– Что с тобой, Элис?
Долгий дрожащий всхлип вместо ответа. У каждого выдавались такие дни. Дни, когда черная вода отчаяния смыкалась над головой. Удивительно, что их не случалось чаще. Миссис Грегсон погладила Элис по волосам. На ощупь – как солома. Она расчесала пальцами собственные рыжие кудри. Еще хуже. До следующей смены, решила она, они обе отправятся в баню и хоть криком, хоть скандалом вытребуют горячей воды, чтобы отмыться и убедиться, что не подхватили паразитов.
– Элис, что с тобой, милая?
– Матрона сказала, что меня пошлют… – голос у нее сорвался, – на кухню. Я не умею готовить, ты же знаешь, Джорджи.
– Знаю. Твою овсянку до сих пор вспоминают.
Ответом ей был то ли всхлип, то ли сдавленный смешок. Элис Пиппери и вправду однажды приготовила овсянку, хуже которой не едала и Голдилок в гостях у трех медведей: не так-то просто было размешать кашу в огромном котле на «кухне Сойера», чтобы не приставало к стенкам.
– Что она сказала?
– Что в словаре волонтерской помощи 1 нет слов «не умею».
Обе они служили в отряде волонтерской помощи при Красном Кресте – а значит, располагались среди сестер и сиделок на низшей ступени. Да и до той не всегда дотягивались.
– Помнишь наш первый подъем? В Отерсли. Твой брат еще был на мотоцикле?
Элис кивнула ей в плечо.
– Ты тогда посмотрела на холм, такой крутой и скользкий, и что сказала?
Невнятное бормотание.
– Так что?
– Я не сумею.
– И на сколько ты поднялась?
– На треть.
– На треть! – победно подтвердила миссис Грегсон. – А я докуда?
– На одну пятую.
– На одну пятую.
– Но ведь это только потому, что ты нагрузила мне задние колеса камнями, иначе под моим весом сцепления не хватало, да?
Миссис Грегсон усмехнулась, припомнив свою хитрость.
– Тактика!
– А меня тогда дисквалифицировали. – Элис легонько пихнула ее в плечо. – И мои родители назвали тебя мошенницей.
– И лгуньей, – с гордостью добавила подруга. – Еще, помнится, упоминалось о «дурном влиянии».
Они полежали, обнявшись, обдумывая разговор.
– Я никогда так не считала, Джорджи, даже… даже после той поломки в Озерном краю, когда я чуть не схватила пневмонию. Если бы не ты, меня бы здесь не было.
– О да, не лежала бы ты, замерзшая и грязная, не расчесывала бы укусы вшей после месяцев недосыпа, самой рядовой из рядовых медкорпуса, сосланной чистить картошку во благо войны? Надеюсь, ты не забудешь меня в своих молитвах.
– Не забуду, Джорджи, – серьезно сказала Элис. – Ни за что не забуду.
Зря она дразнилась. Упустила на минуту из вида, что для Элис религия была совсем не шуточным делом.
– Ты о нем скучаешь? О мистере Грегсоне? – спросила наконец Элис, робко и осторожно подбирая слова. – В такие вот времена?
Миссис Грегсон приподнялась на локте.
– Что все-таки сегодня стряслось, Элис? Дело ведь не в кухне? И не в том, хорошо ли мистер Грегсон грел мне постель. Ну же – у всех что ни день сердце разрывается. Я на той неделе потеряла одного, кто мне очень нравился. Рядового Хорнби. Паренек из Ланкашира, говор такой, словно у него твоя каша во рту. Когда я кончала смену, был в порядке, а когда вернулась… – Она не договорила. Не хотелось вcпоминать, в каком состоянии был мальчик.
– Он попросил, чтобы ему дали умереть, – выговорила Элис и спохватилась. Застыла. – Нет, не так. Просил меня убить его. Не такими словами, но имел в виду это.
