Слухи распространялись с огромной скоростью. Волны паники охватывали города, районы, даже целые республики.
Сообщение о задержании Удава напечатали центральные и местные газеты, подробности передали по радио и телевидению. Судили его в Красногорске, по месту совершении двух последних преступлений. Процесс проходил при закрытых дверях, бушующая толпа осаждала здание областного суда, требуя применения к убийце высшей меры. Такое же требование содержалось в сотнях коллективных писем и телеграмм.
В подобном исходе сомневался, пожалуй, только один человек — сам Удав. Держался он дерзко, вину не признавай презрительно слушал показания экспертов и криво улыбался. Когда суд осматривал фотографии «помолвок» и «свадеб» и председательствующую Герасимову — строгую сорокалетнюю женщину, известную своей чопорностью и официальностью, — передергивало от отвращения, Кадиев самодовольно хихикал и облизывался.
После оглашения приговора Удав страшно оскалился и заскрипел зубами.
— Вот вам хрен — «вышака»! У вас еще пули для меня нету!
На губах у осужденного выступила пена, тело изогнусь солдаты конвоя пытались вывести его из зала, но не могли сдвинуть с места.
— А ты, сука, со мной не прощайся, — крикнул Кадиев Герасимовой. — Я тебя… так же, как остальных! А снимки по суду разбросаю!
На помощь солдатам подоспел резерв, Кадиева выволокли за дверь, где он продолжал буйствовать и откусил сержанту мизинец, после чего «упал с лестницы», получив телесные повреждения. Судя по количеству ушибов и переломов, упал он не менее шести раз. Впрочем, в подробности никто не вдавался, так как стало известно, что судью Герасимову прямо из кабинета забрала «скорая помощь» с гипертоническим кризом. Да и сержанта пришлось комиссовать.
Удав прокантовался на больничке не более трех недель — на нем все заживало как на собаке. Рассказывали, что в камере смертников он утром и вечером делает по тысяче приседаний, каждый день два часа занимается онанизмом и четыре часа отрабатывает боевые приемы каратэ. Но это уже не вызывало интереса ввиду неотвратимости логического конца, медленно приближаемого судебно-канцелярской волокитой. Осужденный Кадиев был списан из мира живых, о нем постепенно забывали.
Но он напомнил о себе, его фамилия вновь заполонила оперативные сводки и каналы шифрованной связи, снова ради него поднимались по тревоге райотделы, извлекались из архивов и заново размножались его фотографии и описание примет, водворялись на стенды «Их разыскивает милиция». Смертник Кадиев совершил побег.
Его этапировали к месту дислокации спецопергруппы «Финал». Вагонзак прибыл на станцию назначения по расписанию и отрыгнул из провонявшего потом, испражнениями и карболкой нутра изжеванный человеческий материал на грязный заплеванный асфальт перегрузочного двора. Автозаков еще не было, этап посадили на землю, конвой образовал охраняемый периметр, начкар сорванным голосом прокричал традиционную угрозу о возможности применения оружия.
Смертник, как и положено, находился в наручниках, отдельно от остальных подконвойных. Сидел на корточках, чуть в стороне, ближе к рельсам, выставив вперед скованные руки и остановившимся взглядом уставившись в жирно блестящие сапоги своего персонального конвоира. Когда мимо с лязгом и грохотом пошел товарняк, Удав рванулся, руки оказались свободными (как это получилось, никто не понял, впоследствии в материалах дознания получила закрепление невероятная мысль о разорванном кольце наручников), и бросился в этот самый лязг и грохот между бешено вращающихся черных колес, стертых добела по кромкам, где они жадно закусывали такой же стертый край рельса.
Конвойный — опытный сержант второго года службы — среагировал мгновенно: лязгнул затвором и распластался па перроне в положении для прицельной стрельбы. Кадиев проскочил между колесами еще раз и, оказавшись по ту сторону состава, со всех ног несся к выходу из грузового двора. Сержант дал очередь, крутящееся колесо отбросило пули, завизжали рикошеты, подконвойные без команды вскочили и, матерясь, шарахнулись к хлипкому заборчику, возникла сумятица, начкар выстрелил в воздух.
Только через десять минут удалось вернуть этап к подчинению, уложить всех лицом вниз и пересчитать, после чего начкар смог отлучиться к телефону. За это время Кадиева и след простыл.
Милиция города была переведена на усиленный вариант несения службы, аэропорты, вокзалы, автодороги надежно перекрыты, специальные группы по квадратам прочесывали окрестности. Результата это не давало и вечно продолжаться не могло. Через двадцать дней усиленный вариант отменили, решив, что беглец успел вскочить в поезд и выехал из города еще до объявления всеобщей тревоги.
