– Это к сестре Спенс. Кажется, бедняга Бриндл узнал одного из покойников, которых должен был хоронить. Мы привели его сюда, чтобы успокоить. Полагаю, нам следовало снять, – она через голову сдернула халат, – это.
Мисс Пиппери последовала примеру подруги.
Бриндл поднял глаза. Его взгляд блестел безумием. Остановившийся взгляд из сумасшедшего дома.
– Нельзя его было хоронить в общей могиле. Я им сказал. Корнелиус заслуживал лучшего.
Шофер сжал лоб неестественно длинными пальцами.
Ватсон подошел, положил руку ему на плечо.
– Вы знали Корнелиуса Ловата?
Бриндл, всхлипывая, кивнул.
– Поймите, Бриндл, он не мог выжить. С такими ранениями…
Лицо плачущего снова обратилось к нему:
– Вы не понимаете. Я бы сделал ему маску. Прекрасную маску. – Он шевельнул пальцами, словно уже творил скульптуру. – Я изучил каждый дюйм его лица. В Лондоне делают новые, да. В Вандсуорте. Новые лица из тончайшей меди. Это стало бы моей лучшей работой. Он снова был бы красив.
Ватсон сжал пальцы на плече. Шофер его не услышал. Травмы оказались просто несовместимы с жизнью, тут сестра Спенс была совершенно права.
– Где вы с ним познакомились?
– В колледже Святого Мартина. Он на год старше меня.
– Вы скульптор? – поразилась миссис Грегсон.
– А Корнелиус был художником. Великолепным.
Ватсон со стыдом подумал, как мало знает о приписанном к нему ординарце. Среди шоферов и подсобников, носильщиков и могильщиков было много пацифистов, которые, по тем или иным соображениям отказываясь убивать, все же хотели работать для победы. Только теперь, присмотревшись к этим пальцам, мнущим невидимую глину, он понял, что видит руки скульптора. Он не замечал того, что было у него прямо пред носом. Страшный грех. Самое время услышать укоризненный голос: «Вы смотрите, но не наблюдаете!»
Бриндл вновь начал всхлипывать. Ватсон выпустил его плечо. Встал на колени и прошептал ему на ухо несколько слов. Потом выпрямился. Не так много он мог сделать, но надеялся, что это поможет.
– Мисс Пиппери, вы не скрываете своих убеждений. Заметит сестра Спенс, она вас на нем и распнет. – Миссис Грегсон указывала на золотой крестик, выпавший поверх формы вспомогательного корпуса.
Мисс Пиппери поспешно спрятала его под одежду. Им не дозволялось демонстрировать символы веры при мужчинах. Вера могла кое-что рассказать о душе, а души медперсоналу не полагалось.
– Так, – продолжала миссис Грегсон, – давай снимем с него все мокрое и переоденем в пижаму. И грелки нужны.
– И бромид как успокоительное, – предложил Ватсон. – Вы позаботитесь, мисс Пиппери?
Но мисс Пиппери смотрела мимо него, через плечо. Обернувшись, Ватсон увидел двух офицеров медицинской службы, вошедших в палатку следом за ним.
– Майор Ватсон? Я майор Торранс.
Главный врач эвакогоспиталя протянул ему руку. Он был ниже Ватсона ростом, краснолицый, с холеными усиками над верхней губой и распирающим мундир животом.
– Рад познакомиться. Позвольте представить моего адъютанта, капитана Саймондса.
Ватсон обменялся рукопожатием с младшим по чину.
– Сестра мне сказала, что вы ночью много сделали. Очень любезно с вашей стороны.
– Думаю, сестра Спенс и ваши сестры и без меня прекрасно бы справились. У вас порядок как на корабле.
