– Эта история произошла в восемьдесят третьем. Вы, относительно молодые люди, не можете понять, что испытывает бывший советский человек, когда произносит «восемьдесят третий год». Мне тогда было уже под тридцать, а Феликсу только восемнадцать, Ибрагиму двадцать один.
Дело в том, что уже с начала шестидесятых в стране существовали мощные объединения так называемых «цеховиков». Это были люди, которые создавали параллельное производство, восполняя дефицит товаров легкой и местной промышленности своими изделиями. Сейчас это уважаемые люди, а тогда считались злостными врагами советской власти. Их нещадно преследовали и карали. Валютчиков, которые перекупали иностранную валюту, даже расстреливали. Цеховиков тоже расстреливали или давали максимальные сроки. Даже за убийство или грабеж давали куда меньшие сроки, чем за работу на цеховиков.
Когда я закончил институт, довольно быстро выяснилось, что моё безрадостное существование будет на сто десять рублей. С премиями получалось немного больше. Но это были гроши, которые советская власть платила за мою работу. Был такой анекдот. Вы делаете вид, что работаете, а мы делаем вид, что вам платим. Я сменил несколько мест работы, пока не стал курьером цеховиков между Ригой и Ташкентом. Я перевозил крупные суммы денег, и никто даже не подозревал, что в обычном пластиковом пакете я перевожу иногда до полумиллиона рублей. Чемоданы я сдавал в багаж, а пластиковый пакет обвязывал газетой и проносил в самолет или оставлял с собой в поезде, положив сверху пропахшую курицу.
Через несколько лет я стал одним из совладельцев крупного производства в Ташкенте. Затем уже начал посылать других «курьеров». У нас завязались тесные отношения с кавказскими городами. В Баку, Тбилиси, Ереване находились самые крупные хозяева подпольных цехов, туда тянулись самые криминальные связи. И тогда я познакомился с Арчилом Махарадзе. Он был крупный хозяин, который уже тогда стоил несколько десятков миллионов рублей. С ним мы провернули несколько очень крупных дел. Всё было хорошо, у нас были очень мощные покровители в прокуратуре, в МВД, даже в партийных органах. Но в конце восемьдесят второго года умер Леонид Брежнев, и все начало меняться. К власти в стране пришел Юрий Андропов. У него была более полная информация, в каком состоянии находилась страна. И он имел четкий план действий, как выводить страну из кризиса. Иногда я думаю, что если бы он остался жить, то, возможно, всё получилось бы иначе. Советский Союз бы не распался, а, наоборот, стал бы самым сильным государством в мире.
С начала восемьдесят третьего начались повальные «чистки» в МВД и партийных органах. Борьба против коррупции, взяточников и расхитителей начали преследовать и сажать в тюрьму. В кинотеатрах, парикмахерских, в салонах красоты, на базарах – начали проводить рейды, выясняя, кто и зачем находится в этих местах, отлучаясь с работы. Начали преследовать тунеядцев и бомжей, строже относиться к прогульщикам и пьяницам. И, конечно, повели беспощадную борьбу против цеховиков.
Наших покровителей тоже арестовали. Особенно мы пострадали, когда арестовали одного из наших компаньонов, латыша, работавшего с нами уже много лет. Арчил выходил непосредственно на него. Стало понятно, что если возьмут Арчила, то могут пострадать очень крупные партийные и советские работники, с которыми Арчил был в контакте. Я тогда приехал к нему на московскую квартиру. Мы вместе обсудили положение дел, вместе решили свернуть несколько наших подпольных цехов, чтобы переждать «смутное время». Я уже собирался уходить, когда нам позвонил Исаак Либерман, с которым мы были давно знакомы. Он позвонил на городской телефон Арчила. Тогда не было мобильных, и Исаак очень рисковал. Он был известным адвокатом и мог позволить себе иметь связи с крупными цеховиками.
