Командир группы — дождался, пока бой разгорится в достаточной степени, чтобы заглушить лишние звуки, а пулеметчики, которые собрались у аппарели — отвлекутся и потеряют бдительность. На пальцах объяснил ситуацию — по два человека на вертолет.
Надо быть настоящим отморозком, чтобы вчетвером — пытаться захватить два транспортных вертолета. К счастью — это были экипажи чисто «морские», они базировались на ТДК и давно не летали в зоне боевых действий. Нормальной охраны на земле не было, только бортовые пулеметчики, решившие покурить и потрепаться.
Командир группы — достал небольшую трубку, которые у них были — у каждого. Длиной примерно тридцать сантиметров, тонкий стальной лейнер и прочный пластик поверх. Вложил в нее пулю — пластиковую муху, переделанную наживу для рыбаков. Только вместо крючка — жало, с сильнейшим снотворным.
Немцы — бакланили о своем и просто-таки напрашивались. Все-таки — террор в Африке совсем не такой, как на Востоке, и потому — расслабились. За расслабуху — платят собственными жизнями — но не в этот раз. Глушители были у каждого — спецназ немыслим без глушителей — и разбросать их одной очередью — для этого даже по одному, а не по два человека на вертолет достаточно. Но что потом? Если бы это были англичане — командир группы не мешкал бы ни секунды, но... немцы. Они жили рядом, они тренировались вместе, среди офицеров было много немцев, предыдущий командующий Силами специальных операций был прибалтийским, остзейским немцем. Как бы не повернулось дело потом — немцы узнают о том, что русские убили немцев. Русские солдаты убили немецких солдат, из засады и в достаточно спорной ситуации даже не в бою. Рано или поздно — немцы придумают, как отомстить и отомстят. Достаточно напутать со смесью или с параметрами декомпрессии во время совместных учений — смерть такая, что и врагу не пожелаешь и ничего не докажешь. Дело пойдет дальше. Будет хуже жить всем и все из-за одного его решения. Так что — лучше, если немцы узнают, что русские, даже в такой ситуации — помнили о дружбе до тех пор, пока это было возможно.
Он поднял трубку и направил на ближайшего
Сами немцы — и в самом деле расслабились.
В экипаже Сикорского, который Мессершмидт — пять человек летного персонала и два — наземного. Из летного — пилот, штурман, он же второй пилот, канонир правого борта, канонир левого борта (это тебе флот, а не сапоги) и бортмеханик. С тех пор, как на аппарели установили еще один пулемет — он еще и хвостовой пулеметчик, а так он за десантирование отвечает. Полезный член общества, в общем.
В отличие от остальных кораблей Флота открытого моря — на Баварии экипажи были слабые. Она считалась учебной — и здесь постоянно было полно зеленых салаг. К тому же — именно эти экипажи учились скоростному тралению а не доставке и эвакуации групп за линию фронта. Моряки все-таки достали Ирлмайера — дали ему два наименее опытных экипажа. Не стоило хамить.
На бой смотреть было скучно, тем более что сначала палили по ним, а потом развернули автоматический гранатомет — и бой быстро сошел на нет. Очевидно, сейчас будут переговоры, потом найдут решение. Так что — трое канониров собрались перекурить...
— ... Так вот, лежу я и вижу — мы с Гретой на Кильской регате. Ее отец кого-то там приветствует, на нас не обращает внимания. Грета смотрит в сторону отца и вдруг я чувствую, как она кладет мне туда руку...
— Да пошел ты.
— Кильская регата, еще чего придумаешь...
— И тут я чувствую, что куда-то лечу...
— Преждевременная эякуляция — со знанием дела заявил бортмеханик, старше стрелков на пять лет
— Нет. Шуцман Адольф. Я сижу на полу, моя кровать перевернута, а он стоит и орет — Подъем, скотина!
— Ха-ха-ха...
Это действительно было смешно. Вот только... рассказчик поперхнулся, закашлялся...
— Эй...
И начал вдруг как то ложиться... прямо на аппарель.
— Чего с тобой. Эй, Клейн. Поперхнулся что ли?
— Подожди...
Бортмеханик включил фонарик, засветив зрение, ослепив и себя и товарища. Канонир правого борта был белый как мел.
— Что с ним?
Палец к артерии — пульс был.
— Аптечку.
Две тени были уже совсем рядом. Два на два — любо плюнуть, снятие часового — едва ли не первое, что изучают. Гораздо сложнее — снять врага так. чтобы он остался жив...
Несколько секунд — и вот в отключке уже трое. Одна тень — проникает в вертолет. Другая — тащит лежащие на аппарели тела дальше, в вертолет...
— Хенде хох!