Миссис Грегсон слышала такое не в первый раз. От испуганных мальчиков, изуродованных до неузнаваемости или понимающих, что умрут, как бы ни старались доктора. Ходили даже слухи, что кто-то из сиделок исполнял эти просьбы.
– И что ты ему сказала, Элис?
С громким скрипом отворилась дверь, в щель проснулась рука, повернула выключатель. Нехотя засветилась единственная лампочка без абажура.
Повернувшись взглянуть, кто их потревожил, миссис Грегсон не удержалась на матрасе и съехала на пол. Вскрикнула от удара:
– Боже! Прости, Элис, я хотела сказать – вот беда…
Наконец, подобрав ноги и подняв голову, она увидел Элизабет Челленджер, грозную матрону, стоявшую в дверях, подперши солидные бока.
– Пипери, Грегсон, чем это вы занимаетесь?
– Это я виновата, матрона… – начала мисс Пиппери.
– Мне показалось, что у меня в постели мышь, – перебила миссис Грегсон. – Я так боюсь мышей!
Матрона усмехнулась, представив, как миссис Грегсон спасается от маленького пушистого зверька.
– Ну это уже не моя забота. Вам приказано поступить в распоряжение старшего военврача.
Теперь миссис Грегсон во все глаза уставилась на матрону. Села по стойке смирно.
– Куда?
Та покачала головой.
– Понятия не имею. Куда бы то ни было, но отправитесь вы с майором Ватсоном.
3Сержант Джеффри Шипоботтом ударил кулаком по двери офицерского блиндажа. Дождался приглушенного приказа входить, отодвинул газонепроницаемый занавес и нырнул в темную глубину. Капитан с карандашом в руке сидел над бумагами за простым столом. Его джек-рассел-терьер Сэсил лежал у ног, подозрительно поглядывая на пришельца. Лейтенант Меткалф валялся на койке и курил, примостив на груди маленький томик стихов в кожаном переплете.
Шипоботтом, не поднимая головы, подошел к капитану и неуклюже отсалютовал. Блиндаж был хорош: бревна, стальные пластины и мешки с песком, – но перекрытия не позволяли выпрямиться даже человеку среднего роста. А Шипоботтом был далеко не среднего. Строили, видимо, для уэльсцев, как пошутил, занимая жилье, лейтенант Меткалф.
– Что у вас, сержант? – спросил капитан Робинсон де Гриффон.
Шипоботтом различил в его голосе колючее нетерпение, вовсе не свойственное капитану.
– Аэростат в воздухе, сэр.
Офицеры переглянулись, и Меткалф спустил ноги с койки. Аэростаты часто оказывались верными предвестниками артобстрела. А после обстрела начиналась атака на вражеские позиции.
– Сколько? – спросил де Гриффон.
– Один, сэр.
– Далеко?
– Не скажу, сэр. Не близко. И пока не больно-то высоко.
– Шипоботтом, – нетерпеливо заявил Меткалф, – одна ласточка весны не делает. И одинокий шар – еще не артобстрел.
Перед вступлением артиллерии обычно запускалось не меньше четырех, на несколько миль друг от друга.
– Да, сэр. Но люди, знаете, спрашивают. Вдруг вы слыхали чего? – Он стрельнул глазами на полевой телефон. – Это ж меняет дело.
Де Гриффон разглядывал стоящего перед ним рослого солдата. Шипоботтом, как большинство рядовых полка, прежде работал на ткацкой фабрике в Ланкашире. Он был выше и крепче земляков, кроме разве что капрала Платта, а нос-картошка наводил на мысль, что бо€льшая часть его солдатского жалованья не добиралась до родного дома.
– Сержант Шипоботтом, я скоро проведу смотр состава и оружия. Завтра, в полном снаряжении. После чего нас, насколько мне известно, отправят на заслуженный отдых. И я хочу, чтобы, видя нас на марше, люди спрашивали: «Кто эти справные ребята?» И чтоб им отвечали: «Парни из Ли».