– Вам нужно срочно уехать из города, – посоветовал он нам обоим, – в органах знают, с кем работал наш латышский друг. Вы меня понимаете?
Мы всё понимали. Но откуда нам было знать, что наш разговор уже прослушивался теми, кто не хотел допускать ареста Арчила никоим образом. Я вышел из его квартиры первым. Спустился вниз. И увидел «Волгу», в которой сидели двое убийц. Латыш не знал меня и не мог меня выдать. Я был слишком мелкой сошкой. А вот Арчила он знал хорошо. И Арчил знал слишком много. Я видел их лица и понимал, что эти двое приехали сюда не арестовывать Арчила. Они будут его убивать.
Я побежал в соседний двор, бросил монету в две копейки, чтобы позвонить и предупредить Арчила. Но в последнюю минуту передумал. Если городской телефон прослушивается, то они узнают, кто именно предупредил Арчила. Сбежать отсюда нет никакой возможности. Единственное, что он может сделать, это вызвать милицию и сдаться им. Безо всякой гарантии, что его не убьют по дороге в следственный изолятор. Но тогда нужно звонить в КГБ. В том обществе самой неподкупной структурой считались органы государственной безопасности.
Я стоял и напряженно размышлял. Всё равно мне не удастся спасти Арчила. Может, я всего лишь оттяну его смерть на несколько часов. Хотя в доме есть черный выход, и возможно, Арчил им воспользуется. Но если его убьют… И тут я понял, какие перспективы передо мной открываются. О многих счетах и делах знали только мы двое. Если Арчил исчезнет, то все его счета и цеха автоматически перейдут ко мне.
Пока я размышлял, тянулось время. Я забрал свои две копейки и вернулся во двор. Ждать пришлось недолго. Минут через двадцать Арчил вышел из дома. Его ждала серая «Волга» с водителем и ещё одним человеком, который выполнял роль его своеобразного охранника. Но эти двое даже не успели выйти из машины. Когда Арчил появился во дворе, рядом с ним возник один из его убийц. Он выпустил в Арчила три или четыре пули и сделал контрольный выстрел в голову. А затем сел в машину, и их автомобиль уехал, протаранив на пути и серую «Волгу» Арчила.
Всё произошло на моих глазах. Арчил был убит. Через несколько месяцев я стал одним из самых влиятельных цеховиков, несмотря на свой возраст. И моим адвокатом был Исаак Либерман. Уже потом мы начали открывать первые кооперативы, стали переводить деньги по пустым авизо и торговать всем, чем можно торговать. Всё это было потом. А тогда моя трусость, нерешительность, моё колебание и моё предательство сделали меня богатым человеком. И убили моего компаньона. Нет, конечно, я его сам не убивал. Но я и сейчас считаю себя его убийцей. Ведь я мог его предупредить, он мог уйти через черный ход. Или вообще не выходить из квартиры. У него была хорошая железная дверь. Они бы не решились её ломать при соседях.
Дебольский замолк. Было видно, что последние слова давались ему с очень большим напряжением воли. Внезапно он как-то странно рассмеялся. Затем сказал жалобным тоном:
– Сам не понимаю, что со мной происходит. Почему я вдруг решил вам обо всём рассказать? Честное слово, не понимаю.
Мы переглянулись с Ибрагимом. «Вечный молчальник» Дебольский заговорил. И как заговорил, рассказав нам об известном убийстве грузинского криминального авторитета, о котором писали и говорили почти во всех городах бывшего Советского Союза. Погибший был очень известным и феноменально богатым человеком. Говорили, что если бы его взяли живым и он заговорил, то полетели бы головы многих партийных чиновников. И я думаю, что это не было преувеличением.
Дебольский рассказал нам такую историю. Мне стало его даже жалко. Я вытер набегавшую слезу. И неожиданно для себя вдруг сказал:
– Сегодня всем нужно говорить правду. Я тоже хочу рассказать вам свою историю.
