Подтелятников резво завернулся в темный плащ и скрылся за углом, оттаскивая за собой холщовый сумарь, в котором явственно угадывалось нечто большое и круглое, размерами приблизительно с… голову. Да, среднюю такую голову 56-го размера… Вениамин с Нинкой еще не успели прийти в себя, как мимо них резво пробежал Валерий Иванович Сидоренко, персональный пенсионер области, живший через улицу напротив Нинки. Сидоренко пропылил до угла, где уже успел скрыться Подтелятников, но вдруг повернулся к Нине и Вениамину, пристально посмотрел на них и вдруг направился к ним. Он шел медленно, в полной уверенности, что им некуда от него деться на ночной, пустынной улице. Глаза его светились нехорошим, торжествующим блеском.
— Немедленно признавайтесь, куда этот упырь делся! — заорал Сидоренко дозорным, не доходя до них шага три-четыре. — Вы даже не представляете, что я с вами сделаю, если только вздумаете этого кровососа покрывать! Он не понимает, что все жить хотят? Он не понимает, что подставляет так всю нашу улицу? Ведь они придут днем, когда все дрыхнут и изведут нас всех подчистую! Скотина! Сейчас надо самому на четыре метра взлетать, а я уже староват из себя летучую мышку корчить!..
— А кто днем-то придет, кто? — выдавила из себя Нина. Вениамин молчал, стараясь прикрыть подругу грудью, сжимая в правой руке пластмассовый обруч ножовки.
— Вампиры придут! Настоящие вампиры из ОАО «Энергосервис»! Такой сервис устроят на жопу с винтом нашего Подтелятникова! Он присосаться к ним без отступного решил, а они нам всем вставят осиновый кол с заднего прохода, потом и кефир не пососешь… Слышь, Венька, дай-ка мне ножовку до утра? Зачем она тебе тут ночью-то? Кого ты тут пилить-то собрался, гаденыш?
— Отойди от нас, Сидоренко, — процедил Вениамин, — с миром отойди! Иначе мы тебе самому сейчас осиновый кол вставим!
— Ну, понятно… — протянул Сидоренко. — Понятно излагаешь, Вениамин! Тоже, значит, решил одну ночку красиво пожить, отсосать по полной программе, а потом — хоть трава не расти! А расплачиваться ведь всей улице придется! Когда ты сосать будешь, — думай, что сосешь и у соседей, с которыми давно кровно повязан, пащенок!
Сидоренко повернулся и пошагал к своему дому, а в голове Нины гулким набатом звучали его слова: «Кровно повязан!»
— Тут, Нин, видно, одним ночным дозором не отбрешешься, — почти спокойно, но с внутренним напряжением произнес Вениамин. — Тут придется и дневной дозор устраивать и с сумеречным дозором выходить… Запустили мы всю эту петрушку с укропом, заросло все дурной травой…
«Заросло! Все заросло!» — кровью билась в нинкины виски назойливая мысль. Поэтому все последующие события она различала сквозь звездопад, сыпавшийся им с Вениамином головы 58-го размера с темного июльского небосклона, каких-то летучих мышек, корчившихся перед нею ушастой физиономией Сидоренко, ну и, конечно, сквозь кровавую пену в глазах. Это уж само собой, как говорится.
То с одного, то с другого края Зеленки раздавался треск выламываемых дверей, звон разбитых стекол и заполошные крики: «Не буду больше сосать! Чес слово, не буду сосать! Пожрать ведь хотелось по-человечески!..»
Шакирыч возле своего ларька с тревогой прислушивался к происходящему. Всех клиентов будто ветром сдуло. Шакирыч понял, что пожрать по-человечески в эту ночь ему не доведется. В глубине еще не совсем разложившейся при коммерциализации общества души он понимал, что потихоньку превращается в настоящего вампира, досасывая зачастую последнее. По этой причине дневной свет стал для него непереносим, он заливал слезой раскаяния глаза и стыдом прожигал кожу. Но как только догорал последними кровавыми отблесками закат, так будто новая жизнь просыпалась в Шакирыче. В этот момент он мог бестрепетно подправить все ценники, увеличив стоимость соленых орешков в пять раз, заломить дикие цены за пиво и водку, отлично зная, что никто ночью из Зеленки не выберется, поскольку вампиры из городского автопарка отменили вечерние рейсы.
«Ну, и что? — в который раз проговаривал он свои ночные самооправдательные монологи. — Подумаешь, кровосос! Если я не отсосу, так кто-то другой присосется! А я ведь немного высосу, только ведь чтобы пожрать по-человечески!»