Вертолетчики — каста, что в армии, что на флоте — особенная.
Вертолет — едва ли не самая сложная техника для использования. Пилотирование боевого вертолета — официально считается самой сложной дисциплиной, пилот боевого вертолета имеет жалование больше, чем у летчика — истребителя. Поэтому — за штурвалом вертолета встречаются даже генералы, полковник или старший майор (подполковник) в качестве командира экипажа — дело обычное. И тыкать пистолетом в лицо — этого нельзя делать, даже если ты враг.
Пилоты вертолета — находились на месте, потому что устав запрещал им сходить с места и покидать машину. Первый пилот, полковник Шталмайер — как раз грыз подсоленный сухарь, чтобы перебить аппетит, а штурман, майор Гауге — решил перекусить по-взрослому. Как раз за рагу из термоконтейнера принялся, и тут...
— Что?
— Ни слова по рации, все равно бесполезно! Тревожная... у вас нет.
— Какого черта?! — Шталмайер бросил недогрызенный сухарь в приоткрытый блистер.
— Не двигайтесь, иначе смерть.
Неизвестный — протянул руку и выдернул оружие самозащиты — пистолет-пулемет МР7А1 из кобуры на груди полковника. Пилоты носили такое оружие на груди, оно должно было им помочь, если собьют над вражеской территорией — продержаться до подхода спасателей.
— Франк!
Гауге попытался одновременно ударить неизвестного и не выпустить рагу — но неизвестный ударил майора согнутым локтем по голове и так же лишил его оружия.
— Что происходит?!
— Происходит то, что вертолет захвачен. Будете делать то, что говорят — останетесь в живых. Если нет...
— Что он говорит?!
— Черт, больно...
— Вертолет захвачен. Мы не хотим убивать вас. Нам надо просто убраться отсюда, ясно? Вывезете нас — и все будет нормально.
— Что? Куда вывезете?
— Пункт назначения я вам скажу позже.
— Вашу мать, это какая-то проверка? Вы что, идиот?
В десантном отсеке был кто-то еще. Он услышал голос — но неизвестный говорил, смотря на них.
— Все чисто. Трое упакованы.
— Вторая птичка?
— Сигнал получен. Я в отсеке.
— Переоденься. Один ростом с тебя. Сыграем.
— Есть.
Пилот вспомнил этот язык — русский. Русский надо было знать. Русские были союзниками.
— Что вам нужно? — спросил он по-русски — это вертолет германского флота, вы понимаете это?
— Еще как понимаю, полковник — неизвестный ответил тоже на русском языке — я же сказал, нам надо убраться отсюда. Вывезете нас — и останетесь живы сами. Нет...
— Да пошел ты. Хочешь — убей меня, кусок дерьма. И кто тогда поведет вертолет? Тебя просто пристрелят как собаку.
Неизвестный ткнул полковника стволом пистолета
— Вертолет подниму в воздух я, полковник. Я умею управлять вертолетом, и мои люди — тоже, нас хорошо учили. Возможно, я умею пилотировать не так хорошо как вы — но все-таки умею.
Можно было не верить этому — мало ли кто что скажет. Но полковник поверил. Потому что краем глаза, только когда поворачивался, в самом начале — заметил, куда бросил взгляд незнакомец, перед тем, как начать разбираться с ними. Туда, куда и он сам посмотрел бы, оказавшись в незнакомом вертолете. Запас топлива, температура и обороты турбины, горизонт смотреть смысла нет — стоим на земле. Значит — он и в самом деле умеет обращаться с вертолетом и возможно — при необходимости сам может взлететь. Конечно, по правилам в кабине должно быть двое — но второй только контролирует. Опытный пилот — вполне способен взлететь в одиночку.
И неизвестный — странный, не похож на бандита. Правильные фразы, богатая лексика — это либо его родной язык, либо он его очень хорошо учил.
— Что замолчали? Обдумываете свое положение?
— Нет.
— И правильно. Нечего тут обдумывать. Бывают ситуации, когда надо просто подчиниться. И это — не самая худшая из них...
Мы опоздали. Сколько раз нам вбивали в голову в училище: опередил — победил. Если хочешь победить— опережай противника, кто опережает тот назначает будущее. Но здесь — мы опоздали, немцы успели первыми, и теперь — предстояло расхлебывать заваренную кашу.
Нас было шестнадцать человек, четыре экипажа. Два вертолета Сикорский — 59, легких и скоростных, в специальной комплектации. Самые опытные экипажи, которые только были — в конце концов, это была группа, охотящаяся за генералом Абубакаром Тимуром, лучшие из лучших. И все равно — примерно к середине нашего пути до хорватского берега — я вдруг понял, что мы реально можем и не долететь.