На самом деле было по-другому: Кадиев с примитивной, но верной хитростью отлежался в сухом подвале, питаясь сырой картошкой и соленьями, а когда опасность миновала, выехал в Красногорск, где собирался исполнить брошенную Герасимовой угрозу.
Скорее всего это бы ему удалось, но начальник местного уголовного розыска серьезно отнесся к последней угрозе смертника, и дом судьи периодически контролировался.
Кадиева обнаружили, когда он устанавливал задвижку с внутренней стороны подвальной двери прямо в подъезде Герасимовой. Он был вооружен ножом и сдаваться, естественно, не собирался, а группа захвата не собиралась с ним церемониться. В результате вместо «брачного ложа» Удав оказался на операционном столе. Хирург отметил уникальность организма: «Пять пуль, а давление почти в норме».
— Живучий, сволочь! — оторвался от бумаг Сергеев. — И как таких земля носит? Всякое видел, но тут… Повезло Валере…
— Как же он наручники порвал? — спросил Попов, не обратив внимания на последнюю фразу майора. — Там кольцо крутится, на излом никак не возьмешь…
— Это так и останется загадкой, — ответил Сергеев, — Во всяком случае, ни у меня, ни у Владимира Михайловича такой фокус не получился — специально пробовали.
— А как же он?
— Как, как… Вот у него и спроси. Или он вдесятеро сильнее, или…
— Что? — не понял Попов.
— Или наручники не были закрыты как следует. Может, по халатности, а может — совсем наоборот, — снисходительно разъяснил майор. — В жизни всякое бывает. «Браслеты» не нашли, экспертизу не делали, а значит, эту тайну Удав заберет с собой.
— А если вправду спросить?
— Спроси, Валера, конечно, спроси. Тебе ж небось и про его занятия в камере интересно? Вот и получится вечер вопросов и ответов.
— Чтобы с «браслетами» больше проколов не вышло, у нас есть одна штука. — Викентьев отпер сейф, порылся и положил на стол тяжелый газетный сверток. — Изучи, Валера, тебе с ней работать…
Подполковник аккуратно развернул газету. В ней оказался отрезок толстой стальной полосы с массивными откидывающимися, как у амбарных замков, дугами с каждого конца. — Это никак не сломать, не разорвать.
Викентьев защелкнул запоры, показал, как они открываются маленьким шестигранным ключом.
— Теперь сам попробуй.
— Да это колодки… Килограмм шесть будет? — Валера открыл замки, закрыл, снова открыл. — Сварка какая-то грубая… Самодельщина, что ли?
— А ты думал централизованное снабжение? Сами крутимся! — чертыхнулся Сергеев. — Голь на выдумки хитра…
— Слушай, Саша, а почему ты сказал, что мне повезло? — вспомнил вдруг Попов. — В чем оно, это везение?
Сергеев и Викентьев переглянулись.
— Поймешь! — коротко ответил за майора руководитель специальной оперативной группы.
По пустынной улице сквозь мигающие, как глаза зверей, желтые огни работающих в ночном режиме светофоров, на скорости восемьдесят километров в час несся хлебный фургон. Запоздалые прохожие провожали его глазами, веселая компания, растянувшаяся на проезжей части дороги от ресторана «Интурист» к стоянке такси, шарахнулась на тротуар.
— Пользуются, что ночь, и гоняют пьяными! — возмутился дородный мужчина с повадками начальника средней руки. — Надо бы номер записать.
Это не имело смысла. Машина не была зарегистрирована ни за управлением хлебопродуктов, ни за отделом торговли. К тому же вел ее совершенно трезвый сержант Федя Сивцев: в обыденной жизни милиционер-шофер, а сейчас — пятый номер спецопергруппы «Финал». Он был в штатском — легкой, не стесняющей движений одежде, под курткой на поясе висела кобура с пистолетом.
Рядом сидел второй номер — подполковник Викентьев в форме, но не в своей обычной, зеленой — внутренней службы, а в серой, милицейской. На коленях он держал короткий, со складным прикладом и утолщенным дульцем автомат АКС-74У — специальную модификацию армейского оружия, удобного в ближнем бою.
В кузове — не деревянном, обитом жестью, а сваренном из прочного стального листа — располагались капитан Попов и майор Сергеев, оба в штатском — легкой, не стесняющей движений одежде без всяких галстуков, хлястиков и шнуровок. Слева на поясе у каждого довольно откровенно топорщилась кобура, в которой лежал макет пистолета. Настоящий ПМ находился в правом кармане с досланным в ствол патроном, и это не считалось нарушением.
