– Дайте мне апгрейд. Я хочу апгрейд. Дайте, или позовите менеджера.
Меня немного обеспокоило то, что слюна, летевшая с ее деревянных губ, могла быть ядовитой кислотой. Как это возможно?
– Дайте. Я хочу апгрейд прямо сейчас. Сегодня мне пятьдесят три. Дайте мне апгрейд, или я поговорю с менеджером.
И тогда я взорвался. Кто-то наклонился и с силой нажал на ложки в спине, шепнув мне на ухо: «Вот где ты сейчас, Томми. Тебе нет и тридцати, а твое тело умирает. Ты – обезьяна, выдающая ключи, и у тебя нет других вариантов. Ты здесь пожизненно. Дай этой богатой женщине то, чего она хочет. Сейчас. Это твоя работа».
Те, у кого ничего нет, всегда будут служить тем, у кого все есть.
Я передал регистрацию коллеге и ушел прежде, чем на глаза навернулись слезы. Да, да, мне хотелось плакать, это было отвратительно. Я поспешил в камеру хранения на четвертом этаже, где в течение длительного времени хранится багаж и более крупные предметы – например, детские кроватки и велосипеды. Вероятность того, что сюда войдет посыльный и побеспокоит меня, была низка, и я часто приходил сюда во время перерыва почитать. Эль-Сальвахе приходил сюда в ночные смены, чтобы придушить гуся. Он любезно делал это в одном и том же углу, обозначенном знаком, туманно намекавшим на музыкальный автомат. Но в другом углу, за стеллажом, был тайник, полный украденных предметов из мини-бара, чтобы мы немного порадовались.
Я взял плитку «Херши», сел посреди моря чемоданов и заплакал, как девчонка, откусывая большие куски шоколада и не вытирая слез. Это был один из незабываемых, поворотных моментов в жизни.
Почему я с такой грустью все воспринимал? У меня не было финансовых проблем. Не было детей. Но ничего не менялось. Я не мог позволить себе уйти с этой работы; куда бы я пошел? В другой отель? Возможно, именно этот отель – причина моей боли? Абсурд. Прежде всего, я знаю наверняка, что другой отель будет таким же говном, только в другом унитазе. Кроме того, смена гостиниц не только отбросит меня на стартовую зарплату, еще я потеряю свое право на лучшие смены и буду снова назначен на ночные на невообразимо долгий срок, причем, опять же, за меньшие деньги. Ни в коем случае. Оставить эту сферу вообще? Моя квалификация по сравнению с тем временем, когда я только приехал в этот город, понизилась. И Нью-Йорк уже изменил меня. Будучи окружен таким обилием денег, такими большими возможностями, в конце концов, я и сам захотел все это. Я хотел иметь черную карту. Я хотел ходить в театры на Бродвей. Я хотел говорить с менеджером.
Меня не интересовала руководящая должность. Работать в «Бельвью» приходилось даже больше, потому что менеджеры не задерживались в отеле дольше чем на шесть месяцев. В Новом Орлеане менеджерам было не все равно. Они сидели на работе дополнительные часы, чтобы помочь начальнику ночной смены в особенно оживленные ночи. Они жертвовали выходными, потому что какая-то внезапно возникшая группа из ста бизнесменов в последнюю минуту перенесла свою конференцию из Лас-Вегаса в Новый Орлеан. Они отводили нас в сторону и спрашивали, как мы поживаем. В «Бельвью» они звонили из какого-нибудь бара в Квинсе и говорили, что больны (как и рядовые сотрудники) за час до начала смены, вынуждая менеджера оставаться на вторую смену подряд без подготовки. Потом начальник, которого подставили, делал то же самое со следующим начальником – ну, это, знаете, справедливости ради. Менеджеров «Бельвью» увольняли за употребление наркотиков, за то, что они делали ребенка сотрудницам рецепции или крали деньги из кассы, или писали на лестнице; а те, кому случалось ходить на работу регулярно, внезапно приходилось покрывать эти дополнительные смены. Кроме того, мне платили больше, чем им. Я не мог даже представить, что сделаю столь безумный шаг, особенно когда приобрел больше опыта в манипуляциях с наличными. Но чем мне гордиться? Ничем. Гарантированным рабочим местом. Приоритетностью смен. Да пошло оно все.