Глава 16
Честное слово, я не хотел ничего говорить. Но моя исповедь лилась против моей воли, словно меня заставляли говорить. Я дважды пытался остановиться, но у меня ничего не получалось. Где-то в глубинах своего разума я понимал, что болтаю лишнее. Что вообще нельзя говорить на такие темы, что это глупо и опасно. Но я все равно продолжал говорить даже против своей воли. В этот момент у меня не было воли. В эту ночь мне тоже хотелось высказаться.
Я рассказал о том, как обманул двух компаньонов ещё в начале девяностых. Рассказал о том, как все время обманывал своих партнеров во время совместных сделок. Подробно поведал об операции с закупкой сахара. В тот момент, когда в стране почти не было валюты, мы заставили правительство купить наш товар по завышенной цене. Я говорил и говорил не останавливаясь. А потом я перешел к самой неприятной истории, о которой все время думал в этой поездке. Даже в эту секунду я не понял, что нужно остановиться. Вернее, чувствовал, что нужно замолчать, но уже не мог умолкнуть. С того момента, как я пригласил Юлию и мы выяснили, что они знакомы с Феликсом, я всё время думал об этом. И был убежден, что Феликс строит нам козни, пытаясь удалить меня из группы, именно поэтому. Я был уверен, что он знает мою самую неприятную тайну, о которой я не хотел даже вспоминать. И уже тем более говорить о ней посторонним. Я бы никогда не рассказал об этой тайне ни Ибрагиму, ни Леонтию Яковлевичу. Я бы в жизни не проговорился перед Юлией, чтобы не позорить себя подобным фактом моей биографии. И уже тем более я не стал бы никогда говорить об этом рядом с Феликсом. Но в эту ночь и в этой долине я был в таком состоянии, то меня уже ничего не могло остановить. И я продолжал говорить.
– Самое неприятное, что я сделал в своей жизни, это обманул своего друга, попытавшись переспать с его женой, – у меня даже язык с трудом поворачивался, но я продолжал говорить, словно кто-то специально давил на мою волю.
Феликс поднял голову, глядя на меня. Даже Дебольский, не совсем понимая, что происходит, как-то предостерегающе поднял руку. Он тоже был в похожем состоянии, но понимал, что такие вещи нельзя говорить рядом с мужем женщины, с которой ты встречался.
– Это случилось в прошлом году, – мучительно выдавил я из себя, – мне так не хочется об этом вспоминать. Ужасно стыдно, что это произошло именно со мной. Тогда мы вместе выехали в Канны на вечеринку, которую устраивал Сазонов. Вы наверно помните, это было в августе. Феликса срочно позвали в Лондон, и он улетел. А мы все остались в Каннах. Вечером я оказался за одним столом с Альбиной. Я даже не знаю, как это получилось. Вино, виски, разные коктейли. Мы оба были немного пьяны. Но вы знаете Альбину, она очень смелая женщина. Потом мы вместе упали в бассейн, прямо в одежде. Я испортил свой новый смокинг, и мы отправились переодеваться. Нам было смешно и весело. Альбина вообще никогда не была ханжой, всегда любила общество мужчин. Но в этот вечер мы рассказывали что-то смешное и оба хохотали. А потом всё получилось как-то спонтанно. Мы переодевались и неожиданно оказались вместе. Честное слово, я до сих пор не совсем понимаю, как это произошло. Я ведь никогда не делал ничего подобного. Но внезапно мы оказались вместе с Альбиной.
Я продолжал говорить и видел, как привстал Феликс, как нахмурился Леонтий, как возмущенно фыркнула Юлия, как удивленно смотрел на меня Ибрагим. Нужно было наконец остановиться, но я не мог.
– Мы были пьяны, и я бы ничего не запомнил, – продолжал я каким-то равнодушным голосом, хотя впору было уже плакать и хвататься за голову. Если учесть, что Ибрагим только сейчас рассказал нам, как нужно поступать с негодяем, посмевшим покушаться на чужую жену, мой рассказ должен был вызвать у всех адекватную реакцию. Но я все равно продолжал говорить.
