— Легко впадают в ярость… Легко впадают в ярость… Легко впадают в ярость… — словно подтверждая его слова, забормотали вокруг обезьяны.
Сопровождаемые столь шумным эскортом, мы достигли старого дерева (об этом говорил цвет его коры, не светло-кофейный, как у остальных, а чугунно-серый), судя по всему, и являвшегося резиденцией папаши Хавра. Вход в дупло располагался примерно на высоте двух человеческих ростов, но обезьяны предусмотрительно построили для нас лестницу из своих собственных тел. Взбираясь вверх по их жестким косматым туловищам, я вынужден был мысленно согласиться с Хавром — пахло от хвостатого народа отнюдь не ландышами.
Как я и ожидал, внутри дупла царили полумрак, духота и сконцентрированная почти до осязаемой плотности обезьянья вонь. В такой атмосфере можно было подвесить не то что топор, но даже соборный колокол. Если отец Хавра и исповедовал какую-нибудь философию, то скорее всего философию киников, предпочитавших нищету, грязь и убожество всем земным благам. Дупло оказалось не только вместительным, но и разветвленным, как катакомбы. В центральном помещении обитали боеспособные самцы, а самки и детеныши жались по дальним закоулкам.
Властвовавшего над обезьянами человека мы обнаружили в какой-то яме, наполненной густой мутной жижей, по поверхности которой широко разметалась его седая, как у волхва, борода. Кости черепа проступали под кожей так ясно, словно этой кожи вообще не было. Пронзительный взгляд глубоко запавших линяло-серых глаз странным образом напоминал мне кого-то.
Впрочем, на меня старик глянул только мельком и тут же заговорил с сыном. Разговор их, напоминавший пересвистывание птиц, к моей радости, закончился очень быстро.
— Отец спросил, на каком языке ты говоришь, — объяснил мне Хавр. — Я ответил, что на языках урвакшей и дитсов. Он презирает и тех и других, но ради тебя постарается освежить свою память.
— Урвакши убили мою жену, а дитсы отняли сына, — произнес старик, и то, как это было сказано, свидетельствовало об отменно ясном состоянии его ума. — Поэтому я и позволяю себе столь недостойные высказывания. На самом деле ни один народ не заслуживает ни презрения, ни поклонения. Нельзя же презирать реку, в которой утонул твой близкий, или пропасть, в которую он сорвался. Любой человеческий поступок, добрый или злой, давным-давно предопределен высшей силой.
— Почему ты лежишь в этой. смердящей яме? — спросил Хавр. — Неужели ты не в состоянии раздобыть ложе, подходящее твоему возрасту и положению. Мне известно, сколько сокровищ собрала для тебя эта вонючая братия.
— Сокровища предназначены для благих дел и не принадлежат мне, сынок. А эта, как ты говоришь, смердящая яма — лучшее средство от пролежней. Если бы не она, мое мясо давно бы прогнило до костей. Ведь за время, проведенное мной в полной неподвижности, сменились уже три поколения этих добрых и бесхитростных существ, которых ты столь безосновательно оскорбляешь. Разлука не изменила тебя, сынок. Чужой хлеб и чужой кров ничему хорошему научить не могут… А сейчас иди отдохни с дороги. Я должен переговорить с этим человеком без свидетелей.
Хавр приоткрыл рот, словно собираясь возразить, но обезьяны, подняв оглушительный галдеж, уже посыпались вон из дупла. Увлекаемый десятками цепких рук, Хавр последовал за ними наружу, где царил такой шум, словно эвакуировалось население не только одного этого дерева, но и всей рощи.
— Может быть, до начала нашей беседы ты хочешь спросить меня о чем-нибудь? — произнес старик после того, как гомон за стенами дупла утих.
— Как называть тебя, отец? — спросил я. — На мой слух, Живущий В Дупле не слишком благозвучное имя для столь достойного человека, как ты.
— Так и зови, как назвал сразу. Уже давно все те, что общаются со мной, называют меня просто Отче.
Вот кого он мне напоминает, подумал я. Всевидящего Отче народа болотников. Человека, которому доверены нечеловеческие тайны, смертного, способного общаться с небожителями.
— Тогда больше ничто не мешает начать нашу беседу, Отче.
— Почему ты хромаешь? Твое предназначение требует не только ума, силы и удачи, но и легких ног.
— Несколько дней назад на Забытой Дороге, недалеко от Стеклянных Скал, мы подверглись нападению каких-то странных созданий. Одно из них повредило мне ногу. Но кость уже почти срослась.
— Срослась за несколько дней?
