Я медленно подхожу к нему с галстуком в руках:
– Полегче, здоровяк.
– Давай, Джей, садись в это кресло и слушай. Парнишка сейчас завяжет тебе глаза, понял? Затем в каждую руку тебе дадут по банкноте, один доллар и стольник. Выберешь стольник – выиграешь раунд. Три раунда из пяти, и мы делим двадцатку пополам.
– Ты прелесть, Волк. Вяжи меня, Томми. Это мы мигом.
– Малыш придумал это сам, – говорит Алан, по-отечески положив руку мне на плечо.
Я завязываю ему глаза галстуком, и мы начинаем первый раунд – произвольно вытягиваем купюры из каждой категории.
Смотрите на него сейчас, смотрите, как гризли, лишенный зрения, прибегает ко всем своим природным инстинктам. Посмотрите, как запрокидывается его голова и трепещут ноздри. Он берет одну из купюр в лапу и подносит к лицу, нюхает, морщит, водит по ней носом.
– Вот сотня.
– Что за черт? – кричу я. – Ты даже не пощупал вторую купюру.
– Эй, – говорит Джей, водя головой туда-сюда, как все люди с завязанными глазами, – она разговаривала со мной. Дальше.
Для второго раунда мы берем хрустящие бумажки. Обе срезаны с божественного зада, только долларовая – с зада какого-то заштатного божка.
О, гризли нравится эта задачка. Новизна банкноты почти приводит его в исступление. Он фыркает и трясет головой, хрустит обеими бумажками прямо под носом, разминает их, как листья салата. Замирает, как будто далеко в лесу хрустнула ветка, медленно опускает обе руки и роняет бумажку из правой на пол.
– Кирпич, – говорит он, снова поднося сотенную к носу и глубоко вдыхая.
– В самом деле? Может, вы меня водите за нос? Чушь собачья.
– Я тебе говорил, – утешает меня Алан. – Я говорил, что это можно сделать.
– Еще не конец. Третий раунд. Удачи тебе, Джейсон, ты жадная, любящая деньги горилла. Начали.
Для третьего раунда мы с Элом сминаем купюры. Мы скатываем их, ломаем, разравниваем и растираем, пока они не становятся совсем мягкими. Я закрываю глаза – обе на ощупь абсолютно одинаковы.
Гризли не нравится то, что ему вручают. Испорченность сотни, независимо от того, в какой руке она может оказаться, возмущает его. Но посмотрите, голова колеблется из стороны в сторону, он сбит со следа! Он обнюхивает каждую купюру, и каждый раз отказывается от запаха с недовольной усмешкой. Но вот его челюсть напрягается, и он начинает тереть поверхность купюр, одновременно скрести каждую подушечками пальцев. Он незыблем, как гора, и полностью сосредоточен в единении с Богом.
Джей начинает слепо выправлять одну из купюр, любовно втирая ее в колено. Это долларовая купюра, и я смотрю на Алана, покачивающего головой. Расправив, он кладет ее на стол, затем крепко сжимает в кулак вторую и вытягивает руки в воздух.
– Купюра долбаных БОГОВ! – ревет он.
Распахивается дверь в подсобку, и Келли Мэдисон, администратор рецепции, изучает ситуацию. Мы с Аланом в муках победы и поражения, Джей с завязанными моим форменным галстуком глазами и поднятыми вверх кулаками, будто давая знак о начале обряда жертвоприношения.
– Какого дьявола тут творится?! Там очередь у стойки регистрации, и на улице люди, которым нужны такси. Господи, вы оставили там своего коллегу одного? Ты: сними галстук с лица. Ты: надень галстук И ИДИ РЕГИСТРИРУЙ ЛЮДЕЙ, ТЕБЕ ЗА ЭТО ПЛАТЯТ! Что за дерьмо? ЧЕРТ БЫ ВАС ВСЕХ ПОБРАЛ!
Джей встает и стягивает галстук с лица. Он бросает взгляд на измятую сотню в ладони, убедившись в своей правоте, а затем пронзает Келли безумным взглядом. Она отступает.