Но в глубине не совсем еще погибшей души он понимал, что последнее он говорит себе явно в утешение. В этой самой, пока еще живой частичке своей души, он твердо знал, что не по-человечески он жрет, не по-людски! Он вспоминал свою мать, Венеру Мумбараковну Шакирову, передовика Подлескинского тепличного хозяйства, отца, Шакира Имраевича Шакирова, личного водителя директора мясокомбината, деда, ветерана войны и труда Имрая Бишмербековича Шакирова, — и чувствовал, как стыд начинает выжигать кожу лица, будто среди ночи до него добрался тонкий лучик солнечного света…
— Шакирыч! Шакирыч! Спасай всех, Шакирыч! — с воплями неслись к его палатке пенсионеры Вострякова Клавдия Ивановна и Перепелицын Клим Борисович.
— Да что случилось-то? — с нескрываемым волнением спросил пожилую пару Шакирыч.
— Писец нам всем пришел, Шакирыч! — проговорил, задыхаясь, Клим Борисович. — Давно ожидали, если честно. Я давно говорил, что если мы их не поженим срочно, то писец неминуем. Если их самих не повязать, они непременно к нам привяжутся! А вы мне что говорили? Что? «Отвяжись от людей, Клим! Пускай сами с ума сходят!» Вот, дождалися! Уже сошли! Поймали на улице Пантелееву Федосью Захаровну, так чуть не убили! Напугали до усрачки! Она виновата, что нас, пенсионеров только в ночные смены операторами на бензозаправки берут? Но цены-то на бензин не она каждую ночь меняет! Она вообще там ни при чем! Там ведь совсем другие вампиры орудуют, понимать надо. Если чего Захаровна подсосет — так это же копейки за ее труды! «Кровь сосешь!» — орут ей, главное. Так ведь сразу-то не привыкнуть один кисель из пакетиков сосать, это же природный факт все-таки…
— Что-то я врубиться не могу… Так это там — Венька с Нинкой, что ли?.. Ой, мама моя, Венера Мумбараковна… Да-а… Теперь нам точно всем писец! — со страхом пробормотал Шакирыч.
— Это просто кошмар какой-то! — взахлеб рассказывала Клавдия Ивановна, благодарно приняв стакан красно-рубинового напитка, бесплатно выданного ради такого случая Шакирычем. — Я сижу, клиента обрабатываю, вдруг врываются эти двое, Нинка вообще в портупее, обои — в мациклетных шлемах, с ножовками… Не могу! Господи! Только такую хорошую работу нашла! По ночам на доверительные телефонные звонки отвечать. Сами понимаете, нынче же на пенсию и не пожрать по-человечески. Тексты все разучила, которые мне на работе дали. Зачитываю, значит, с выражением: «А теперь, касатик, расстегнем вторую пуговичку твоей крахмальной рубашечки… Ах! Потом я провожу кончиком языка по бронзовой шее! Какой ты сладкий, у-у-у! Потом я впиваюсь долгим поцелуем…» Тут энти паразиты вбегают с осиновыми кольями и орут: «Немедленно прекратить впиваться, сука старая!» Ну, что? Двести рубликов — псу под хвост, все горшки с фикусами побили, когда клиента искали, потом телефон с корнем вырвали и к старику Козыреву пошли…
— Козыреву — хана, — сумрачно подвел итоги Перепелицын. — Козырев — известный кровосос…
— Ладно, я, пожалуй, пойду… Вдруг, что получится? — тихо сказал Шакирыч. Приближалось утро, поэтому воспоминания о матери, Венере Мумбараковне Шакировой, и далее обо всех по тексту, стали донимать его с новой силой. Перепелицын и Вострякова с нескрываемым облегчением следили за его неспешными сборами.
Хотя Шакирыч не особо торопился навстречу судьбе, да раз уж судьба выпадет, так и опоздать не доведется. Кровосос Козырев был еще жив. Он стоял на коленях перед дозорными и тряс какими-то справками и грамотами победителя соцсоревнования.
— Хочешь считаться человеком, старпер, так и живи, как человек! — веско заметил на подвывания Козырева Вениамин. — Из квартирантов кровищу цистернами цедишь, сволочь! А сколько ты крови выпил за акт согласования котельной?
— Не буду больше, Веничка, только не губи старика! — нарочито жалостно выл Козырев, с опаской подсовывая мрачной Воробьевой пенсионное удостоверение.
