Басунов в досаде сам толкнул Германа в грудь. Герман отлетел назад и чуть не упал, взмахнув чемоданом. Охранники в курилке вскочили на ноги.
— Чего творите, хандроиды?
Серёга Лихолетов стоял в коридоре — босой, в камуфляжных штанах и в майке‑тельняшке. Он был лохмат, небрит, с мощным коньячным выхлопом.
— Немец? — удивлённо спросил он. — Й‑ёпс!.. Бегом сюда, боец!
Он распахнул руки и крепко облапил Германа. Герман ответил тем же.
Это был всё тот же Серёга, из тех бешеных дней у развалин Хинджа.
— Пошли ко мне, сука, — отстраняясь, восхищённо сказал Серёга. — Ну ты п‑поршень ваще, я скажу! Виктор, запомни моего друга, зовут Немец, понял?
Басунов пожал плечами, не отводя взгляда. Серёга усмехнулся:
— Это, бля, такой у меня начальник охраны. Помнишь шутку: «поставьте шлагбаум или толкового подполковника»? Про тебя смехуёчек, Басунов.
Басунов молча вернулся в курилку. Он остался вполне доволен стычкой: командиру пришлось за него извиняться — значит, он нагнул командира.
Серёга завёл Германа к себе, закрыл дверь и завершил тему:
— В общем, не напрягайся из‑за Виктора. Он у меня овчаркой работает.
«Мостик» был кабинетом на два окна. На подоконнике — электрочайник и подгорелая плитка. Тахта покрыта байковым одеялом в пододеяльнике, будто в купейном вагоне. Журнальный столик со стопой столовской посуды, литровая банка с букетом ложек. С полок книжного шкафа торчали обувные коробки, в которых Серёга хранил свои вещи. За шкаф был задвинут рюкзак.
Большой стол в виде буквы «Т» — такие, наверное, бывают у секретарей обкомов — загромождали грязные тарелки на газетах, стаканы и бутылки.
— Снаряды кончились… — пробурчал Серёга. — А «тигры» атакуют…
Он отыскал бутылку, в которой бултыхалось, и плеснул в стакан. Среди тарелок тихо шипел транзисторный приёмник. Серёга покрутил верньер.
— Батарейки за ночь сдохли… Как там наша контрреволюция, Немец?
— Какая?
— Да вчерашняя. ГКЧП. Путч вонюч и злоебуч. Я «Коминтерн» по тревоге поднял, то‑сё, боевая готовность. «Эхо Москвы» слушали. Но раз уж собрались вместе — заодно и бухнули… «Коминтерн» за Горбачёва.
Серёга посидел, ожидая, когда опохмелка расправит его изнутри.
— Накати давай писюрик, — предложил он. — И я тебе «Юбиль» покажу.
Охрану Серёга оставил возле «мостика», но дверь на «мостик» запер. Он повёл Немца к служебному подъезду и вниз по лестнице — на первый этаж.
— «Юбиль» — весь «коминтерновский», — рассказывал он. — Считай, что я просто отжал у города Дворец. Пионерию и пенсильванию отсюда выпер.
— А куда им?
— А куда нам? Мои‑то работают, а не фишки двигают. Щас тут конторы всяких фирм моих парней. Часть помещений беру в аренду, а пустующими нахаляву пользуюсь. Рядом‑то с нами никто не арендует. Боятся «афганцев».
На первом этаже Серёга открыл боковую дверь и пропустил Германа в большой спортивный зал с тренажёрами в два ряда. На многих занимались.
— Наш кач, — пояснил Серёга. — Парни тягают железо, набивают банки. В «Коминтерне» есть боевое крыло. Без бойцов сейчас никуда. В городе самая борзая группировка — у Бобона, такой типа блатарь. За вокзалом поднимается группировка спортсменов. Есть черножопые, есть залётные, есть отморозки.
— У вас в Батуеве — как у нас в Тольятти на автозаводе. Это плохо.
