сквозь лиственно-хвойные джунгли. Тепловоз громыхал выхлопами и детонировал мутной смесью, питающей его двигатель. В хвосте плелись четыре вагона, такие же развалюхи, как и волочащий их старикан. Все ходило ходуном, перегородки скрипели и пищали. Подъемные полки не фиксировались. Половина окон были выбиты и заложены картонными листами из-под ящиков с апельсинами. В туалете отсутствовали двери.
Проводник сидел на куче тряпок и тяжелым взглядом смотрел в окно на тысячекратно виденную картину. Радовало одно: за окном была золотая осень. Огненно-оранжевый лес одним своим видом грел душу, обескураженную внутренностями металлического чудовища: оно не желало умирать, как тот же окружающий лес, – изящно и красиво, а упорно тянуло свою огнедышащую лямку до последней отвалившейся гайки.
Проводник встал и, шатаясь в такт покачиванию вагона, пошел вдоль плацкартных купе: «Чай, чай, печенье». В вагоне за боковым столиком единственный пассажир смотрел в окно. По внешности это был человек с Востока. Проводник приблизился и стал напротив: «Чай. Печенье».
– Водка есть?
Во взгляде проводника что-то мелькнуло:
– Водка есть…
– Одну бутылку.
– Двести рублей.
– Ты что, с ума сошел?
– …Двести рублей.
– Ладно, ты прав. Сумасшедший тот, кто ее не пьет.
– Водка есть?
Во взгляде проводника что-то мелькнуло:
– Водка есть…
– Одну бутылку.
– Двести рублей.
– Ты что, с ума сошел?
– …Двести рублей.
– Ладно, ты прав. Сумасшедший тот, кто ее не пьет.
Проводник оживился, чуя родственную душу. И стал суетиться:
– Сорок два градуса. «Полет Женьшеня». Так просто не купишь, поэтому и цена чуть-чуть подороже.
Он побежал в свое купе и принес бутылку черного стекла с красивой этикеткой. Восточный человек отдал деньги, взял бутылку и стал рассматривать. Открутил пробочку, понюхал. Проводник уселся напротив и смотрел в окно.
– А стаканы?
– Что? А-а, я сейчас, сейчас… – проводник умчался и вернулся с двумя стаканами, полбуханкой хлеба и большим, как кабачок, огурцом. Порезал огурец на части, посолил солью из спичечного коробка. Поезд тряхнуло на стыке, и коробок, подпрыгнув, свалился, но соль не просыпалась.
– К удаче твоя соль упала, – заметил пассажир.
– Да уж. Вся жизнь удача. И соль еще тут как тут, – пробурчал проводник.
Пассажир налил по полстакана водки.
– Ну, будем знакомы. Катаяма, – он протянул стакан.
– Федор, – представился проводник.
Они выпили настойку и захрустели огурцом.
– И долго эта твоя развалюха до Гавани добираться будет? – поинтересовался пассажир.
– Ну, тут же одноколейка. Пропускаем всякие там платформы с «тойотами». Часов через пятнадцать, может, будем. А ты далеко?
– Домой.
– В Гавань?
– В Японию.
– В Японию?..
– А что?
– Да так, ничего. Но не подумал бы. Говоришь совсем не по-японски.
– Ну, там заговорю.
– А здесь чего делал?
– Лес рубил.
– Да ну – лес? Что-то я, наверное, не въехал.
– Въехал, въехал. Я с поселения. Освободился. В Хабаровске получил документы и разрешение на выезд. Три года… Три года не нюхал сакуры, ты представляешь, Федя?
– И что ж ты сотворил?
– Как тебе сказать… Статья номер ноль. Есть такая.
– Да неужто и статья номер ноль есть?
– Есть. Для японцев. По ней и осудили. Хорошо хоть по половинке выпустили. Кто-то из ваших к нашим прилетел. Поели, попили, что-то там поделили, ну и – добрый жест. Иностранных заключенных, не совершивших особо… Ну, и так далее.
Японец помолчал мгновение, затем решил продолжить:
– В общем, повезло. Меня не хотели отпускать, но знакомая одна помогла. Машка любит иностранцев и сама все во Францию собирается, язык учит. Работает в прачечной, живет с начальником лагеря. Убедила того, что я – японец, а то по документам меня уже удмуртом сделали. А после Машиного протежирования снова на статью номер ноль скинули. Я ей, конечно, положенное спасибо сделал, но все равно в должниках остался. Судьба сведет – рассчитаюсь, – Катаяма взял веточку укропа и стал перебирать ее, как четки. – Двухлетний «хвост» на вашей зоне – слишком дорогое удовольствие. Через пару лет я и в самом деле удмуртом стал бы…
Федя закурил папиросу, пустил дым:
– Статья номер ноль! Ну-ну. Во дают…
Состав тряхнуло еще на одной колдобине. В последнем купе упала полка. Японец налил еще водки. Выпили.
– Ну, так как наша зона? – с интересом спросил Федор.
– Мрак, – ответил попутчик. – Но люди хорошие. Я из-за людей язык выучил. Думаю, не хуже японского. А, может, лучше. Вот приеду – проверю. Емкость, емкость – вот что мне нравится у вас. В смысле разговора, общения. Одним словом можно выразить пятьдесят идей. Сила! Я одно время на родине филологию изучал, так теперь стыдно, что учил, после русских оборотов речи. Зря терял время.
Поезд стучал деформированными колесами, шумел вагон разболтанными шурупами, тараканы бегали с места на место в поисках пропитания, а за окном горела желтым пламенем осень Приморья.