— Убери ксиву, кому сказал! — заорал Вениамин, занося над старым козлом топорик…
— Вениамин, можно вас на минуточку? — вежливо прервал расправу Шакирыч, постучав ногой в сорванную с петель дверь.
— Уйди, Шакирыч, не до тебя! — сказал Вениамин, в отчаянии опуская топор.
— Я, собственно, не стал в общей очереди ждать, некогда мне сегодня — пояснил Шакирыч. — Сам решил заранее явиться, все непонятки прояснить.
— Веня, давай тогда лучше с ним разберемся, а? — нерешительно сказала Нина, откладывая грамоты и удостоверение Козырева на большой резной комод. — Раз он сам пришел. Все равно никого не можем пришить. Тут ведь привычка требуется, а нынче не наш день, Веня. То есть — ночь. И этого козла точно до утра не кончим…
— Уйди, Шакирыч, не до тебя! — сказал Вениамин, в отчаянии опуская топор.
— Я, собственно, не стал в общей очереди ждать, некогда мне сегодня — пояснил Шакирыч. — Сам решил заранее явиться, все непонятки прояснить.
— Веня, давай тогда лучше с ним разберемся, а? — нерешительно сказала Нина, откладывая грамоты и удостоверение Козырева на большой резной комод. — Раз он сам пришел. Все равно никого не можем пришить. Тут ведь привычка требуется, а нынче не наш день, Веня. То есть — ночь. И этого козла точно до утра не кончим…
— Нина! — беспомощно оглянулся Вениамин к соратнице. — Как ты можешь, Нина? До сих пор ведь никто не раскололся, кто из них нашу водку выжрал…
— Я готов возместить ваши материальные затраты! — скоропалительно взял на себя ответственность Шакирыч, но тут же только беспомощно крякнул на немедленное требование Вениамина: «Восемь бутылок!»
— Хорошо! — ответил Шакирыч, с облегчением опускаясь на табурет.
— Скажи, Шакирыч, ты тоже поменял день на ночь? — спросил его Вениамин, снимая шлем и вытирая пот со лба.
— Да, Вениамин! Причем, сделал это сознательно, не как все эти — по нужде-нуждишке! — твердо выговорил он, не отворачивая от Вениамина прямого взгляда. — У нас ни у кого не оставалось выбора, после того, как нас всех вычеркнули из планов сноса и компенсации имущества. Ни у кого, кроме меня. У меня в десяти километрах от города, в деревне Шакировке — четыре дома имеется, полученных по наследству, а автобус там рейсовый ходит чаще, чем здесь. Но мне нравится моя ночная жизнь у развилки, с музыкой, нравится запах ночи, ее темные краски… Представь себе, мне даже нравится этот боязливый шепоток за спиной: «Кровосос!» Так что не с ними, не имевшими выбора, тебе надо было разбираться, а со мной, Вениамин. Но ты ко мне не пришел. Поэтому я пришел к тебе… Ну, и как же мы поделим Зеленку? Ты понимаешь, что так просто в свою ночную жизнь я тебя не впущу? Не много ли это будет на твое свиное рыло, Вениамин? Вымершая дневная Зеленка, да впридачу — наша ночная, кипящая своей незримой нежитью? Здесь Хозяин — я! Это в администрации Щекинского района решили, будто все мы уже вымерли, раз они сцедили всю нашу кровь до капли…
— Вень, плюнь ты на него, я домой уже хочу! — вдруг заныла Нинка.
— Подожди, Нина! Надо же разобраться с чел… с ним то есть, — перебил ее Вениамин. — Эх, Шакирыч-Шакирыч! Вот мы бродим с сумерек по Зеленке, а будто соседей наших впервые узнаем! Какого только говна про них не узнали!
— Так и дрыхли бы до утра, чего же по ночам таким красивым и обаятельным шляться? — с нескрываемым недоумением ответил Шакирыч. — Это нам, Детям Ночи, все соловьи уж свое отпели, все кукушечки откуковали. Радуйтесь, пока на пенсию не вышли. Потом как начнете по ночам зубы на полку складывать…
— Кстати, Шакирыч, что же вы такое с зубами своими сделали? Как же вам не стыдно с такими зубами среди ночи шастать? — поддалась общему меланхолическому настрою Нина. — Ведь страсть Господня — на такое смотреть!