Джейсон выходит.
Келли смотрит на Эла, Алан – на меня. Келли переводит взгляд с Эла на меня. Я смотрю в дверь в фойе, где вижу очередь на рецепции почти до лифтов:
– Куда, черт возьми, пошел Джей с моей стодолларовой купюрой?
* * *Пока мы не сменили тему, вот еще несколько названий сотенной купюры: «самородок», «порция денег», «рыжая», «стриптизерша», «стольник», «хуннерт», «кирпич», «листок», «Бен», «Бенни» и, в принципе, любое слово, которое используется в тот момент, когда контекст явно подразумевает стодолларовую купюру. Как, например, в фразе «Возьму эти пять двадцаток и обменяю на «бобо».
* * *Итак, жертва нужды, узнав много новых слов, я начал постепенно притираться. Посыльные со временем проникались ко мне. Мои финансовые трудности быстро разрешились. Я выплатил долги за комнату, и за рекой в Бруклине все шло гладко. Стартовая зарплата в два раза превышала ту, что я получал в Новом Орлеане, а сверхурочные зашкаливали. Один сотрудник, носильщик из фойе (в обязанности которого входит доставлять факсы, полировать тележки, гонять горничных, выходящих курить на погрузочную платформу, убирать собачьи экскременты в фойе, ходить за презервативами поздно вечером, спать на пакетах «Федекс» и многое другое), работал тридцать два часа кряду. Я пришел выспавшимся в четыре часа дня и увидел, как он шатается за тележкой, косясь на меня одним глазом и подремывая другим.
– Ты кто?
– Я Том. Мы знакомы. Я был здесь около пяти мес…
– ЗАТКНИ СВОЮ ГРЕБАНУЮ ПАСТЬ!
– Мой косяк.
– Что ты сказал?
– Ничего.
– Приятно познакомиться, – сказал носильщик, цепляясь за тележку, чтобы не упасть.
– Мы знакомы. Не беспокойтесь.
Итак, конечно, мне потребовалось некоторое время, чтобы познакомиться с коллегами. В целом лучший способ сблизиться с сотрудниками гостиницы – это пойти с ними в бар после работы и распить несколько бутылок. В этом чрезвычайно напряженном бизнесе, как и в ресторанном, для такого времяпрепровождения есть предостаточно возможностей, причем каждый вечер. Давайте не забывать: в Новом Орлеане именно швейцар Сэнфорд заставил меня выйти из завязки. Но в Нью-Йорке, выпивая с коллегами, я не всегда узнавал только приятное. Келли Мэдисон, менеджер, смазавшая нам окончание стодолларового испытания, живет за счет стресса, даже вне работы. Еще мой первый начальник ночной смены ясно дал мне понять, что у этих «менеджеров» все не слава богу. Либо стресс, либо наркотики. Наркотики или кражи. Наркотики или еще наркотики.
Ладно, итак, менеджмент: психи. А что до моих коллег… Когда они открылись мне, я не мог поверить, в какое дерьмо эти люди попадали в повседневной суете.
Большинство компаний, которые заказывают несколько номеров в гостиницах, оплачивают номер, но не возмещают непредвиденных затрат (фильмы, мини-бар и т. д.), и поэтому чаще всего гости оплачивают эту часть счета наличными. Я заметил, что мои коллеги перед наличным расчетом неизменно спрашивают гостя, нужен ли ему чек за «непредвиденные» расходы. Если им решительно говорили «нет», я видел, как они отсчитывали сдачу, прощались с гостем, и, как только желтое такси подъезжало к Ньюарк, просто вычитали эти расходы – мол, «гость оспорил» – и клали деньги прямо себе в карманы. Учитывая, как я говорил раньше, что кино и мини-бар – наиболее часто оспариваемые позиции счета, никто не проверяет, когда они были вычеркнуты. Но вычеркивать оплаченные расходы и присваивать наличку? Как гнусно. Любую оплату, при которой гость не требует чека, может постичь та же участь. Это называется кражей.