Обрусевший самурай налил еще женьшеневой настойки, они с Федором бахнули стакан о стакан и вгрызлись в приморский огурец, закусив горбушкой черного хлеба.
– У вас здесь в России можно вообще не разговаривать, а тебя все равно поймут. – Федор согласно кивнул. – Но у нас в Японии ты можешь говорить полдня – и тебя не поймут. Не поймут! Я много прочел разной русской литературы и тоже обнаружил там японские образцы мыслевыражения. Я бы тебе по памяти прочел, для сравнения, но боюсь, ты уснешь, пока я буду говорить литературный вариант.
Федор закурил еще одну беломорину и позволил:
– Не боись! Читай.
– Ну, как бы это начать… Понимаешь, Федор, в воображаемую нами реальность улетает ум, душа, но не тело. И поэтому реальное, воспринимаемое уже и телом, так отличается от воображаемого, что совсем порой различно и даже противоположно. Поэтому никакой тщательный аналитический прогноз и расчет предстоящих событий не может состояться из-за невозможности учесть субъективные моменты реактивности животного существа. Оно, существо, накладывает свой алгоритм на, так сказать, объективную реальность, возникающую посредством субъективного восприятия. Ибо верно замечено, что бытие определяет сознание, – а бытие присутствует только в настоящем времени, исключая прошлое и будущее, то есть расчетам подвергаться не может. Ну как, Федор, доступно?
– Это… перевод с японского?
– Да нет, это подобие японского, но русский. Бобергауз какой-то написал. А знаешь, как сказать это на настоящем русском?
– Ну, выдай.
– Все ништяк, когда ты в деле. Остальное – понты.
– И все?
– И все.
Федор восхищенно посмотрел на собеседника, так невозмутимо отрезающего все лишнее от главной мысли, хотя в произнесенной тем фразе не понял абсолютно ничего. Но почему-то поверил. Видно было – честный человек.
– Да ты на зоне, наверное, переводчиком был. Или священником.
– Нет, электриком. Туда, где фаза была выше 24 вольт, посылали японца, специалиста по электронике, то есть меня. Представлял лицо империи, чинил телевизоры и утюги.
– Ну, а дома ждет кто?
– Мать. А это мало?
– Это даже очень много. Меня вот никто не ждет. Уже. Так случилось. Наливай, Катаяма! Я сейчас еще принесу, за мой счет.
Тепловоз издал скрипящий звук, как сиплая заводская труба, и хрипел, хрипел не переставая.
– Чего это он? – спросил Катаяма.
– Зона повышенной медвежьей пассивности.
– Повышенной медвежьей пассивности?..
– Рельсы нагреваются на солнце, они на них и спят. Медведи. И попробуй разбуди! Несколько раз буфером на обочину сваливали, так все равно не проснулись. Жирные, как боровы. Спячка скоро. А ленивые! Ляжет под куст с малиной, откроет рот и спит, ждет, когда ягода дозреет и упадет сама. У вас там, в Японии, такие же, наверно?
– Да, есть такие же. Только не медведи.
Труба замолчала. Опять стал слышен перестук колес и скрипение вагонной утвари. Бутылка стояла опустевшая, и ее сиротливый, виноватый вид напоминал о том, что все когда-нибудь проходит. Федя сходил к себе в купе и принес еще одну, кусок сала, краюху хлеба, банку грибов, лук, чеснок, вареную картошку и миску с большими сочными помидорами. Пустую бутылку унес. От греха подальше.
Налили еще.
– Ну, так как тебе наши бабы? – не унимался Федор.
– Работящие, – ответил японец, – но водки пьют много. Правда, есть и исключения. Нормальные бабы. Бабы как бабы. У нас такие же, только по-другому называются. Водки, правда, не пьют, но у них своей дури хватает. У вашей почти все на лице, а у нашей – в башке. Попробуй залезь.
Сквозь громыхание разваливающегося вагона пробился посторонний звук. Кто-то хлопнул дверью в тамбуре и шел к ним. Подошел, постоял, поглядел на стол и сел.
– Познакомься, – сказал Федор. – Начальник поезда, Григорий.
Григорий склонил голову и пожал руку японцу.
– Катаяма, – представил японца проводник. – Едет домой из командировки. В Японию.
– Японец? – изумился начальник. – Японец в таком поезде, а не в аэропорту? Ну, тогда свой парень, свой. Знаешь, а ты у нас единственный пассажир на весь состав. Там что-то намутили с расписанием, передвинули отправление на пять часов раньше, а объявление написать забыли. Ты сам-то как сюда попал?
– Купил билет за десять минут до отхода.
– Да, повезло тебе. Незнание не освобождает от удачи.
– А в чем повезло?
– Этот рейс последний. Ветку закрывают на два месяца. Капитальный ремонт линии. Установка автоматики, новые светофоры. А самолетом – лети. Билеты проданы на сорок дней вперед. Да они и летают-то как? Раз долетел, раз упал – ресурс сопромата вышел. Крылья отпадают… – начальник поезда невозмутимо глядел на Катаяму, жуя помидор.
– Гриша, это правда? – изумленно спросил японец.
– Еще какая. Да они и летают прямо над самыми елями, чтобы если что – съамортизировать и повиснуть на деревьях. Ель все выдержит. Тут своя технология. Дальний Восток! Мгновенно сливают керосин – и падают в кусты. Пока все живые. Правда, долго потом добираются до этой Гавани.
– Ну, давай за удачу! – произнес Катаяма, слегка шокированный ментальностью русских с их национальными рулетками.