— В одном из миров, оставшихся позади, мое тело буквально по косточкам перебрали существа, которым известны все самые сокровенные тайны человеческого организма. Им нужен был сильный, выносливый, неуязвимый воин-слуга, и они придали мне эти качества.
— Качества слуги — тоже?
— Нет, тут судьба благоволила ко мне… Прости, Отче, что перебиваю тебя. Ты только что упомянул о каком-то моем предназначении. Что тебе известно об этом?
— Не больше, чем тебе самому.
— Еще раз прости за назойливость и бесцеремонность. Ты служишь бессмертным и всезнающим созданиям. — Я глянул вверх — туда, где с потолка этой мрачной берлоги свешивались тяжелые полуистлевшие штандарты, изображавшие золотисто-красную птицу на фоне черного, рассеченного молниями неба. — Почему они не могут вернуть тебе молодость и здоровье?
— Ты говоришь о Предвечных? Их побуждения настолько далеки от наших, что они вряд ли способны отличить здорового человека от больного, а старика от юноши. Им не дано осознать бренность человеческой жизни, как нам не дано осознать бремя бессмертия. Впрочем, я никогда и не просил их об этом. Раньше не осмеливался, а теперь не хочу. Природа человека в надлежащий срок требует смерти точно так же, как до этого она требовала пищи, воды и воздуха. Мои дни приближаются к концу, и я рад этому.
— Возможно, я веду себя непочтительно…
— Не нужно извиняться. Наш разговор уже начался, и начался как раз так, как следует. Ты кое-что знаешь обо мне, примерно столько же мне известно о тебе. У нас общие покровители, но разная судьба. Я останусь здесь, а ты пойдешь дальше и дальше через великое множество известных и неизвестных миров. Цель твоя мне неизвестна, точно так же, как и тебе самому, однако, думаю, в свой срок ты все узнаешь. Возможно, она настолько грандиозна, что тебя сознательно оставляют в неведении, дабы не пугать раньше срока. А теперь скажи, что ты знаешь о мире, в котором находишься сейчас?
— Твой сын немного просветил меня. Этот мир — гнездо Предвечных.
— Он был их гнездом задолго до того, как в природе появился род человеческий. Теперь это ловчая яма, западня для них. Давным-давно, когда великая распря сотрясала Вселенную, тогдашние враги Предвечных, Иносущие — создания, властвовавшие над Миропространством, — окружили эту страну стенами, сквозь которые могли проникнуть лишь они одни. Предвечные были обречены метаться в этом замкнутом кусочке Мировремени. Их соплеменники, находившиеся в других пространствах, уже не могли прийти на помощь тем, кто остался в родном гнезде. А сейчас стены, которые мы называем Окоемом, медленно сжимаются, грозя уничтожить все живое и неживое. По пути сюда ты должен был преодолеть пропасть, называемую Гробницей Вечности. Это неизгладимый след, оставшийся после попытки Предвечных расколоть Окоем.
— Подожди, Отче… Мне еще многое непонятно… Сокрушения есть результат перемещения Предвечных в их родной стихии, которую ты называешь Мировременем? Так?
— Примерно. Но мы употребляем другое слово — Перемежовка. Только дитсы верят в злые козни Изнанки, в перевертней и тому подобную чушь. Хотя, как это ни назови, хорошего мало. Ткань Мировремени здесь так обветшала, что скоро сама начнет разваливаться на мелкие клочья.
— И причина этому — Перемежовки?
— Не только. Окоем сжимает наш мир, как крепкий кулак сжимает орех.
— Значит, все то, что появляется здесь при Перемежовке, является частью этого же мира, только принадлежащей к другому времени?
— Да. Перемежовка может занести сюда и самых примитивных существ, не имеющих даже настоящей кожи, а может — и город Стеклянных Скал, жители которого умеют такое, что до сих пор недоступно нам.
— Но, если ваш мир закрытая со всех сторон ловушка, каким же образом проник в нее я?
— Щель, удобная для мышонка, не подходит льву. Наверное, потому тебя и послали в этот трудный путь, что по натуре своей ты мышь. Ловкая, удачливая, пронырливая мышь.
Вот как, с горечью подумал я. Называется, похвалили. Ну пусть я и в самом деле не лев, но на статус медведя мог бы рассчитывать. А тут, пожалуйста — мышонок!
— Почему Предвечные забросили меня сюда? — проглотив обиду, продолжал я свои расспросы. — Именно в этот момент Мировремени?
— Потому что здесь сейчас нахожусь я. Единственный, кто может быть посредником между человеком и его бывшими творцами. Кстати, я забыл упомянуть еще об одной особенности твоего появления тут. Перемежовка, захватившая тебя, могла проскочить мимо нас и в будущее, и в прошлое. Это мой сын Хавр вынудил ее разразиться именно здесь. По этой части он мастак.