– А если, – вклинился Меткалф, – кое-кто будет волочить ноги и бесчестить свой мундир, то не успеет размотать портянки, как получит полевое наказание номер один!
– Сэр… – поразился Шипоботтом.
Де Гриффон отмахнулся от него карандашом:
– Свободны. И еще, Шипоботтом, подвяжите этот газовый занавес – здесь дышать нечем.
Меткалф, уловив намек, встал и затушил сигарету. Когда Шипоботтом ушел, спросил:
– Еще чаю, сэр? Осталось немного сгущенного молока.
Де Гриффон кивнул и, дотянувшись, взъерошил шерсть собаке.
– Что такое с Шипоботтомом? Приплясывал, как на угольях.
Меткалф почистил и затопил печурку.
– Он в Каире, перед отплытием, ходил к гадалке. Говорят, она нагадала ему недоброе.
Де Гриффон откинулся на стуле и заложил руки за голову. Светлые волосы топорщились между пальцами. Пора бы подстричься. Растут, как пшеница в летний полдень.
– Она, пожалуй, решила, что его пошлют в Галлиполи. Не нужно быть ясновидящим, чтобы предсказать, что ждет попавших туда солдат.
Они на волосок проскочили мимо перевода в этот ад.
– Впрочем, такое и здесь может случиться. Как и с каждым из нас.
Цинизм этих слов был так необычен для капитана, что Меткалф решился спросить:
– Надеюсь, вы меня извините, сэр, но все ли с вами в порядке? Вы как будто не в себе.
Голубые глаза де Гриффона посветлели, обратясь на него, и Меткалф подумал, не переступил ли черту. Да, оба они офицеры, но Меткалф кончал начальную школу в Манчестере и говорил не многим грамотнее Шипоботтома. Лейтенант числился джентльменом – и ему следовало вести себя соответственно – пока идет война, но все знали, что его место среди благородных – временное. А вот капитан был голубых кровей.
Стул, стукнув, встал на все четыре ножки, и де Гриффон поднялся, в последний момент вспомнив, что надо пригнуться.
Стул, стукнув, встал на все четыре ножки, и де Гриффон поднялся, в последний момент вспомнив, что надо пригнуться.
– Право? Я был резок с Шипоботтомом? Должен сказать, что не стал бы угрожать наказанием.
Меткалф неловко заерзал.
– Простите, сэр. Я просто поддерживал вас. Если позволил себе лишнее…
– Не суетитесь, – перебил капитан. – Вы ведь знаете моих родных, Меткалф?
– Лично не знаком, сэр.
– Да, конечно…
Родители Меткалфа держали большие хозяйственные магазины в Ли, Престоне и Салфорде. Они снабжали де Гриффонов товарами, но не были вхожи в их общество. Хотя здесь, напомнил себе Меткалф, они чаевничают почти как равные. Родители пришли бы в восторг.
– Не угостите ли папироской? – попросил де Гриффон и, взяв у Меткалфа сигарету, прикурил от керосиновой лампы. Прошел к двери, выдохнув уголком губ, выпустил дым в резервную траншею.
Черная копоть ламповых фитилей, постоянное курение, не говоря уж о вони крысиной мочи и кислого запаха немытых тел, превращали атмосферу блиндажа в удушливый смрад. Де Гриффон не видел причин его усугублять.
Рысцой подбежал Сэсил, шлепнулся на пол под ногами. Капитан дружески толкнул его носком сапога, и пес принялся обрабатывать сапожную кожу зубами и когтями.
– Знаете, Берти… принц Уэльский как-то назвал мою мать «профессиональной красавицей». Королева Виктория находила ее взбалмошной, потому что мать, когда ей приходил такой каприз, вместе с мужчинами охотилась в Сандрингхэме. Тот еще характер у моей матушки. Она только недавно забросила стрельбу. Флитчем, где я вырос, был когда-то охотничьим поместьем наравне с Холкэмом, Малденом и Квиденхемом. Не бывали там?