Но у меня была эта шоколадка. Я медленно доел ее и выплакался как следует. Потом спустился к стойке и доработал свою смену.
А потом – потому что уже пришла пора – мне стукнуло тридцать.
И вот теперь, спустя неделю, передо мной стояла другая гостья, просившая об особом отношении. Но, вы знаете, она не выглядела демонстративно богатой и не была груба. И нам обоим только что исполнилось тридцать. Поэтому я позаботился о ней.
– Понял, – сказал я ее бюсту.
Через десять коротких секунд я перевел ее в номер с видом на Централ-парк и выдал новые ключи.
– Вид на парк, и я пришлю красное вино. Приятного пребывания. Следующий гость, пожалуйста?
– Спасибо. Меня зовут Джули, – ответила она.
– Feliz cumpleanos[26]. Следующий гость, пожалуйста?
Пять минут спустя Кайла сообщила, что меня вызывают из номера 3601.
– Добрый вечер, спасибо за звонок на рецепцию. Это Томас, чем могу помочь? – Опять эти заученные фразы!
– Привет, это Джули. Огромное спасибо. Мне ужасно нравится!
Это было очень мило. Стало понятно, что она довольна. От ее восторженного возгласа у меня на душе немного потеплело.
– Здорово. Я рад.
– Я пригласила несколько подруг, и если они подойдут к стойке, направьте их сюда, пожалуйста.
– Конечно. Я запишу вас в наш список мероприятий на случай, если они подойдут к другому сотруднику.
– Спасибо еще раз. Мне очень, очень нравится.
– Я очень, очень рад, – ответил я с улыбкой.
Через час – снова звонок.
– Спасибо за звонок на рецепцию, – я робот, я робот.
– Привет, Томас, это я.
– Что-нибудь нужно?
– Вы не могли бы подняться?
– Простите?
– Можете ли вы подняться ненадолго, в гости?
– Я не могу.
– У нас тут вечеринка в нижнем белье, Томас. Тут восемь девушек в нижнем белье и…
– Я действительно не могу…
– Подождите, дайте договорить. У нас есть шампанское и клубника в шоколаде. Восемь девушек в дорогом нижнем белье, Томас.
– Слушайте, я здесь работаю. Я не могу тусоваться в номерах.
– Когда вы заканчиваете?
– Нет. Я ни при каких обстоятельствах не могу развлекаться в собственном отеле.
– О. Что ж, вы меня расстроили.
Я положил трубку на рычаг. Подошел посыльный Бен.
– Черт, что с тобой?
– Восемь девушек в трусиках, Бен. Номер 3601, восемь девушек в трусиках.
– Ах, вот в чем дело. Пойду-ка я постучусь к ним, спрошу, не нужен ли им лед. Ну, это, для сосков.
Через три часа я, закончив смену, подсчитывал выручку в подсобке. Данте сообщил мне, что меня снова спрашивают из номера 3601. Я попросил его сказать, что ушел домой.
– Чего они хотят? – спросил я.
– Интересуются, есть ли у нас Библии.
– Они хотели Библию?
– Именно, шеф.
– Что, собственно, все это значит? – почесал я затылок.
– Может быть, молитвенное собрание? Хотя сдается, там просто лесбийская вечеринка.
На следующий день меня ждал конверт. Никаких денег, только номер телефона. Довольно откровенно. Я позвонил, Джули пригласила меня на свидание. На первом свидании я спросил ее про Библию. Они просто хотели забить косяк.
В отеле «Бельвью» нет Библий.
Дело закончилось тем, что в течение следующих нескольких лет я периодически встречался с Джули. Ее жизнь сильно отличалась от моей. Она приехала в Нью-Йорк, чтобы жить гламурной жизнью и, заполучив неплохую должность в финансовом секторе, весьма преуспела в этом. Она обедала в лучших ресторанах и ходила на все театральные премьеры. Ее приглашали на мероприятия с фуршетами в Музее современного искусства, она ездила на вечеринки «Кентукского дерби» в Верхнем Ист-Сайде, где все носили шляпы времен рэгтайма и пили «коляски мотоцикла»[27]. Она брала в аренду лимузины и пила шампанское.