Под густой щеточкой усов мелькнула улыбка. Торранс, хоть и носил на себе несколько лишних фунтов, был безупречно подтянут и крепок. Отглаженным выглядели не только его мундир, белье и волосы, но даже капитан Саймондс. И резкий голос напоминал гусиный гогот или лай. Ватсон теперь понимал, почему раненые при его обходе из последних сил вставали навытяжку у постелей.
– С Каспаром Майлсом, я полагаю, вы уже познакомились?
– Встречался. – Ватсон не то чтобы ощетинился, но, видимо, чем-то выдал себя.
– Понимаю, понимаю, несколько необычно. Но хирург он блестящий. Попал к нам случайно, и, ну… нам удалось его удержать.
– Мы с нетерпением ждем рассказа о методике переливания, – вклинился капитан Саймондс.
– С удовольствием расскажу и покажу.
– Прекрасно, – кивнул Торранс. – И как насчет демонстрации для фельдмаршала Хейга, когда он приедет? Пусть увидит, что у нас здесь не темные века. Уверен, подопытных для вас хватит…
– Может быть, обсудим это позже, майор Торранс? Мне нужно в штаб, в Сомерсет-хаус. – Ватсон взглянул на часы. Дело шло к полудню. Он покосился на Бриндла, которого миссис Грегсон уже укладывала в постель. Мисс Пиппери наливала ему снотворное. Бриндл не противился, руки и ноги у него гнулись, словно каучуковые. Ясно, что с него пока не будет толку. – Однако я, кажется, лишился шофера.
Ватсон вполне справлялся с управлением, но вождение не доставляло ему удовольствия, да и не дело для офицера служить самому себе шофером.
– Не волнуйтесь, майор Ватсон. Побелки с меня на сегодня хватит. Если вам нужно всего лишь добраться в штаб, – миссис Грегсон стянула косынку и рассыпала по плечам пышные каштановые волосы, – я вас довезу.
15Блох смотрел на фотографию человека, ради убийства которого он пересек ничейную землю и вражеские окопы. Смотрел бесстрастно. Для Блоха этот человек был уже мертв – неодушевленный предмет. Мишень – чисто и просто. Этому он научил себя первым делом. Не считать их людьми. Они – ходячие мишени. Не гадать, есть ли у них семьи, друзья, любимые. Просто сделать работу и уйти.
Он слегка переменил позицию, стараясь не нашуметь. Несколько раз его чуть не обнаружили. Под утро пришли в движение люди, механизмы и животные – торопились добраться до места, прежде чем пасмурный рассвет выдаст их врагу. Чистка амуниции, доставка пайков и питьевой воды, медицинские двуколки с медикаментами, колонны пополнения и уходящих в тыл – все спешили занять дневные позиции, потому что стараниями таких, как Блох, и артиллерийских наводчиков на этой войне все перемещения производились преимущественно ночью.
Он отлеживался в нефе, пока британские солдаты заходили перекурить, в надежде, что стены скроют огонек папиросы от снайперов. Знали бы они! Другие облегчались у стены – крякали от удовольствия под журчание струи и насвистывали, застегиваясь. Раз он слышал, как кто-то, зайдя в церковь, тихо плакал, давя рыдания и замолчав, когда послышался голос:
– Сэр? Вы здесь, сэр?
Он слышал обрывки разговоров из ближней траншеи – невнятные, ясно различались лишь короткие ругательства. Солдаты курили, и он завистливо втягивал носом табачный дым. Потом, обещал себе Блох, когда вернется в свой тыл: напишет домой, чтобы пополнили запас и предупредили дорогую Хильду, что он едет к ней.
Пока в церкви и кругом шла вся эта предрассветная суета, Блох быстро и бесшумно решал
свою задачу. Нашел четыре обрывка колокольных канатов и, крепко связав их вместе, сумел зацепить веревку за балку под колокольней. Как раз тогда вошел плачущий офицер, и Блоху пришлось скорчиться в углу в надежде, что этот человек не в том состоянии, чтобы заметить лианой свесившуюся сверху тонкую нить. Впрочем, он приготовил штык и мог бы, выкажи офицер любопытство, мгновенно перерезать ему горло. Но убивать не пришлось – ни этого, ни других случайных гостей.