– Мы были вместе, когда появился какой-то парень, – мне даже сейчас страшно писать о том, как я говорил. Но, честное слово, я всё это говорил. И говорил в присутствии Феликса. – Этот парень работал официантом в баре. Он был итальянец, высокий, стройный, очень красивый. И Альбина спросила меня, не стану ли я возражать против его присутствия. Я был такой пьяный, что не очень возражал. Но у нас ещё не было секса, мы только целовались, хотя и были обнаженные. Можете себе представить, что он улегся с нами в постель. По-моему, он ласкал нас по очереди, сначала меня, а потом и её. Или наоборот. Я точно не вспомню. Мы с ней даже не прикасались друг к другу. А он получал удовольствие, доставляя удовольствие и нам. Нет, я не стал гомосексуалистом, если вы подумали об этом. Но впервые в жизни в моей постели был мужчина, который занимался со мной не совсем традиционным сексом. Дальше не хочу даже говорить. Потом он ушел, а мы заснули и проснулись только утром.
Феликс сидел словно оглушенный. Хотя я думаю, что он подозревал нечто подобное. И, конечно, я немного приврал. Мы прикасались друг к другу, помогая этому парню. Но я имел в виду совсем другое. В этой долине нельзя было говорить неправду. Я бы не сумел соврать, даже если бы захотел. Я имел в виду нечто другое, хотя не до конца был в этом уверен. Все были поражены степенью моей откровенности. Откуда нам было знать, что перебродивший сок аланг-аланга вместе с каплями анчара сделает нас такими раскрепощенными и свободными. Откуда нам было знать, что это почти наркотик, который употреблял и наш проводник, неподвижно сидевший недалеко от нас и прислонившийся к дереву.
– Это всё неправда, – лениво сказал Феликс.
Он не возмутился, не начал кричать, не стал меня обвинять, даже не удивился. Он просто покачал головой.
– Ты сам говоришь, что бы пьян и ничего не можешь вспомнить, – продолжал Феликс, – может, тебе всё это приснилось.
– Нет, не приснилось, – мне было обидно, что он мне не верит. Его жена любила такой коллективный секс. Об этом знала вся Москва. А мне было стыдно даже вспоминать об этой ночи в Каннах. Может, после этого я стал испытывать определенные затруднения при общении с женщинами. Сказывался тот негативный опыт в Каннах. Как я мог решиться на подобный эксперимент, не понимаю.
– Ты говоришь неправду мне назло, – упрямо произнес Феликс. Он покраснел, было заметно, как он волнуется.
– Это правда, – я тоже начал заводиться.
– Ты всё врешь. Тебе обидно, что я пытался переспать с Юлией, и ты придумал эту глупую историю с Альбиной. Может, этот итальянский официант спал только с тобой? Может, он тебя изнасиловал?
– Нет. Этого не было, – я тяжело вздохнул, меня начало тянуть в сон, – Можно подумать, что ты сам никогда и ничего плохого в своей жизни не делал.
– Делал, – сказал Феликс.
Он как-то изменился. Сейчас он напоминал мне минотавра. Крупные черты лица, словно начавшие расти рога над его бурной шевелюрой, раздувающиеся ноздри, налитые кровью глаза. И тщедушное человеческое тело.
– Я расскажу вам всем, что именно я делал, – он попытался подняться, но не сумел. Упал, снова попытался встать, но затем махнул рукой и продолжал говорить уже сидя.
– Всё это неправда про Альбину. Про неё нарочно распускают такие слухи, чтобы нас поссорить.
– Откуда ты знаешь? – крикнула ему Юлия. – Она и до тебя всегда умела находить себе нужных мужчин.
– Что было до меня, я не знаю, – отмахнулся Феликс, – только я её люблю и никому не верю. Она тоже меня любит…
– Никого она не любит, – не унималась Юлия.