«Я пью только шампанское и никогда никого не жду». Прямо так и говорила.
Но мы прекрасно ладили. Она происходила не из богатой среды и поэтому умела прощать мне недостаточную состоятельность. Ей доставляло удовольствие брать меня с собой в качестве сопровождающего, и мы занимались сексом в общественных местах вроде грузовых лифтов, а один раз – в туалете, наполненном запахом ванили, одного ресторана с мишленовскими звездами.
– Какой твой натуральный цвет волос? – я любил задавать ей этот вопрос. – Серьезно, какого они цвета на самом деле?
Ее красивое лицо кривилось от злости, и она показывала пальцем на голову.
– Вот этого.
Еще одна типичная вещь для Нью-Йорка. Неважно, откуда вы и каким вы хотели стать человеком изначально. Здесь вы могли быть наркоманом, трансвеститом, певцом-бардом, ковбоем, хип-хоппером, художником, – кем угодно.
Что вы за человек на самом деле? Просто покажите на свою голову и скажите: «Вот такой».
Каким человеком был я? Слугой богатых! Притом слугой все более и более неудовлетворенным! Проведя годы среди таких же агентов, я перенял их привычки. Я звонил на работу и говорил, что заболел («халявил», выражаясь языком чемоданных диджеев). Я даже начал халявить по два дня подряд, что, согласно профсоюзным правилам, считалось одним больничным, одной болезнью. Потом я еще больше осмелел и стал брать больничные на два дня до моих выходных, а затем на два дня после них, называя это двумя разными болезнями и, по сути, выкраивая шесть дней неоплачиваемого отпуска практически на ровном месте, когда мне было нужно. За это я получил свой первый документ, первую дисциплинарную бумагу. Они называли это «закономерными отгулами». Я брал шестидневные отпуска постоянно, и, бесспорно, это стало закономерностью. Но, слава профсоюзу, чтобы меня уволили, я должен быть проделать это почти бесконечное число раз. Данте, кроме преследования всех гостей, которых он обслуживал, тоже брал больничные рекордные сорок пять раз только за первый год работы. Его уволили? Нет. Поэтому прецедент был создан, планка снижена до самого подвала, и мы все могли ставить рекорды по числу отгулов из-за болезни и быть уверенными, что получим не больше взысканий, чем он.
Что вы за человек на самом деле? Просто покажите на свою голову и скажите: «Вот такой».
Каким человеком был я? Слугой богатых! Притом слугой все более и более неудовлетворенным! Проведя годы среди таких же агентов, я перенял их привычки. Я звонил на работу и говорил, что заболел («халявил», выражаясь языком чемоданных диджеев). Я даже начал халявить по два дня подряд, что, согласно профсоюзным правилам, считалось одним больничным, одной болезнью. Потом я еще больше осмелел и стал брать больничные на два дня до моих выходных, а затем на два дня после них, называя это двумя разными болезнями и, по сути, выкраивая шесть дней неоплачиваемого отпуска практически на ровном месте, когда мне было нужно. За это я получил свой первый документ, первую дисциплинарную бумагу. Они называли это «закономерными отгулами». Я брал шестидневные отпуска постоянно, и, бесспорно, это стало закономерностью. Но, слава профсоюзу, чтобы меня уволили, я должен быть проделать это почти бесконечное число раз. Данте, кроме преследования всех гостей, которых он обслуживал, тоже брал больничные рекордные сорок пять раз только за первый год работы. Его уволили? Нет. Поэтому прецедент был создан, планка снижена до самого подвала, и мы все могли ставить рекорды по числу отгулов из-за болезни и быть уверенными, что получим не больше взысканий, чем он.
Мы бегали туда-сюда как сумасшедшие, недели сливались воедино, перемежаясь редкими выдающимися событиями.