Потом Блох, повесив винтовку за спину, ухватился за веревку и подтянулся наверх, стараясь как можно реже упираться в стену, чтобы не потревожить кладку. Наконец он выполз на помост. Когда ладони перестали гореть, а плечи ныть, он вытянул колокольные канаты наверх и, свернув, уложил на полу. Снял накидку и разложил ее рядом с веревочным мотком, затем распаковал винтовку, флягу и паек, разместив все это на накидке перед аркой, открывающейся на запад, – на месте изящной кованой решетки теперь зияла дыра. Итак, устроился он с удобствами.
Блох уже лежал на помосте, когда восход бросил первый чугунно-серый луч на Сомерсет-хаус и через телескопический прицел стало явственно видно лицо часового у дверей.
Блох улыбнулся про себя. Дайте ему полшанса – и «особая цель» Люкса превратится в покойника.
16Дождь прошел, и тучи дружно и плавно, как темный занавес, скользнули с неба, открыв синеву. Наконец-то пропали все запахи, кроме керосина и грибницы, выпущенной на свободу сырой развороченной землей, – Ватсону вспомнились поездки по суррейским проселкам после весенних ливней: живые изгороди в зеленых клювиках почек, исходящие паром пашни под выглянувшим после бури солнцем. Он будто наяву слышал перестук копыт, окрики извозчика, ощущал волнение, предвкушая новую заманчивую головоломку, решение которой им предстояло. Каким простым был тогда мир! За спасение того мира, напомнил он себе, и сражаются большей частью эти молодые люди.
Он прислонился к крылу своего «Кроссли 20\25» и, дожидаясь миссис Грегсон, закурил «Бредлит», глубоко вдохнул сладковатый дым. Дамский табак, называл эту марку Холмс, но Ватсону нравился контраст: легкие освежающие сигареты и мужественный, бодрящий трубочный «Шипперс».
Кругом расхаживали только равнодушные отряды могильщиков, поэтому, чтобы не разглядывать их, Ватсон смотрел на три наблюдательных аэроплана, почти застывших в бледном небе над германскими позициями. Ему на память пришли утки, летящие на засады охотников. Впрочем, еще выше он угадывал три неподвижных, как воздушные змеи, крестика. Пожалуй, у медлительных разведчиков имелись ангелы-хранители. Ватсон надеялся, что не ошибся.
А что младшая сестра Дженнингс? Нужен ли ей невидимый хранитель? Ватсон понимал, что отстал от жизни, что война породила новую мораль, зыбкую, как Гримпенская трясина. И все же было нечто отвратительное в хладнокровии, с каким Майлс выбирал себе добычу. Не исключено, что он неудачно выразился: возможно, страсть связала ему язык и помешала подобрать более изящные слова. Майору вспомнилось, как мгновенно он влюбился в Мэри Морстен и как трудно ему было выразить свои чувства. Какое уж там красноречие! Может, Майлс просто по-своему, неуклюже, проверял, нет ли у него соперника в любви.
А его собственная злобная шпилька в адрес канадских медсестер? Только из того, что сестра Спенс не одобряла склонности канадок к танцам, Ватсон вывел поспешное и суровое суждение об их нравственности. Он вспыхнул, вспомнив об этом, и почувствовал себя предателем по отношению к доминиону, ежемесячно посылавшему на войну тысячи мужчин и женщин. Сознавая, что выглядит глупо, Ватсон, оставляя мисс Пиппери кровь для Шипоботтома, все же передал с ней Майлсу короткую записку с предложением встретиться вечером и «во всем разобраться». Как бы сурово ни судил Ватсон, но с Майлсом им предстояло работать по меньшей мере несколько дней. Следовало дать молодому врачу шанс оправдаться.