В кузове — не деревянном, обитом жестью, а сваренном из прочного стального листа — располагались капитан Попов и майор Сергеев, оба в штатском — легкой, не стесняющей движений одежде без всяких галстуков, хлястиков и шнуровок. Слева на поясе у каждого довольно откровенно топорщилась кобура, в которой лежал макет пистолета. Настоящий ПМ находился в правом кармане с досланным в ствол патроном, и это не считалось нарушением.
Четыре крохотные камеры в углах фургона были пусты. Одной вскоре предстояло принять кратковременного пассажира.
Фургон с надписью «Хлеб» вырвался из города на простор магистральной трассы и в соответствии с инструкцией увеличил скорость до девяноста. Обычная хлебовозка обязательно стала бы выть, гудеть и скрипеть, угрожая каждую минуту развалиться. Спецмашина опергруппы «Финал» шла ходко, без видимого напряжения, и в этом была заслуга руководителя группы Викентьева, не жалеющего спирта для авторемонтников и лично вникающего во все тонкости технического обслуживания.
Сейчас Викентьев напряженно наблюдал за трассой, и лицо его больше, чем когда бы то ни было, напоминало каменную маску. Незаметно для пятого номера он расстегнул кобуру, потому что стрелять вправо из автомата несподручно, да и не развернешься быстро в тесноте кабины. Опасность нападения на спецмашину в данный момент существовала чисто теоретически, но Викентьев готовился к нему как к вполне реальному событию, которое может произойти на любом участке тридцатикилометрового пути до Степнянска. В Степнянске находилась старая, еще дореволюционной постройки тюрьма. В нее этапировались смертники со всей южной зоны. Считалось, что там и исполняются приговоры. Это было устоявшимся заблуждением, которое осведомленные люди не опровергали. Недаром Попов так удивился, узнав сегодня о порядке работы.
Попов действительно был удивлен. Необычным оказался инструктаж о соблюдении мер безопасности, необычна экипировка: макеты оружия для отвлечения внимания объекта в случае нападения, защитные очки, всевозможные хитрости и уловки. И самая большая неожиданность — развеянный миф о степнянской тюрьме.
«Почему? — спросил он Викентьева. — Ведь проще группе съездить на исполнение, чем возить объект туда-сюда. И риска меньше…»
Викентьев не был расположен к разговорам, а потому сухо отмахнулся: «Вначале пройди полностью весь цикл, потом спрашивай, что непонятно. А скорей всего — сам во всем разберешься».
В кузове фургона было душно, тусклый свет желтоватой лампочки под матовым плафоном усиливал это ощущение. Сергеев монотонным голосом пересказывал различные ЧП из обзоров практики «Финалов». Примеры он подобрал таким образом, чтобы подтвердить высказанные им тезисы: любая живность, даже заяц, если загнать в угол, представляет опасность для охотника. Самая опасная на свете дичь — это человек. Значит…
— …Зубами вытащили из табуретки и заточили об стену. Получился вроде как небольшой стилет…
Попов с трудом провернул проржавевший раструб вентиляционной шахты. В стальную коробку пошла струя прохладного ночного воздуха. Он несколько раз глубоко вздохнул.
— …Знаешь, в вентиляционном отверстии, из тонкой проволоки? Расплели ее аккуратно и сделали удавку. Значит, оба вооружились. Потом один пропустил лямку под мышками и вроде повесился, язык вывалил, а второй давай в дверь колотить. Расчет простой — глянет постовой в волчок — и забежит удавленника спасать… Хорошо, опытный старшина попался — объявил тревогу, и вместо одного в камеру зашли шестеро, да с резиновыми палками…
Попов подумал, что муторно ему стало от разговоров Сергеева.
— Скажи-ка, Саша, почему на спецмашине «Хлеб» написано, а не «Молоко», например, или там «Мясо», «Мебель»? — перебил он майора.
— Ее несколько раз перекрашивали. То «Аварийная», то «Техпомощь», то «Лаборатория». Но «Хлеб» удобней. Его ведь ночью развозят, а значит, вопросов меньше. Так и осталось, хотя генералу не нравится.
— Почему?
— Кто его знает. Викентьев спорил-спорил и своего добился.
— Генерала переспорил?
— А то! Знаешь, какая у него воля? Железный кулак! А зеки зря прозвищ не дают.