Нас было шестнадцать человек, четыре экипажа. Два вертолета Сикорский — 59, легких и скоростных, в специальной комплектации. Самые опытные экипажи, которые только были — в конце концов, это была группа, охотящаяся за генералом Абубакаром Тимуром, лучшие из лучших. И все равно — примерно к середине нашего пути до хорватского берега — я вдруг понял, что мы реально можем и не долететь.
То, что происходило в воздухе — нельзя было описать словами: немцы как будто взбесились. У них в воздухе — было едва ли не полное авиакрыло, мы начали поднимать самолеты вторыми и «потеряли воздух» — теперь его приходилось выгрызать, милю за милей. Встав в оборонительный порядок — немцы методично, раз за разом, применяли все приемы, какие раньше применялись только в врагам. Начиная от демонстративного перевода радара в режим прицеливания — отчего Наташа[21] сходила с ума, и заканчивая активным маневрированием в опасной близости, особенно опасным от того, что дело происходило ночью. Доставалось и вертолетам — в отличие от самолета вертолет вполне можно сбить сильной струей воздуха от пролетевшего в опасной близости реактивного истребителя. Произошло нечто такое, что привело обычно невозмутимых тевтонов в ярость.
Почему-то вспомнилось высказывание великого испанского писателя Бальтазара Грасиана и Моралеса. Он сказал: «Худшие враги — из бывших друзей: бьют по твоим слабостям, им одним ведомым, по наиболее уязвимому месту». Есть и еще одно высказывание, великого итальянского политика и властителя из Средневековья Козимо Медичи: «Сказано, что мы должны прощать своих врагов. Но нигде не сказано, что мы должны прощать своих бывших друзей». Все это — об одном и том же. Нет худших врагов, чем бывшие друзья, и дело не в знании их слабых мест — а в той ярости, которую они испытывают при осознании того, что они — бывшие. Эта ярость — вызванная иногда предательством, иногда интригами, иногда простым недопониманием — столь ужасающа, что под влиянием ее могут быть приняты самые ненормальные решения. После которых — пути назад уже не будет.
Только очень близкие, или в чем-то схожие люди — могут смертельно ненавидеть друг друга, остальным друг на друга просто плевать.
— Вижу берег!
— Берег, готовность!
Может, хватит, а? Как говорил один киногерой — хороший дом, ласковая жена — все что нужно, чтобы встретить старость. Я уже на несколько лет переслуживаю, я не имею права числиться в боевых подразделениях и остаюсь в боевом составе флота исключительно благодаря оговорке, что на лиц адмиральского звания — положение о предельной выслуге не распространяется. Наверное, тот, кто составлял этот «табель о рангах» не думал о адмиралах, которым нет и сорока, которые почти все звания получили досрочно, которые вместо того, как корабли водить, хорошо знают, как их топить, причем в одиночку, и которые... Да черт с ним, вопрос в том, зачем ты здесь? Боишься собственной старости? Не понимаешь, что рано или поздно уставшая сталь даст излом, и ты подставишь тех пацанов, которые идут в одной связке? Надеешься их чему-то научить? Неужели ты думаешь, что тех, кто прошел Персию, кто высаживался на крышу энергоблока штурмуемой атомной электростанции, кто ходил за линию фронта во время восстания Махди, кто охотился за самыми опасными террористами из всех, каких только знала история — неужели ты думаешь, что сможешь их чему-то научить? Мир сейчас совсем другой, и если тебя считают «победителем драконов» — так это только потому, что драконы в те времена были совсем другими. Нынешний дракон — немногим больше двадцати, оловянные от ненависти глаза, пояс шахида, который он не снимает ни днем, ни ночью, несколько намертво вбитых в подсознание фраз и условных реакций и ничего сверх этого. И вот таких — они брали даже живыми!
— Господин адмирал.
Я вернулся из мира беспощадных рассуждений — в не менее беспощадную реальность. Командир группы сидел напротив меня — в вертолете больше половины мест были свободными.
— Да, слушаю.
— Две минуты до высадки. Прикажете заряжать?
— Заряжайте.
— Зарядить оружие, минутная готовность!
Он посмотрел на меня — я хорошо знал его, а он — меня, не раз виделись и на Сицилии и в горящем Вашингтоне. Посмотрел так, что мне право же, стало неловко
— Ваше Высокопревосходительство, для нас честь идти с вами. Рассказать кому — не поверят.
Да уж
— Слушай приказ. Делай свою работу и не обращай внимания на меня, все ясно?
— Так точно!
— Не кричи так. Вертолет перекрикиваешь. Это для меня честь — идти с вами. Вы — будущее, я — уже нет. С нами Бог, господа.