— Не бзди. Мой «Коминтерн» всех круче, у меня армия. Бойцов спецом на убой кормим, а остальные всегда готовы к мобилизации. Все разделены на боёвки, если тревога — каждый знает своё место и своего командира.
— То‑то у тебя весь «Юбиль» бухает, — поддел Герман.
— И что? — усмехнулся Серёга. — Забыл, как мы сами родину защищали?
Да, там, под Гиндукушем, они с Серёгой пили как про́клятые…
Возле пустого тренажёра, подкручивая специальным ключом какую‑то блестящую гайку, стоял тренер — седеющий, благородно‑красивый мужик в костюме «Адидас». Он был высокий и стройный, словно стрелок из лука.
— Ярослав Саныч Куделин, — не пожимая тренеру руки, сухо и даже слегка насмешливо представил Серёга. — Верховный начальник этого зала.
— Какой я начальник, если мне никто не подчиняется? — надтреснутым и громким голосом раздражённо ответил тренер. — Лодягин так и не пришёл противовес перетянуть! Пружину рвать он может, а ремонтирует пусть дядя?
— Саныч, я ведь уже объяснял тебе, — сдерживаясь, сказал Серёга. — Гоша Лодягин — из Штаба, он не будет в зале вверх воронкой стоять. Нехер тебе с ним меряться, кто из вас важнее. Возьми с него бабки и вызови мастера.
— Вообще нельзя так к инвентарю относиться!
— Нельзя, кто спорит? Но мозги Лодягину чинить буду я, а не ты, а ты почини тренажёр. Устроил тут кусалово из‑за какой‑то херни.
— Инвентарь не херня! — со скандальным раскатом заявил Куделин.
— Всё, залепили контрабасы, — отрезал Серёга. — Где Татьяна?
Тренер как‑то сник, отвернулся и забрякал ключом по блестящей гайке.
— У меня в тренерской, — глухо ответил он.
Серёга прошёл в комнату тренеров, а Герман по инерции — за ним. Здесь стояли стеллажи с какими‑то спортивными снарядами, шкафы с наградными кубками, стол. Девочка лет пятнадцати мыла в умывальнике стаканы. Узкие плечики, тонкая русая косичка, неяркое и нежное лицо, бледные губы.
— Здорово, Татьяна, — Серёга приобнял девчонку за талию, поцеловал в скулу и оглянулся на Германа. — Это, Немец, её батя был. Говнистый мужик — ты не обижайся, Тань, правду говорю. Разбодался с Гошей из‑за тренажёра. Оба бараны, блин. Один орёт: «Зал закрою!», другой орёт: «Уволю!»
Серёга привычно потискал девочке зад. Таня словно ничего не заметила; она смотрела в раковину умывальника и вертела гранёный стакан под струёй воды. Герману эта девочка показалась холодной, надменной и равнодушной. В её недозрелости чудилась жёсткость почти несъедобного раннего яблока.
— Когда мне булки отрастишь нормальные, а, Татьяна? — ласково и по‑хозяйски спросил Серёга. — Как домоешь, сходи в «Баграм», там нам чё‑то испекли на вечер — возьми и принеси на «мостик». Пошли дальше, Немец.
Герман поскорее вышел из тренерской. Ему неловко было смотреть, как наглый Серёга бесстыже лапает Таню Куделину. Неужто Лихолетов имеет какие‑то отношения с малолеткой? Хотя Серёге закон не писан, а малолетка, похоже, в жизни бестрепетно перешагивает через ступеньку.
Серёга и Немец пересекли спортзал, направляясь к выходу. Саныч что‑то объяснял потному парню, зажатому в пыточных объятьях тренажёра, и сделал вид, что не заметил Лихолетова. Серёга понимающе усмехнулся.
— Ну, блин, скотобойня! — изумился он, когда оказался в фойе, где среди коробок отсыпались упившиеся «коминтерновцы».
Серёга бесцеремонно распихивал коробки и раскладушки, прокладывая путь от дверей спортзала к лестнице на второй этаж, и ворчал:
— Напрасно мы со Штабом созвали эту популяцию… Всё из‑за путча…
— А что у тебя за Штаб?