Por ejemplo[28]. Однажды я зарегистрировал Роджера Долтри из The Who[29], и операция прошла как по маслу. Он вошел, искоса поглядел на меня и наклонился поближе, чтобы назвать свой псевдоним.
Вот список псевдонимов некоторых из моих любимых знаменитостей:
Даг Грейвз
Дик Шанейри
Тим Тэйшен
И хитрый – возможно, лучший – популярный почему-то у бас-гитаристов: Соул Гуд.
Долтри бросил мне свой псевдоним, и я, так же наклонившись вперед, подтвердил информацию, глядя в его подозрительные глаза. Я сунул ему ключи от номера 4202 так, будто там под кроватью лежало три кило колумбийского кокса. Он наклонил голову и прокрался к лифтам. На следующий день, после их концерта в Мэдисон-сквер-гардене, один псих с опухшим мальчишеским лицом неуклюже ввалился через вращающиеся двери, плача так горько, что слезы падали на пол фойе. Он направился к стойке консьержа, и я должен признаться, мне было ужасно забавно смотреть, как он, рыдая, передавал конверт.
Десять минут спустя консьержка – новенькая по имени Энни, еще не успевшая превратиться в высокомерную «избранную» – принесла залитый слезами конверт и попросила у меня совета.
– Слушай, ты видел того опухшего парня, который тут рыдал?
– Видел. Что там за история?
– Ну, очевидно, он питает слабость к Роджеру Долтри и каким-то образом узнал, что Долтри у нас. Он передал мне конверт и заставил меня поклясться, что я его передам.
– Он знал псевдоним?
– Конечно нет, – ответила она. Потом, глядя на конверт, добавила: – Но я почти хочу передать его. Он был очень расстроен. Что нам делать?
Я взял его из ее рук и сказал:
– Прочитать, вот что.
Я сунул его в карман, а затем, как бы для проверки моей решимости, подошел Роджер, крадучись боком к столу и передал ключи, как при секретной операции.
– Нам очень приятно, что вы гостили у нас, мистер Долтри, и мы надеемся увидеть вас снова.
Как только он сел в лимузин, мы разорвали конверт. Сцена из шоу уродов. Видимо, человек побывал на концерте, и во время одного из фирменных трюков Долтри, когда он хватает микрофон за шнур и крутит, как пропеллер, микрофон отстегнулся и полетел в толпу, как какая-нибудь монгольская булава. Он задел плечо этого мужчины, и «после первоначального чувства восторга» он «прекрасно увидел, насколько Роджер расстроился, как он сильно беспокоился за фанатов в центре площади». Он тут же пожалел о «первоначальном чувстве восторга» ему стало «стыдно за свой эгоизм и горько за то, что Роджер так стро́дал [да-да, все как в оригинале]. В тот вечер он рыдал и рыдал из-за Роджера, зная, что тот переживает за фанатов, и теперь, как нормальный извращенец, он ужасно хотел сообщить Роджеру, что никто не пострадал и что он его очень-очень сильно любит, и, пожалуйста, Роджер, пожалуйста, ответьте на письмо и дайте знать, когда мы можем встретиться и поговорить об этом. Он, видимо, собирался плакать прямо до тех пор, пока не получит ответ. В конце письма содержалось восемь позиций контактной информации. Два телефонных номера, три адреса электронной почты, два почтовых адреса и один абонентский ящик.
– Боже мой, – сказала Энни.
– Теперь ты поняла!
– У этого парня серьезные проблемы с психикой.
– Лучшее. Письмо. В моей жизни.
– Правильно мы сделали, что не передали его.
– Конечно правильно. Долтри вел себя так, будто я его сейчас арестую при регистрации, поэтому я уверен, что это письмо ему не пришлось бы по душе.
– Ну и что же нам делать с письмом?
Я на секунду задумался.
– Ответим?