– Замолчи, – потребовал Феликс, – я не хочу с тобой спорить. Я лучше расскажу вам, как я работал. Вы думаете, мне так легко было создать АРМ? И учтите, что когда МММ рухнуло, мы сохранили свои структуры и перевели деньги наших вкладчиков в акции и облигации. И до сих пор с ними расплачиваемся.
– Нужно спросить у моей тетки, куда ты дел её деньги, – не успокаивалась Юлия. Очевидно, мой рассказ про Альбину сильно её задел. Даже больше, чем Феликса. Он, возможно, и подозревал нечто подобное, а она была в ярости от моей откровенности.
– Не мешай, – крикнул Феликс, – я ведь хочу всё рассказать. Мы с самого начала знали, что АРМ будет такой же пирамидой, как и все остальные. Но у нас был расчет на доверчивость наших клиентов. Ведь МММ просто разорили, а Мавроди посадили в тюрьму. Зато мы платили огромные деньги прокурорам и судьям, чтобы избежать подобной участи. И нам удалось выжить. Мы были единственные, кто сумел выйти из этих потрясений. Разорились все. «Властилина», «Чара», «Хопер-инвест», МММ – в общем, все, кто создавал финансовые пирамиды. И только мы выжили, хотя и перевели деньги в облигации и акции. Но это была единственная возможность оттянуть выплаты и начать рассчитываться с клиентами. Учитывая дикую инфляцию, это было не так сложно.
Хотя у нас тоже были трудные времена. Когда мы однажды объявили о том, что переводим деньги в другие ценные бумаги, сразу несколько человек подали на нас в суд. Но мы легко выиграли все процессы. А потом я узнал, что восемь или девять человек, полностью разорившихся на наших «акциях», покончили с собой. Но после развала МММ покончили с собой человек пятьдесят. И никого это особенно не волновало.
В девяносто пятом мы уже пытались выплачивать некоторые дивиденды. В девяносто шестом на нас наехали бандиты из Харькова, попытавшиеся отнять наш бизнес. Времена были сложные. Нам пришлось нанять другую банду, заплатить большие деньги. И харьковских просто смели. Почти всех закатали в асфальт. Это была первая такая схватка, но не последняя. С бандитами обычно боролись с помощью других бандитов, с милицейскими «наездами» с помощью других сотрудников милиции. Всё как полагалось. Борьба шла не на жизнь, а на смерть.
В девяносто седьмом мы уже были мощной организацией. На одном из наших предприятий появились проверяющие ревизоры. Мы предложили им деньги, но они получили задание «дожать нас до конца». Тогда мы просто убрали ревизоров. И появились сотрудники прокуратуры и ФСБ. С этими было сложнее договариваться, но мы сумели передать деньги для одного генерала. И проверку начали сворачивать. Но генерал оказался жадным, он требовал все больше и больше денег. Это нам постепенно надоело, и мы его просто взорвали в машине. А потом оказалось, что дело по этому убийству взял под свой контроль лично президент. И организовавший убийство генерала киллер бежал вместе со своей знакомой девушкой в Грецию. Нужно было предпринимать какие-то меры. Мы послали туда сразу трех лучших исполнителей. И про киллера с девушкой больше никто не слышал. Лет через пять или шесть их останки нашли в окрестностях виллы, которую они арендовали, но судьба киллера уже никого не волновала.
Мы всё время ходили по лезвию бритвы, опасаясь каждого нового скандала. В девяносто восьмом нам помог Дебольский. Мы заранее перевели часть наших денег в валюту и смогли даже на этом заработать. Ещё через год мы уже расплачивались с нашими бывшими клиентами. А потом наступил двухтысячный год. И мы стали скупать акции нефтяных компаний, понимая, что цена на топливо может начать расти. После одиннадцатого сентября цены на нефть начали свой рост, а после того, как американцы вошли в Ирак, они взлетели до небес.