— Я же не один руковожу. В одиночку напряг. У «Коминтерна» — Штаб. Кто за бизнес отвечает, кто за социалку, кто за финансы. Саня Завражный по властям ходит. Егор Быченко командует бойцами. Игорь Лодягин, который тренажёр сломал, — секретарь. Всех выбирают на три года. И меня тоже.
Герман не ожидал, что у Серёги так по‑настоящему. Сам‑то он не сумел организовать себе место под солнцем, а вот Серёга — сумел. И себе, и другим.
— Что ещё у меня? — продолжал Серёга, поднимаясь по лестнице. — Там — кафе. Было «Топаз», стало «Баграм». Типа аэродром, где все приземляются. Там — кинозал. Городские в «Юбиль» не ходят, мы сами себе кино крутим. В «Юбиле» не только работа и кач, но вообще место сбора. Парни просто так околачиваются, если делать нечего. Видак посмотреть, побазарить, бухнуть.
Серёга вывел Германа на балкон второго этажа. Здесь все компании уже слились в одну, и в толпе, кивая кудлатой головой, бил по струнам и рыдал гитарист, а ему подпевали грубые, хмельные, неумелые голоса:
— Помни, товарищ, ты Афганистан! Зарево пожарищ! Крики мусульман! Грохот автомата! Взрывы за рекой! И того солдата, что хотел домой!
Всю стену над кучей поющих «афганцев» занимала большая мозаика — крейсер «Аврора». А дальше, возле второй лестницы, располагался зимний сад Дворца культуры. Сквозь декоративные решётки ограды торчали острые листья пальм, звонко щебетали в клетках разноцветные тропические птички.
На третьем этаже Серёгу остановил высокий парень‑калмык.
— Серый, сегодня же вторник, рабочий день! — с упрёком накинулся он на Серёгу. — Мне подпись твоя нужна под поручительством! Дела не ждут!
— Запомни эту суку, Немец, — сказал Серёга. — Это Каиржан Гайдаржи. Он, блядь, родину продаст и сам упакует. Между прочим, член Штаба. У него под «Коминтерном» своя контора, называется «Факел». Бизнес. Типа как всей фирмой по друзьям собирают гондоны на переплавку.
— Ты прикалываешься, а у нас всё буксует! — заулыбался Гайдаржи.
— Я тебе сказал, Каиржан, что «Коминтерн» в поручители я не запишу! Чего ты там мудишь со своим Бобоном? Чего вы там ещё скоммуниздили?
— Серый, всё чисто! — Каиржан убедительно вытаращил раскосые глаза.
— Нихера. Ищи других. «Коминтерн» вышел из ваших учредителей.
— А ещё, блядь, «афганское братство»! — вслед Серёге укорил Каиржан.
— Не гони, — надменно ответил Серёга. — У тебя подстава для «братства».
Серёга провёл Немца по коридору мимо кабинетов, где за обычными конторскими столами сидели совсем обычные женщины, и остановился возле двери с табличкой «Заубер Семён Исаевич. Директор Дворца культуры».
— Единственный, к кому я стучусь! — шёпотом сказал Серёга и культурно постучал в косяк костяшками пальцев. — Заубер — хозяин Дворца! Мозг!
Семён Исаевич оказался невысоким пожилым человечком с трагическим еврейским лицом: морщинистый и седой, но чернобровый и глазастый.
— Меня Сергей Васильевич гонит, а я всё цепляюсь, — сердечно сообщил он Герману, пожимая руку. — Видите, молодой человек, часы? — В шеренге полированных шкафов югославского гарнитура возвышалась дубовая башня с циферблатом и медным маятником величиной с тарелку. — Моё сокровище. Двойной бой!.. Куда мне его деть? Я в общежитии живу! Держу часы здесь, а сам караулю, как последняя собака. Да ещё вот монстера, — Заубер указал на огромное доисторическое растение в бочке. — Детей нет, и она мне как дочь.