— За это, кажется, ему обещана награда?
— Да. — Старик сразу помрачнел. — Но эту награду мало заслужить, ее еще надо суметь взять. Такое не каждому по плечу…
— Опять я перебиваю тебя, Отче… Не даю сказать самого главного… Ведь, насколько я понимаю, тот разговор, ради которого меня доставили, еще не начинался?
— Толковое предисловие никогда не повредит даже сокровенному слову. А слово мое, передающее волю Предвечных, таково: тебе следует овладеть искусством воздействия на Мировремя. Это намного облегчит твой путь, а значит, приблизит его завершение.
— Ты имеешь в виду, что я по собственной воле смогу перемещаться в будущее?
— И в прошлое тоже. Лишь тогда ты сможешь отыскать щелку в Окоеме и выскользнуть на волю.
— Иносущие не могут сами снять Окоем?
— Увы. Их раса пострадала еще больше, чем Предвечные, и сейчас пребывает в глубоком упадке. Некоторые даже одичали и выродились, превратившись в неразумных и жестоких чудовищ.
— С одним из таких, кстати, нам пришлось недавно столкнуться.
— Не хочешь ли ты сказать, что вы вышли победителями из столкновения с выродком И несущих? — В голосе старика не было недоверия, а лишь мягкий упрек.
— Нет. Но ведь и он не сумел одолеть нас. Мне трудно описать свои ощущения… Слух и зрение здесь не помогут… Я боролся, не помню как, но боролся. Я ясно ощущал особенную, какую-то инородную, силу, пытавшуюся протащить нас сквозь непроницаемую для людей преграду. Еще ощущал, как пряжа Мировремени вокруг нас растягивалась наподобие резины. Затем все напряглось до предела, но в самый последний момент мы каким-то чудом проскочили на несколько дней вперед. Впечатление было такое, словно в засасывающем водовороте внезапно возникла шальная волна, увлекшая нас совсем в другую сторону.
— На чудеса нельзя рассчитывать даже в этом непредсказуемом мире. — Старик на несколько мгновений задумался. — Это сделал ты или Хавр?
— Скорее всего я. Но и Хавр, наверное, помогал.
— У него никогда не было таких способностей. Кое в чем он, конечно, преуспел, но только не в этом. Если ты сумел самостоятельно сделать хотя бы один шажок во времени… нет, даже шажком это не назовешь… если ты сумел проползти во времени хотя бы одну пядь, наша задача может упроститься. Одно дело учить летать орла, а совсем другое — курицу… А сейчас иди и тоже отдыхай. Выспавшись и поев, приходи сюда снова. Тебе понадобится много сил, терпения и упорства.
— Я не могу задерживаться здесь долго, Отче. С нами был еще один попутчик. Женщина. Ее похитили недалеко от Стеклянных Скал. Я должен обязательно выручить ее… Кроме того, есть еще одна причина для спешки, о которой я пока не хочу говорить.
— Все будет зависеть только от тебя самого. Если ты действительно орел, то полетишь, едва я подброшу тебя в небо, а с курицей вообще бесполезно возиться.
— Узнай, пожалуйста, о судьбе этой женщины. Звать ее Ирлеф, она родом из Дита. Прости, но я прошу не за себя.
— Хорошо. Иди… Нет, постой. Так, значит, на Забытой Дороге на вас действительно напали какие-то странные создания?
— Зачем мне лгать тебе, Отче.
— Летающие, ползущие, орущие?
— Всяких хватало.
— Мне эти твари хорошо известны. У них нет разума, они не способны размножаться, а раны на их теле не кровоточат. Их древнее предназначение — охранять и чинить Забытую Дорогу. Зачем вы связались с ними? Достаточно было обойти это место стороной. Вне дороги они не опасны. Не понимаю, как Хавр мог забыть эту общеизвестную истину!
— Такое случается… Не все можно удержать в памяти. До встречи, Отче.
— Отдыхай спокойно.
Как же, отдохнешь тут, думал я, лежа во мху у подножия дерева-бочки. Обезьяны кругом шастают, того и гляди на голову наступят. Какой-то детеныш уже запустил в меня чем-то вроде гнилого яблока. И Хавр, подлец, неизвестно куда подевался. А мне с ним очень нужно поговорить.