– А это не слишком… смело? – спросил Ватсон.
– Ах, майор, сразу видно, что вы не слышали о «зеленых косынках» Первиза. Думаю, вам лучше сесть впереди, – заметила она, когда Ватсон сделал движение к заднему сиденью. – Сейчас объясню почему. Эй, там! Санитар! Машину заводить умеете?
Носильщик, перемазанный в запекшейся глине, с потухшими от усталости глазами, все же послушно кивнул.
– Окажите нам честь, – попросила миссис Грегсон, передавая ему заводную ручку.
– Да, мэм, рад помочь.
Ватсон неизменно восхищался носильщиками. Несмотря на отупляющую, изматывающую работу, таская мертвых, умирающих и раненых через траншеи и по изрытой воронками земле, они в большинстве всегда готовы были помочь. Даже рискуя вывихом плеча из-за тугой ручки.
Миссис Грегсон скользнула за руль и принялась играть рычагами, освобождая дроссель.
– Еще в начале, когда война оставалась игрой для джентльменов, мы, волонтерки, добились разрешения собирать погибших на поле боя. Командующий тем участком фронта с немецкой стороны, довольно порядочный человек, пообещал, что, если мы наденем яркие косынки, чтобы выделяться среди солдат, снайперы будут нас щадить. Так и вышло. В доме, где мы тогда стояли, были шторы с зеленой шелковой отделкой, и мы выкроили из нее косынки. Германцы не нарушили обещания командующего. Любому, кто стрелял в нашу сторону, свои же устраивали адскую жизнь. Мы стали невидимками. А теперь… спасибо! – кивнула она, когда «Кроссли» ожил, и забрала у санитара ручку. – А теперь, как я понимаю, у противника всем известно, что женщины в таких головных уборах неприкосновенны. Однако мужчину на заднем сиденье штабной машины сочтут офицером в высоких чинах и, стало быть, предпочтительной целью. И это, – обе дверцы и капот машины были помечены большим красным крестом, – вас не защитит. Так что, – она хлопнула Ватсона по колену, заставив подскочить, – вам безопаснее рядом со мной, майор.
С этими словами она взялась за рычаги, и машина рванулась вперед, расплескав грязь в разъезженной колее, ведущей от госпиталя к большой дороге.
– Я поверну сперва на запад, – объяснила миссис Грегсон, показывая закрепленную на панели карту. – Иначе слишком много перекрестков, к тому же ближе к фронту блокпосты военной полиции. Ловят дезертиров, снайперов. И конечно, шпионов. Документы у вас с собой?
Ватсон кивнул.
– Вы не против, что машину ведет женщина, майор Ватсон? – осведомилась миссис Грегсон, нарочно проехав юзом по маслянистой грязи перед воротами.
– Нисколько, миссис Грегсон, – хладнокровно ответил он. – Это не единственное, чем нам приходится платить за войну.
Она стрельнула глазами, проверяя, не шутит ли он.
– Вне службы вы можете называть меня Джорджиной, майор.
На размокшей после ливня дороге было большое движение: тягловые повозки, грузовые автомобили, санитарные машины и даже омнибусы, которые нужда заставила возвратить на службу. Каждые полминуты приходилось включать «дворники», которые со скрипом размазывали грязь по стеклу. Ватсон сомневался, видна ли сквозь него дорога, но миссис Грегсон правила уверенно – или бесшабашно, ему трудно было судить.
Вдали от боев равнинная местность приобрела более обыденный вид, черепица на крышах уже не выглядела редкой диковинкой, а кое-где Ватсон замечал работающих в поле крестьян и скотину, которой не приходилось опасаться за жизнь. Над бурыми полями кружили, высматривая падаль, большие птицы, с обочины колеи вспархивали зяблики. Вдали торжественными рядами выстроились тополя. В другом месте такой вид навевал бы скуку, но сейчас казался волшебным, как диорама сказочной страны. Всего несколько дней на острие войны превратили обыденность в чудо.