– Нет, сэр.
Семья Меткалфов была не из тех, что заходят во дворцы вроде Флитчема с парадного входа.
Де Гриффон попыхивал сигаретой. Детские воспоминания смягчили его лицо, стерли подаренные войной морщины. Сейчас капитан выглядел так, как должен был, по мнению Меткалфа, выглядеть в мирное время: благовоспитанный молодой человек, хорош собой и уверен в привилегиях на поколения вперед.
– Диск на тысячи две в день был обычным делом для ноября, – продолжал капитан. – Когда гостили Ральф Пэйн Галлуэй или лорд Вальсингэм, бывало и вдвое больше. В Альбионе у нас стояла прекрасная охотничья барка. Как сейчас помню плетеные корзины с шампанским для стрелков и имбирным пивом для загонщиков в лесу Шеллингем. Но года два назад все переменилось. Фазанятник опустел, браконьеры хозяйничают, как у себя дома.
Меткалф, впервые слышавший от капитана столь личные воспоминания, помалкивал, наполняя водой металлический чайник. Он не представлял, как положено отвечать на подобные излияния. Поддакивать, сочувственно хмыкать или просто молчать? Последний вариант представлялся самым безопасным.
– Отец заболел. Ужасная, страшная болезнь. Таял на глазах. Нам повезло, что его шофер, Гарри Ледж, был ему так предан. Каждые четыре часа переворачивал, чтобы не появились пролежни. Днем и ночью. Настоящая, подлинная верность. Каждые два дня ездил в город за доктором Кибблом и еще отвозил его обратно. Три раза в день кормил отца – а это было непросто. Мы с ужасом ждали, что Ледж уйдет добровольцем или попадет под призыв. Мы даже терпели его амурные приключения с горничными и кухаркой. Потом отец умер. Это стало для нас облегчением. Он под конец и говорить не мог. Но трауром моей матери могла бы гордиться и королева Виктория. Ледж, бедняга, напился пьян и разбил машину – он теперь не годен к службе. Ужасно хромает. Старший брат уже был в армии. Я решил завербоваться, чтобы наверняка послали сюда, к Парням из Ли. С этим батальоном я хоть как-то связан.
На этом месте Меткалф решился кивнуть, потому что кое-что знал. Хоть де Гриффоны и владели несколькими большими текстильными фабриками в ланкаширском Ли, лорд Стэнвуд был небрежным хозяином и жил большей частью во Флитчеме – глостерском поместье. С тех пор как перенес в 1890-х годах несколько ударов, он передоверил свои фабрики деловитым управляющим. Робинсон де Гриффон сам признавался, что был чужим в городке, давшем его семье такое богатство.
– И вот – сегодня утром… – Капитан взял со стола листок с морщинами сгибов и протянул Меткалфу: – Прошу вас.
Меткалф, хоть и польщен был доверием, медлил принять лист. Едва ли письмо содержало хорошие вести.
– Это оригинал. Мать переслала. Ну же, читайте.
«Дорогая леди Стэнвуд, вам, конечно, уже передали телеграммой или по телефону печальное известие, но полагаю, вы желали бы знать подробности. Я с большим прискорбием сообщаю, что ваш сын ст. лт. Чарльз де Гриффон, № 677757 нашего полка, погиб в бою в ночь на 31-е. Смерть была мгновенной и без мучений. Он участвовал в атаке на вражеские позиции на возвышенности. Атака была успешной, все батареи захвачены, и мы заняли новые позиции на вражеской территории. Однако в ту же ночь враг ответил тяжелым артобстрелом. Прямое попадание в окоп вашего сына. В настоящий момент непрерывные боевые действия не позволяют вывезти останки, и он лежит в солдатской могиле на месте гибели. Я уверен, что вам послужит некоторым утешением весть, что он представлен к награде за отвагу – в ночной атаке он возглавил свой взвод. Командование и весь полк глубоко соболезнуют вашей потере. Ваш сын всегда исполнял свой долг и погиб за свою страну. Все мы чтим его память и надеемся, что это вас отчасти утешит. Его имущество отправлено вам должным порядком. С искренним сочувствием, капитан Р. Э. Марч».