В ту самую минуту Данте закончил долгий, мучительный телефонный разговор, в ходе которого пытался заверить сомневавшуюся гостью, что, да, он клянется, у нас есть услуга парковки, он обещает, и о ее автомобиле позаботятся. Он швырнул трубку с притворным разочарованием и сказал, что ему нравится моя идея. Нам не нужно было посвящать его в историю о публичных рыданиях или в содержание письма, потому что, пятьдесят раз повторяя гостье одно и то же по телефону, он внимательно слушал наш разговор. В этом смысле сотрудники рецепции похожи на барменов. Я могу одновременно и позвонить в службу уборки номеров и попросить раскладушку, сделать знак посыльному, авторизовать кредитную карту, ответить на вопросы о тренажерах в фитнес-клубе и прислушиваться к телефонному разговору Кайлы с мужем, запоминая ее ответы, потому что, когда она положит трубку, она захочет, чтобы я был в курсе и мог заверить ее, что она рассуждала здраво, даже если это не так. Мы слышим и видим все, что происходит в нашем фойе. Такая работа. Это нетрудно. Это самогенерирующийся навык – например, как умение баскетболиста вращать мяч на пальце: в игре это не нужно, но все равно получается.
– Мы ответим, – поддержал Данте. – Мы отправим ему рукописное письмо от самого «Роджера», пригласим его в Лондон на частный концерт, верно? Все подробности и информация о рейсе – в письме. Все, что ему нужно – это приехать в аэропорт Кеннеди в назначенный час, там его будет ждать гид с билетом. Он соберет вещи, плача от радости, а затем отправится в аэропорт и будет ждать, а его мечты будут медленно рушиться! Либо так, либо мы пишем письмо, в котором Роджер «выражает сожаление по поводу того, что не прицелился лучше и не разбил микрофон прямо об его лицо». Можно было бы закончить это письмо словами: «Пошел ты, фанат. Родж».
В конце концов мы решили, что второе смешнее.
Потом – что оба письма непростительно жестоки. К тому же не исключено, что именно из-за таких шуточек преследователи «звезд» превращаются в маньяков-убийц.
Вскоре после истории с Роджером мне посчастливилось познакомиться с Брайаном Уилсоном из Beach Boys. Сначала я не был их большим поклонником – ну, знаете, только хиты, пожалуйста, и только когда я был пьян и требовалось «что-нибудь повеселее». Но вот он возник передо мной, на вид выше двух метров, в спортивных штанах и со скрюченными плечами, как подросток на дискотеке. К сожалению, не я его регистрировал. Мне досталась пожилая дама, которая рассыпала содержимое своей пыльной сумки по всему столу – преимущественно мятые бумажные платочки и твердые футляры для очков. Она рылась в ней в поисках того, что я описал как «способ оплаты», а Брайан Уилсон, собственно, сам тоже не вселялся в отель. Двое одетых в удобную одежду джентльменов вели переговоры о его ситуации с Кайлой, которой, даже если бы я прочел ей целую лекцию о влиянии Брайана Уилсона и Beach Boys на популярную музыку, было начхать:
– Да, но почему он стоит там как дурак? Напоминает мне моего дядю Реймина, он вдруг переставал танцевать и замирал вот точно так же, с таким же выражением лица, потому что он был пьян как свинья и просто описался.
Как семилетний пацан в музее, мой друг Брайан делал умный вид. Ничего не трогал, просто как бы раскачивался взад и вперед, с неуверенностью на вытянутом лице. Старушка передо мной, наконец, отодрала все влажные салфетки от своей дебетовой карты, и я смог завершить наше общение. По сути, я заставил ее принять помощь с багажом, подозвав посыльного нашим позывным «стойка», чтобы она не волновалась, когда чувак в перчатках вырвет чемодан из ее слабой руки, а затем, оказавшись в ее номере, потребует денег. И не денег 1920-х годов, не звонкие двадцатипятицентовики, с которыми счастливый посыльный вприпрыжку ускачет по коридору, как беспечный чистильщик сапог, нет. Мелочь останется лежать прямо у вашей двери, чтобы вы увидели ее, когда выйдете из номера, как бы говоря: «вам это нужно больше, чем мне (вы, жадный кусок дерьма)». (Люди, давать на чай мелочь – плохая примета. Если вашей щедрости не хватает до целого доллара, просто признайте, что вы скупы. Не пытайтесь откупиться от своей совести четвертаками.)