Все, о чем я смутно догадывался, оказалось правдой. Едва оказавшись в родных краях, Хавр нашел себе сообщников (именно к ним он отлучался, оставив нас дожидаться у костра), которые все это время незаметно двигались за нашим отрядом по антифрикционному рельсу. Вблизи Стеклянных Скал, дабы отвлечь мое внимание, он сознательно спровоцировал схватку с древними машинами, предназначенными для ухода за дорогой. Пока я сражался с роботом-уборщиком, а затем с роботом-ремонтником, неизвестные мне люди успели похитить Ирлеф, чтобы она не стала свидетелем встречи Хавра с отцом. Жертвой моей ярости стал безобидный робот-ревун, предназначенный для отпугивания от дороги посторонних. Хавра надо было колотить, а не эту трухлявую железяку!
Удачей можно было считать только то, что я почти точно знал местонахождение сообщников нашего лукавого проводника. Кострище у Забытой Дороги я найду без труда, а уж от него обозначу радиус поисков. Хавр отсутствовал не больше двух часов и за это время успел не только уладить все свои делишки, но и по морде схлопотать — ссадина на скуле до сих пор заметна. Значит, дальше чем на пять-шесть тысяч шагов от костра он отойти не мог. Хватило бы только на все эти дела зелейника.
Затем я взялся за анализ впечатлений, которые остались у меня после встречи со Всевидящим Отче этого мира. То, что Предвечные выбрали его своим посредником, уже говорит о многом, а именно: он мудр и справедлив, хотя эти мудрость и справедливость вовсе не человеческого свойства; к своим покровителям он стоит гораздо ближе, чем к роду людскому; кроме того, он способен внушать другим свою волю и предсказывать будущее (не интуитивно предвидеть, как это делают прорицатели, а экстраполировать, используя опыт многих поколений предшественников). Ясно было, что он постарается выполнить волю Предвечных, но абсолютно неясно — что из всего этого получится. Кем-кем, а путешественником во времени я себя не представляю.
Кое-что, конечно, я успел понять. И не столько даже из разговоров с отцом, сколько с сыном — прекрасно помню его горячечный бред в доме кабаноподобного смолокура.
В их понимании весь сущий мир состоит из комбинации двух совершенно различных по своей природе стихий — Мировремени и Миропространства. В отличие от обычного времени, означающего всего лишь череду сменяющих друг друга событий, Мировремя — вполне материальная субстанция, обладающая многими замечательными, но для человека в принципе непостижимыми свойствами. Миропространство в свою очередь — совокупность всех трехмерных (а может, и не только трехмерных) реальностей, разграниченных между собой перегородками, проницаемыми только для Незримых-Иносущих.
Обе эти стихии, затейливо переплетаясь, и образуют мировую ткань, в которой Мировремя — уток,[7] а Миро-пространство — основа. Как и любая другая ткань, она остается целой лишь до тех пор, пока не повреждена ни одна из ее составляющих. Если сильно потянуть за нитки основы, сместится также и уток. Прорыв в Мировремени вызывает Сокрушение — деформацию Миропространства. Пробой межпространственной перегородки локально влияет на темп и направление течения времени.
Как может помочь мне эта теория, пока не ясно. Лишенный ног человек прекрасно знает, как именно следует ходить, бегать и прыгать, но без протезов или коляски не одолеет даже сотню шагов. А где те «ноги», на которых я буду шагать по ступенькам эпох? Какой орган в человеческом теле способствует передвижению во времени? Селезенка, гланды, предстательная железа? Какая разница между прошлым и будущим? Ведь если оба они одинаково доступны, то и разницы в физическом смысле между ними никакой нет. Как измерить путь, пройденный во времени? Годами, пядями, суткокилометрами? И вообще — кто именно будет двигаться: я через время или время мимо меня? Черт-те что! Голова кругом идет.
Я встал — злой и голодный. Ни одна из хвостатых тварей даже и не подумала накормить меня. Или плевать они хотели на волю своего властелина, или не могли взять в толк, что же именно мне нужно. Впрочем, когда я сорвал с нижней ветки дерева гроздь безвкусных и волокнистых, но сытных плодов, никто возражать не стал. Кое-как перекусив, я снова лег, поудобней устроив больную ногу.
Разбудили меня истошные разноголосые вопли. Можно было подумать, что, пока я спал, начался лесной пожар. Орали все — самцы, самки, детеныши.
— Иди! Иди! Отец ждет! Иди! Иди! Отец ждет… Чертыхаясь про себя, я залез в дупло, уже очищенное от его исконных обитателей, но от этого не ставшее менее душным.
Отче по-прежнему плавал в своей ванне, словно морж в бассейне зоопарка.
— Если ты чувствуешь себя сытым и достаточно отдохнувшим, мы можем начинать. — Сказано это было так, что сразу становилось ясно: к плотской стороне человеческой жизни старик равнодушен в той же степени, что и его покровители.
— Я готов, Отче.
— Знаешь, что отличает человека от животного?