– Чай вскипел? – спросил де Гриффон, вкручивая сигарету в медную пепельницу из снарядной гильзы.
– Сэр… – Меткалф все не мог поднять глаз от письма. Только через несколько секунд до него дошло, что, кроме привычной семейной трагедии, оно подразумевает. – Соболезную, сэр. Но ведь смерть вашего брата означает, что вы теперь…
– Да, Меткалф. Чертовски верно. Раз Чарли мертв, я теперь лорд Стэнвуд.
Шипоботтом, покинув офицерский блиндаж, отправился прямо к убежищу, выкопанному в стороне от траншей и отгороженному старыми непромокаемыми накидками и обломками снарядных ящиков. Там сидел капрал Платт – ростом еще выше Шипоботтома, и Тагман, а также рядовой Фаррер и сын полка – Моултон. Все росли на соседних улицах, все дома, в Ли, работали на фабрике, все ушли в армию чуть ли не в один день и проходили учебу в Уэльсе, Каттерике и в Египте, в одном взводе. Батальон не зря называли Парнями из Ли.
Все, сверля взглядами жестяной котелок на парафиновой печурке, ждали, пока закипит вода. Все курили, отложив винтовки и противогазы, сняв каски. После часов и дней на линии огня здесь, на второй линии, понемногу рассасывалось напряжение, от которого нервы звенели как струны. Вот почему их всполошил вид поднимающегося аэростата: если предполагалась атака, взвод вместо отдыха в тылу могли снова послать вперед, в подкрепление, а то и на передовую. Все знали, что так бывало не раз: отдых маячил, как морковка перед носом, и в последний момент отдергивался. Штабные умеют помучить солдат.
– Что говорит кап, Шиппи? – спросил Платт, протянув ему папиросу.
Шипоботтом присел на корточки, почти загородив свет из отдушины, и принял угощение.
– А, ничего не говорит, – не скрывая облегчения, ответил он. – Шар ничего не значит. Все идет как идет. Завтра уходим на ротацию, хотя Меткалф, если его послушать, с нас не слезет. Но скоро выспимся на шелковых простынях. Или хоть на вонючей соломе.
Все засмеялись.
– Красавчик Меткалф, ручаюсь, и спать будет в шелку, и пить шампанское, – хмыкнул Тагман. – И найдет шлюшку, чтоб растормошила его старикашку, пока мы, если повезет, будем закусывать чаек галетами с девочками из вспомогательного.
– Это ты брось, – фыркнул Фаррер. – Он офицер.
– Офицер? Таскает паршивую тросточку и подделывается под благородного? – усмехнулся Тагман. – Я у него покупал на пенни гвоздей в лавочке на Кроуфорд. А его старик отказал моему папаше в кредите, когда тот латал дырявую крышу, которую домохозяин чинить отказался. А тут он весь такой возвышенный…
Моултон изобразил игру на скрипочке и вскрикнул, получив от Тагмана оплеуху.
– Ого, – велел Шипоботтом, – вы это бросьте сейчас же. Капрал Тагман, извинись.
Капрал угрюмо повиновался.
– А я вам скажу: Меткалф из тех офицеров, что не ведут, а подгоняют, – процедил он. – Спорим, он трусоват?
– Он из наших, земляк, – возразил Шипоботтом, гадая, много ли в этом заслуги в глазах Тагмана. – Оставь его в покое. Я и тебя не раз видал в мокрых штанах.
Тагман угрожающе уставился на сержанта. Шипоботтом в ответ злобно ухмыльнулся. Огромный нос придавал ему сходство со свихнувшимся Панчем из ящика кукольника.