Сергеев продолжал рассказывать, теперь уже про Викентьева. Попов облегчения не испытывал. Ему по-прежнему было Душно, мутило. Может, оттого, что в кузове нет окон? Укачало? Но он понимал: дело в другом. В предстоящем. Как бы не оскандалиться… Сергеев рассказывал про судью, пожелавшего увидеть, как исполняется его приговор, — бедняга брякнулся в обморок, потом месяц лечил нервное расстройство. И с той поры этих приговоров не выносит…
Фургон вкатился в Степнянск. Снизив скорость, порыскал по узким улочкам, раскачиваясь на ухабах и колдобинах, и наконец оказался у высокой глухой стены с огромными металлическими воротами, выкрашенными в зеленый цвет. Викентьев нажал на кнопку, и в кузове несколько раз мигнула тусклая лампочка под матовым плафоном — знак того, что остановка является плановой. Если бы условного сигнала не последовало, третий и четвертый номера должны были достать оружие, открыть замаскированные бойницы в бортах фургона и приготовиться к отражению нападения. Ровно в ноль тридцать, в точном соответствии с графиком, машина въехала под своды степнянской тюрьмы, именуемой в официальных документах «Учреждением КТ-15», и замерла в гулком, отделанном белой плиткой зале, напоминающем шлюз. Такое впечатление создавали тяжелые, с массивными запорами ворота сзади и впереди, которые никогда не открывались одновременно, чтобы внутренний, тюремный и внешний, вольный миры не могли соединиться напрямую.
Здесь разгружались автозаки, проводилась перекличка, прием-передача личных дел, обыск и фельдшерский осмотр. Неприятная, но привычная для обеих сторон процедура длилась достаточно долго, под высоким потолком скапливался неразборчивый гул, из которого иногда вырывалось злое ругательство, забористая частушка, глумливый смех или истеричный плач. Временами невнятную мешанину слов и других звуков разрубали властные выкрики команд, гул немного стихал, а после последнего приказания и вовсе наступала тишина, тишина ожидания: створки внутренних ворот начинали наконец медленно расходиться.
Когда в тюрьму приходил следователь, опер, адвокат или секретарь судебного заседания с протоколом, они вначале просовывали удостоверения в квадратик отодвинутой изнутри стальной обшивки, протискивались сквозь щель осторожко приоткрытой калитки, сообщали помдежу о цели визита, а тот звонил в спецчасть, перепроверял и выписывал пропуск, который выдавал в обмен на удостоверение личности. Только после этого, предъявив пропуск у внутренних ворот, посетитель попадал на территорию строгорежимного Учреждения КТ-15.
Еще более придирчиво проверялись плановые, а особенно специальные конвои, имеющие целью вырвать из Учреждения тех, кого надлежало содержать под усиленным надзором. Внутренняя охрана зорко оглядывала форму вооруженных людей, отыскивая возможные погрешности, выдающие «маскарад», сличала внешность с фотографиями личных документов, особое внимание обращалось на срок их действия, проверялись полномочия начальника конвоя, подписи, даты и печати на требованиях об этапировании.
Опытный Валера Попов настроился на долгую процедуру и был удивлен тем, что сегодня шлюзование внутрь оказалось облегчено до предела. Спецопергруппу ждал лично подполковник Кленов — начальник Учреждения КТ-15, хорошо знающий Викентьева и Сергеева, осведомленный о задачах группы, прекрасно понимающий чрезвычайность мероприятия и заинтересованный в его быстром и успешном завершении.
— Забирайте скорее, — сказал Кленов, здороваясь со всеми за руку и не думая проверять документы у незнакомого ему Попова. — Сегодня по телевизору ночная программа — европейская эстрада, может, успею… Вот его личное дело. Расписывайся. А я на требовании…
Здесь же, в отделанном кафелем зале, возле хлебного фургона, на маленьком, приткнутом к стене столике с ободранной крышкой, Кленов поставил резкий росчерк на зловещем бланке с красной полосой, взглянув на часы, проставил время. Попов рассмотрел под требованием причудливую завитушку генерала и четкий оттиск гербовой печати.
Викентьев стоял неподвижно, держа чуть на отлете, как чужую, случайно попавшую в руки вещь, коричневую папку, перечеркнутую от левого нижнего к правому верхнему углу обложки жирным красным карандашом.
— Чего ты? — выпрямляясь, спросил Кленов. — Расписывайся!
— Пока не за что, — угрюмо сказал Викентьев.
— Как так? — Кленов ткнул пальцем. — Личное дело у кого?
— Я же не за дело расписываюсь, — рука Викентьева выпрямилась, протягивая папку обратно.
Кленов отмахнулся.
— Я не такой буквоед. Ладно, пойдем.