– У Нювкерка повернем к югу. Вы слышите, майор? – нетерпеливо окликнула Джорджина.
– Да, простите, миссис Грегсон. От Нювкерка на юг.
– Вы не в своей тарелке? Выглядите таким рассеянным.
Он вкратце рассказал ей о беспардонности Каспара Майлса и о своих опасениях за сестру Дженнингс. И с изумлением услышал ее смех.
– Если мы станем оберегать честь каждой молодой сестры милосердия на Западном фронте, майор Ватсон, нам придется забросить работу. Она привлекательная девица. – (И, возможно, достаточно шустрая, – добавила она про себя.) – Как говорится в наших местах: «Учись, девка, чужим рукам воли не давать».
Осмыслив значение поговорки, Ватсон неловко заерзал:
– Но…
– Но ваша забота говорит в вашу пользу. Это ведь отеческая забота? – В ее голосе мелькнуло озорство.
– Разумеется, какая же еще? – возразил он.
– Странно, – жалостно вздохнула миссис Грегсон, – что никто, сколько я замечала, не беспокоится за честь пожилых вдовушек.
– Миссис Грегсон, какая же вы… – Слова завязли, как колеса в песке. Ловушка, с опозданием сообразил Ватсон.
Она хихикнула.
– Я вас дразню, майор. – И снова посмотрела на карту, потом на далекий церковный шпиль. – Что ж, мы с мисс Пиппери тоже приглашены на танцы.
– Сестра Спенс вам…
– Прошу вас! – Она так поджала губы, словно раскусила кислятину. – Такой чудесные день, не будем его портить.
– Вас она, пожалуй, не сможет удержать, но своих девушек ни за что не отпустит.
– Что ж, значит, нас с Элис будет окружать больше офицеров.
– Кто же доставил вам приглашение?
– Некий лейтенант Меткалф.
– Не припомню, чтобы имел удовольствие…
– Он из офицеров Ли. Очень мил на свой безнадежный манер. Кстати, Элис – мисс Пиппери – и я хотели посоветоваться с вами.
– Со мной? Я плохой танцор.
– Не о танцах, что вы! А как найти подход к сестре Спенс.
– А… – На секунду ему стало обидно. Бывало, Ватсон кружил головы на полковых балах. – Не уверен, что к ней есть подход.
– Для нас – нет. Но вы… вы умеете найти нужные слова, майор Ватсон.
– Чепуха.
– А что вы сказали Бриндлу в палатке? Если это не слишком личное?
– Я сказал, что знаю, каково потерять друга. Близкого друга.
А потом этот друг чудом воскресает, а ты из-за нескольких необдуманных, бесталанных слов снова его теряешь. Правда, этого он Бриндлу не сказал.
– И что жизнь продолжается. И надо дорожить воспоминаниями, которые у тебя остались, а не губить их горечью. Банальность, собственно говоря.
– Вряд ли он так считает.
Они проехали живописную красно-белую ветряную мельницу, лишившуюся одного крыла, но продолжавшую вращать уцелевшими.
– Вы женаты, майор?
– Был. Первая жена, Мэри, умерла вместе с нашим ребенком. Боже мой, больше двадцати лет прошло. Вторая, Эмили… – Он ощутил, что эта боль живее.
Грусть от потери Мэри со временем притупилась, жалость к мертворожденному мальчику стала глуше, беспомощная ярость уплыла, как буря, ушедшая терзать других. Сгладился и стыд врача, не сумевшего спасти собственную жену и ребенка. А вот мысль об Эмили еще колола в груди, не давая вдохнуть, и образ ее был резок и отчетлив. Занавес времени еще не скрыл ее.
Мисс Грегсон послала ему озабоченный взгляд. Услышала перемену в его дыхании.
– Простите, майор. Если вам тяжело… действительно, это не мое дело.