— Нина-Нина-Ниночка! — пропел ласково Шакирыч, улыбаясь ей удивительно белыми, острыми клыками. — Вот здесь, милая Ниночка, и у меня выбора не было. Нас же в городскую стоматологическую поликлинику на обслуживание не берут с припиской в Зеленке. Да и по ночам там, как ты сама понимаешь, зубы не протезируют. Вот и повадились мы ходить к Генке Стропилину, сыну Елены Кондратьевны Стропилиной, по дешевке зубки править. Он у первой автобазы частный кабинет открыл. Специально для нас наборы зубов купил с надписью «Made in China». Об остальном и сама догадаешься, девочка взросленькая. Генка не бормашиной, а вообще болгаркой те зубы обрабатывал, чтобы они хоть в рот влезали. Зато так дешево! Мы теперь с такими зубами кого хочешь загрызем! Это же прямо красота, удобство какое! Еремей Фомич Подтелятников, если хочешь знать, ими медные провода спокойно перекусывает. А Вострякова Клавдия Ивановна всего-то за сто пятьдесят рубликов сверху — вставила специальный комплект с внутренней подсветкой и исполнением песни: «А я такого, как Путин, хочу!» Здорово выручил нас всех тогда Генка, если честно. Н-да… Но, братцы, мои, светает, однако! Пора мне!
Они простились с Шакирычем, договорившись, где он выставит восемь бутылок отступного, навесили дверь неудержимо зевавшему Козыреву… Все загадки были раскрыты грубой действительностью, сумерки рассеялись, и Зеленка лежала перед ними в зареве рассвета, лишенная покрова таинственности, — прежней, знакомой до блевотины Зеленкой… Подходя к дому Нины, Вениамин вдруг с размягченным сердцем сказал: «А помнишь, Нинка, как мы вот так же после окончания школки рассвет встречали?»
Кой его черт шилом ткнул про это вспомнить, он и сам не знал! Но ведь мало чего скажешь, иной раз, совершенно не подумав о последствиях? Нина сразу зарыдала от всех этих ночных кошмаров, в рожу ему, конечно, вцепилась… Сквозь слезы напомнила, как он тогда напился, как к Ленке Стерлядниковой из 10-го «б» приставал, как потом повис на Нине, оторвав ей рукав совершенно нового платья и туфли еще ей облевал…
С исцарапанной мордой и освеженной памятью Вениамин решил, что больше к Шакирычу за водкой не пойдет. Пускай подавится! В конце концов, в городе можно будет гораздо дешевле купить. Он немного постоял перед захлопнутой перед самым его носом калиткой, вздохнул и пошел до дома, до хаты. Нинка в это время рыдала беззвучно с другой стороны забора. Жизнь пропала — хоть вешайся! Потом она оглянулась на старух, вываливших на соседние огороды и выражавших ей свою посильную вампирскую солидарность, сплюнула, решительно освободила флягу от воды и поперла ее к венькиному дому до колонки.
Услыхав за спиной знакомый скрип, понуро шагавший Вениамин оглянулся.
— Не мучь ты меня, Воробьева! Я сам скоро с тобой вампиром стану! Задолбала в корягу! Ведь есть же через два дома колонка, катилась бы к ней!
— А у тебя водичка слаще! — мстительно прохрипела Воробьева.
— Слушай, а давай я к тебе водопровод проведу? — предложил Вениамин скучным голосом, перехватывая у нее веревку.
— Согласовывать замаешься, я этот вопрос прокачивала. Лучше давай у Потылихи участок на твой обменяем, у тебя дом как раз напротив колонки, она точно согласится… Дом бы большой построили… Нынче многие так делают, это коттедж называется…
— Тебе это когда в репу стукнуло?
— Да я давненько такие планы имею, если честно.
— А пока строить будем, где сами-то жить будем?
— Можно у меня. На первое время. Хотя у меня мать еще та вампирка, конечно…
Тут они замолчали, поражаясь каждый своей отчаянной смелости, и пошли рука об руку к колонке. Там они бросили флягу посреди улицы и, сорвав калитку с петель, поскольку каждый пытался из вежливости пропихнуть вперед другого, все же вошли с трудом на участок Вениамина. Старуха Фролова доложила всему вампирскому околотку, что парочка направилась на этот раз не в погреб, а в избу, где что-то сразу загромыхало, а потом стихло, как давеча в погребе. Все три улицы вздохнули с облегчением, поняв, что ни сегодня, ни завтра новых этапов борьбы с вампиризмом не ожидается, что «Ночной дозор» так и останется классикой европейской живописи и неопатриотических блокбастеров…