— Детей нет, а внуков шестеро, — сказал Серёга. — Иди сюда, Немец.
Он подвёл Германа к окну и сдвинул штору. Внизу был внутренний двор «Юбиля», где стояли два старых автобуса с облезлыми крышами.
— «КАвЗик» — это «трахома». С первого дня у «Коминтерна». Водила — Андрюха Воронцов. А «Кубань» мы недавно купили. Знаешь, как прозвали? «Барбухайкой», — Серёга испытующе посмотрел на Германа. — Пойдёшь на «барбухайку» шоферить, Немец? Дам общагу и членство в «Коминтерне».
Герман молчал, размышляя.
— Или ты думал, что я тебя сразу в Штаб включу и квартиру выделю?
Конечно, Герман думал, что Серёга сделает предложение повыгоднее… Хотя, вообще‑то, с чего? Они столько лет не виделись. Всё так изменилось…
— Серый, спасибо, — сказал Герман. — Я согласен.
Они спустились во двор и залезли в раздолбанную «Кубань». В Афгане «барбухайками» называли пассажирские грузовики с высокими кузовами. Эти чудища ездили без правил, а возили сразу и людей, и скот. Серёга сел в салоне на диванчик, достал плоскую фляжку коньяка и складные стопочки.
— Садись, — предложил он Немцу. — Дошлём патрон, мишени чешутся.
Серёга хотел, чтобы Немец понял: он получит не только работу и жильё, но и самое большое благо — возможность общения с ним, с Лихолетовым.
— Серёга, а насколько у тебя тут всё надёжно? — спросил Немец.
— В смысле?
— Ну… В Москве заваруха — и ты сразу же бойцов мобилизовал…
— А‑а, это… Это херня. «Коминтерн» ведь вовсе не на бизнесе держится. Бизнес — просто потому, что при Горбачёве можно. А «Коминтерн» держится на «афганской идее». И она всегда будет работать, хоть при какой власти.
— Что за «афганская идея»? — недоверчиво спросил Герман.
— Идея, Немец, в том, что «афганец» всегда поможет «афганцу». Как там было, помнишь? Прижмут басмачи пехоту на седловине — к пацанам сразу помощь: с неба вертушки летят, по дороге бэтээры катят, из‑за хребтов по бородатым «грады» работают. Все друг другу помогают, так положено.
— Ну, было, — неохотно согласился Герман. — А здесь это при чём?
В «барбухайке» пахло пылью. Серый снова разлил коньяк по стопочкам.
— «Афганская идея» — братство. В Афгане мы были братья по Союзу и на этом воевали. А в Союзе мы братья по Афгану и на этом делаем дела.
— Какие?
— Да какие обычно. Какие по закону разрешается. В основном разный бизнес: кооперативы, эспэшки, «челноки», кредиты, биржа. Ещё всякий собес и «гуманитарка». Да можно дохера всего, Немец. Тебя везде поддержат. Коммерс‑«афганец» тебе всегда в долг даст, поверит, поручится. Мент‑«афганец» твою жопу прикроет. Бандос‑«афганец» на тебя не полезет. Любой начальник тебя выслушает, если его самого как‑то Афганом задело, посоветует, познакомит с нужными людьми. Вот и работай. Зелёный свет!
— А я подумал, ты что‑то вроде бригады сколотил, — признался Немец.
— Здесь, в Батуеве, многие так думают, — согласился Серёга. — Мы же не терпилы. Мы нагибаем, кого надо. Каких‑то — крышуем. Ставим себя жёстко. Но не грабим и не отжимаем. Живём по закону — обычному, а не воровскому, и других тоже заставляем по закону жить. Пинком под срандель.
— Виннету — вождь апачей, — усмехнулся Герман.
— Ну, да, сын Инчу‑Чуна, — Серёга весело оскалился, а потом посмотрел Немцу в глаза: — Короче, знаешь, что такое «Коминтерн»? Никому не говори, военная тайна. Это землячество по войне. Похеру, какая была война. Похеру, герой ты там был или чмордяй. Зато тебя здесь свои не кинут. Сведи в систему свои силы и «афганскую идею», и получится «Коминтерн».