— С нами Бог, за нами Россия!
Мы совершили посадку дальше от вертолетов, черных махин, едва помещающихся на дороге. С земли — я чувствовал это спинным мозгом — в нас целились десятки стволов, и не меньше — угроза была в небе. Немцы были взбешены, это чувствовалось по их радиограмме, больше похожей на ультиматум и спутавшей нам все карты.
— Дай гранату. Да не ту...
Светошумовая. В отличие от гранат британского образца наша — не цилиндр, а небольшое яблочко, наполовину белое, наполовину черное, черная часть резиновая как эспандер, чтобы не смотря определить тип гранаты. Называется Заря.
— Боевой приказ, пираты. Слушаете?
— Так точно.
— Остаетесь в вертолете, сразу за мной не лезете. Дальше — как внимание будет отвлечено на меня — по обстановке. Можете, через люк для лебедки вниз, можете еще как. На меня не смотреть. Если будет совсем кисло — я подрываю гранату, они временно ослепнут, они все будут смотреть на меня. Тут уж — не подведите.
— Один человек будет следить за вами. Снайпер.
— Отставить. Их — до сотни. Вам нужен будет каждый ствол. Остальное — мои проблемы. Господь с нами.
— Удачи.
Второй вертолет, с группой из восьми человек — ушел дальше. Мы тоже не дураки — он высадит вторую группу из восьми человек там, где это будет целесообразно, там, где они не будут под прицелом с первой минуты высадки. Восемь человек внутри периметра и восемь извне, у которых руки будут свободны, и которые могут ударить где угодно и как угодно. У них даже легкий миномет будет. Хоть пару козырей — но мы из колоды достанем.
Вышел через боковой люк. Один. Пошел вперед. В темноте — видно плохо, видно только, что вертолеты стоят, плохо освещенные и кажется, безжизненные. Что, ко всем чертям произошло здесь?
Одна красная точка... вот уже две. Снайперы. На нервы давят. И мысли разные в голове — от перебора того, что не сделал, до констатации того факта, что пожить то еще хочется.
— Стоять! Руки вверх.
Я продолжал идти. Медленно, но спокойно, как на прогулке. Девяносто девять из ста, что никто не возьмет на себя ответственность. С французами надо быть в таких случаях крайне осторожными — галльский темперамент, возможен эксцесс исполнителя[22]. Опасаться надо англичан — у них есть привычка без предупреждения наносить сильнейший удар в челюсть, и ввязываться в бой, не соизмеряя шансы на победу. Менее опасны североамериканцы, а немец — если не получит приказа, будет лежать до скончания века.
Так я и шел, пока человек из темноты не заступил мне дорогу. Ниже меня, но немного, видно плохо. Но шестое чувство подсказывает, что где-то я его уже видел.
— С кем имею честь?
— Адмирал русской службы, князь Воронцов, честь имею.
— Адриан фон Секещ, нахожусь на службе Его Величества Кайзера, честь имею.
— Вы старший здесь?
— Вообще то старший по званию, герр адмирал находится в том вертолете. И не может принять участие в нашей беседе.
— Вот как? Почему бы ему не сделать милость и не выйти к нам?
— Потому что он захвачен, сударь. В заложники.
— Вот как? — я на самом деле удивился — и кем же, позвольте поинтересоваться?
— Вами. Точнее — вашими людьми.
Я промолчал. Начиная догадываться.
— Вы не отдавали такого приказа, сударь?— проницательно спросил Секеш
— Я отвечаю за своих поступки и поступки своих людей, милорд. Имеете какие-то требования?
Теперь — пришлось помолчать в раздумье уже Секешу
— Герр адмирал — сказал он — здесь нет ничего вашего. Это не ваша земля, это не земля вашего вассала, это не ваше дело, то, что здесь происходит. Клянусь честью, если ваши люди выпустят немцев, которых они удерживают в заложниках, освободят нашу технику — мы позволим вам уйти. Вот наши требования.
— Сударь — сказал я — возможно, здесь вас больше, чем нас, но вот насчет акватории я бы не стал так утверждать, скорее наоборот. Я с уважением отнесся к вам и вашим словам, в то время как вы открытым текстом предложили мне спасаться бегством. Мы здесь, мы будем здесь, с этим ничего не поделаете ни вы, ни кто либо другой. Предлагаю — во имя дружбы наших стран, если от нее еще что-то осталось, во имя тех девяноста лет спокойствия, которые нам удалось отыграть у судьбы, допустить меня к вертолету, чтобы я мог поговорить с теми, кто там находится. И не ставить мне условий, которые я не могу выполнить, хотя бы из соображений чести.