Все это было частью моего нового дома, нью-йоркской среды. Когда борешься за каждый бакс, недополучение этого доллара может разрушить всю микроэкономику. Посыльные ощущают это, сталкиваясь с каждым клиентом, поэтому, если их «кидают» (термин, обозначающий «работать задаром»), вполне естественно, что они найдут способ отыграться за счет гостя.
А что за человек захлопнет дверь перед лицом посыльного, когда бедный парень вежливо отирается неподалеку за вшивые два доллара чаевых, – что это за человек? Наверняка он не чистил зубы в тот вечер (и вообще их никогда не чистит). А этот звонок ему в три часа ночи, когда кто-то уверенно прошептал в телефонную трубку: «Я трахаю твою жену, пока ты в командировке»? Ну, иногда неправильный номер оказывается правильным.
* * *– Какой кофе ты любишь, Томми? – спросил меня посыльный Трей. – Светлый и сладкий?
Светлый и сладкий; замечательный нью-йоркизм, означающий кофе с большим количеством молока и сахара. Еще одно из моих любимых нью-йоркских словечек – термин «кирпич» в отношении погоды. По сути, он означает «очень холодно». В контексте: «Черт побери, на улице долбаный кирпич».
– Ты идешь за кофе? – спросил я, доставая кошелек.
– Я сам заплачу. Все ребята знают, что ты отличный парень. Не думай, что мы не заметили. Слушай… а эта новая девушка, с таким задом, как думаешь, сможешь ее научить? Ну, вести себя за стойкой? Даже научить ее чему-то вроде «Это мой хороший друг Трей». Она до сих пор спрашивает гостей, нуждаются ли они в помощи, а это резко снижает наш доход.
– Конечно, Трей, не проблема. Я справлюсь с этим.
– Ты хороший парень.
– Мать твою раком.
– Черт, Томми. Пожалуй, я тебе и пончик куплю.
Я только что получил бесплатный пончик за то, что вербально поставил чью-то мать на четвереньки. Что ж, я хорошо продвинулся от статуса клоуна к статусу жителя Нью-Йорка. В ретроспективе это было так, будто вас приговорили к тюремному заключению и вы выдолбили себе место в стене камеры. Я низко наклонял голову, какое-то время ел один в кафе, пережил огромное количество дерьма, но умел за себя постоять, когда было нужно. Через несколько месяцев, когда я вошел в тюремный двор, мои сокамерники включили меня в свой круг, исключив уже других, и повсюду были друзья, которые шутили со мной. Люди обосновывались здесь надолго, они были приговорены к пожизненному. Посыльный Трей познакомился со своей женой в отделе уборки. Пара из «Бельвью» устроила свадьбу в «Бельвью» и пригласила сотрудников «Бельвью». Теперь у них трое детей, и они растут у всех на глазах. Было приятно, что они приняли меня в свою жизнь, медленно и постепенно.
– Черт, Томми. Пожалуй, я тебе и пончик куплю.
Я только что получил бесплатный пончик за то, что вербально поставил чью-то мать на четвереньки. Что ж, я хорошо продвинулся от статуса клоуна к статусу жителя Нью-Йорка. В ретроспективе это было так, будто вас приговорили к тюремному заключению и вы выдолбили себе место в стене камеры. Я низко наклонял голову, какое-то время ел один в кафе, пережил огромное количество дерьма, но умел за себя постоять, когда было нужно. Через несколько месяцев, когда я вошел в тюремный двор, мои сокамерники включили меня в свой круг, исключив уже других, и повсюду были друзья, которые шутили со мной. Люди обосновывались здесь надолго, они были приговорены к пожизненному. Посыльный Трей познакомился со своей женой в отделе уборки. Пара из «Бельвью» устроила свадьбу в «Бельвью» и пригласила сотрудников «Бельвью». Теперь у них трое детей, и они растут у всех на глазах. Было приятно, что они приняли меня в свою жизнь, медленно и постепенно.
* * *Прошло полных восемь месяцев после нашего стодолларового испытания, когда посыльный Бен наконец объяснил мне, в чем дело.