— Ты сам такое придумал? — Герман был поражён Серёгиной стратегией.
— Я же в душе генерал, — самодовольно ответил Серёга.
А Немец ещё там, под Гиндукушем, понял, что он в душе — солдат.
* * *За полтора месяца Герман не успел выучить улицы Батуева, и потому Серёга сейчас стоял у него за спиной и подсказывал:
— За гастрономом сворачивай направо. Теперь налево — до бани. Прямо.
Осень в этом году получилась какая‑то ярмарочно развесёлая и свежая — наверное, потому что деревья в запущенных скверах разрослись привольно и дико. Серые стены панельных многоэтажек окрасило отсветами петушиных хвостов. Улицы переметало разноцветными фантиками палой листвы, точно затягивало в карусель. Бульвары казались пёстрыми матрёшечными рядами.
От «Юбиля» отъехала целая автоколонна с «афганцами»: «барбухайка», «трахома» и три автобуса‑пазика, арендованных «Коминтерном». Колонна покатила на окраину Батуева — в Шпальный посёлок возле Сортировки.
Для Германа это было первое дело в «Коминтерне», и он волновался, как школьник: всё напоминало начало учебного года — осень, новые люди, новые темы. Автобус подбрасывало на ухабах; парни в салоне курили, материли разбитую дорогу и взвинченно гоготали. В колонках по‑блатному хрипел шансон, набирающая обороты модная группа «Лесоповал», — это помогало озвереть и распоясаться. «Коминтерн» ехал избивать торгашей Шпального рынка. Силовыми акциями «афганцев» руководил Егор Быченко — Бычегор.
Город Батуев жил при железной дороге: двумя главными предприятиями были тепловозный завод и «Электротяга», комбинат силовых агрегатов. Но важнее оказалось то, что через город проходил поезд Ленинград — Улан‑Батор, который в Монголии менял номер и шёл до Пекина. На рынке Батуева встречались потоки китайского ширпотреба и скандинавского секонд‑хенда.
Руководства у рынка не было, люди просто приходили на пустырь за Шпальным посёлком на Сортировке и продавали шмотьё с рук поштучно или кучами. Бандюки Бобона пробовали подгрести рынок под себя, но рынок утекал сквозь пальцы. Его невозможно было контролировать: территория не огорожена, торговля мелкооптовая, а торговцев тыщи — они то являются, то не являются, постоянных мест нет, никого не отследишь и не выловишь.
Серёга придумал, как «Коминтерну» овладеть барахолкой на Шпальном. Для этого надо ввести неуправляемое торжище в устойчивые и регулярные формы. Лихолетов и Штаб определили эти формы, и далее требовалось силой загнать торговцев в подготовленный вольер. За этим сейчас и ехали бойцы.
Улица, которая вела на Шпальный посёлок, была просто бетонкой через трущобы пригорода. В районе рынка по её обочинам двумя тесными рядами выстроились легковушки. Вдали виднелись решетчатые мосты и фермы, крыши пакгаузов и багажных дворов. Вдоль длинной железнодорожной насыпи, размеренной столбами, на пустыре гомонила огромная толкучка.
Дорогу автоколонне перегородили два мощных грейдера «Кировец». «Афганцы» выбирались из автобусов на бетонку, разминали плечи и руки гимнастическими движениями. Было солнечно и прохладно. Сквозь шум базара доносились свистки локомотивов и голос диспетчера на Сортировке.
Серёга, прищуриваясь, разглядывал просторную барахолку.
— Объявляли этим чертям, что рынок закрывается, предупреждали, — и нихера их не проняло, — удовлетворённо сказал Серёга. Его радовало, что противник не покинул поля боя и не уклонился, воодушевлял масштаб дела.
Горисполком и управление железной дороги не раз пытались запретить столпотворение «на Шпальном», но «челнокам» было удобно сбывать товар неподалёку от складов, а горожанам место нравилось, и плевать на запреты.