Оказывается, у новых сотенных с большим лицом есть дополнительные степени защиты. В правом нижнем углу – цифра 100, которая меняет цвет с зеленого на медь, если вращать купюру на свету. И что вы думаете? Она выпуклая и обладает особой текстурой, то есть все, что должна была сделать любящая деньги горилла – это просто пощупать углы в поисках такой текстуры (на долларе ее нет) – и «бобо» найдена! А разыграли целый спектакль.
После того как Бен оказал мне любезность и объяснил это, я подошел к Серому Волку для полного разбора полетов.
– Эл, почему ты не прошел испытание сам? Взял бы двадцать долларов себе?
– Ну, Том, – сказал он, глядя на меня поверх своей серебряной оправы, – становясь старше, ты понимаешь, что жизнь полнее, когда делишь радости с другими. Ты был такой наивный паренек, такой свежий, я просто не мог провернуть все это с тобой один, не разделив веселья с другими, понимаешь?
– Ладно. Почему тогда Джей?
– О. По двум причинам. Во-первых, я знал, что он сыграет эту роль очень хорошо. Ты платил двадцатку за шоу, и я хотел, чтобы исполнение было качественным. Во-вторых, ну, он много лет обижался на меня после того, как я сыграл с ним ту же шутку в девяносто седьмом. Он потерял на ней целую рыжую и злился аж до самого девяносто девятого. Я подумал, он захочет немного отыграться.
Видите, какая доброта? Товарищество? Моя семья была так далеко, и в «Бельвью» Алан стал для меня вторым отцом, я делился с ним всеми своими переживаниями и помогал разобраться с новым сотовым телефоном, на который он смотрел в полном недоумении. Бен стал мне братом, собутыльником и тем, кто всегда говорил, чтобы я засунул варежку себе во влагалище, когда я жаловался на холод нью-йоркских зим.
Во многих отношениях посыльные – это и есть отель. Владельцы приходят и уходят, руководители приходят и уходят, ковры приходят и уходят. Постоянное лицо гостиницы – это посыльные. Они продаются вместе с участком. И я уже считал, что мне повезло работать рядом с такими интересными и в некотором смысле любящими товарищами. «Бельвью» предстояли большие перемены, большие опасные перемены, и именно такие парни облегчали задачу.
Только не Джейсон. Этот ублюдок был опасен.
Глава восьмая
Каждый день недели проходил по шаблону.
В понедельник почти все гости – командировочные, въезжающие в отель на неделю. У некоторых из них даже есть дома в Коннектикуте, менее чем в часе езды поездом, но они бронируют номер на пять дней, начиная с понедельника, что дает им возможность сбежать от семей и отпахать очередную девяностопятичасовую рабочую неделю, убеждая себя в том, что делают это без ненависти. Мистер Хокштейн, давний клиент «Бельвью», приезжал каждый понедельник с минимумом багажа и входил и выходил отсюда всю неделю. Хокштейн был тихим, скованным и неразговорчивым. Другие командировочные были более открытыми. Я лично познакомился с финансовым директором гигантской кабельной компании, потому что он приезжал каждый понедельник между восемью пятнадцатью и восемью тридцатью вечера, отправлял свой багаж наверх, всегда заказывал одну и ту же еду из паба через дорогу и уносил ее в номер. Если я работал за стойкой в утреннюю смену, я видел, как он уходит на работу утром в семь тридцать пять и возвращается в восемь вечера с одной и той же едой из одного и того же паба. Несмотря на то что он был одним из директоров огромной корпорации, этот человек ни разу не жаловался и никогда не требовал номера получше, внимания или лишнего шампуня. Из-за этого мы всегда старались ему угодить. Когда я, наконец, выудил из него, что он любит выпить бутылочку светлого «Будвайзера», всего одну, то стал припасать по бутылке на каждую ночь его пребывания и оставлял ее в номере на льду.
По вторникам приезжают еще командировочные и случайные туристы из Европы.
По средам командировочных меньше, но появляется кто-то со Среднего Запада – из тех, что хотят погулять на Таймс-сквер, а тур покупают в середине недели, чтобы сэкономить.
В четверг начинают прибывать туристы, остающиеся надолго, а командировочные начинают исчезать.
По пятницам – только туризм и напыщенные индюки из Джерси в одежде от Эда Харди, пытающиеся успокоить своих жен с поддельной грудью поездкой в Нью-Йорк, чтобы по-прежнему втихаря спать с секретаршами в своей строительной компании оставшуюся часть недели.
По субботам – еще больше туристов и случайные нью-йоркские парочки, устроившие себе короткие каникулы или снявшие номер, чтобы изменять своим супругам.
В воскресенье утром все выезжают, и камера хранения багажа заполняется до отказа, иногда его часть выливается в фойе, а охранники окружают его красной бархатной веревкой, чтобы обозначить границу безопасности. После того как все внезапно исчезают, мы чистим и моем весь отель и готовимся к следующей командировочной неделе.
Воскресенье иногда становится проблемой для посыльного во второй половине дня. Как я уже говорил, все утренние гости оставляют вещи в камере хранения и проверяют каждую сумку. Придите в три часа дня – все клиенты хотят забрать багаж обратно, причем быстро. Я видел, как Трей, работавший в одиночку в воскресенье днем, пытался разобраться с тучей выписавшихся из отеля гостей, которые все до единого размахивали квитанциями на багаж, и всех их уже пять минут ждало такси. Трей выходит с двумя сумками, дама среднего возраста хватает их и убегает ловить такси, толкая его. Следующий гость, как клон, делает абсолютно те же движения, очередной рывок и толчок. После третьего толчка Трей – хоть он и метр с кепкой, но обладает потенциалом запугивания не меньшим, чем доберман со стекающей с челюсти слюной – замирает и смотрит на оставшуюся часть тучи. Всем гостям становится интересно, почему он не спешит хватать следующую пачку квитанций. Пока гость, который решил, что он следующий в очереди, открывает рот, Трей откидывает назад голову и фыркает.
– Еще раз меня кто-то толкнет. Я вас тут всех разнесу. Черт вас дери, я тут бесплатно работаю.
Он произнес эти слова, скажем так, экстремально громко и отчетливо. Тогда я сказал, менее слышно – если честно, себе под нос: «Вот дерьмо».
Спокойно взяв квитанции следующего гостя и вернувшись за сумками, я проследил за тучей. Казалось, будто окрик Трея объединил гостей, они удивленно кивали друг другу и говорили что-то вроде: «Какая наглость!», «Вы можете в это поверить?» И даже старомодное «Я не могу!».
Пока клиенты обменивались возмущенными репликами, Трей вырывается из-за спины, таща за собой два больших чемодана со сложенными на них сумками и повесив рюкзак на грудь.
Внезапно пыхтение и одышка стихли, и каждый из гостей, даже те, кто стоял в конце очереди, вытащили кошельки и добавили в интерьер фойе немного зелени. Вслед за тем первым гостем, все они собирались толкнуть Трея, но он «перевернул» их всех, как искусный крупье в казино, вытаскивающий туза над разложенной колодой и переворачивающий все карты. Теперь все они были лицом вверх, готовые давать чаевые и молчать.
Вот, опять же, дорогие гости, что такое нью-йоркский посыльный.
Но во время менее загруженных смены на рецепции, по вторникам и средам, мы с Кайлой развлекались, притворяясь, что обсуждаем каждого, кто забредал в фойе отеля. Я изучил ее как свои пять пальцев. Чтобы она засмеялась, мне достаточно было показать на кого угодно (в этом и была соль шутки). Это мог быть любой вошедший в фойе; я говорил что-то вроде: «Посмотри на этого парня. Сейчас, подожди, ну, подожди, посмотри на этого парня, боже», а затем снова и снова: «Нет, ты только глянь на этого чувака, ты вообще видала такое?», пока Кайла не падала в кресло. Ей нужно было какое-то время, чтобы успокоиться и не описаться со смеху.
Очевидно, атмосфера в «Бельвью» становилась все непринужденнее. Здесь не придавали значения ни словоблудию, ни даже AAA.