– Так было дело? – не спуская блаженной улыбки с лица, обратился пэпээсник к переминающейся в сторонке продавщице.
– Нет, – скромно потупилась красотка. – Он первый начал. Сам влез. Никто его не трогал.
Мостовой посмотрел на нее с укором и устало вздохнул. Крыть ему действительно было нечем.
– Так и было, командир, – вклинился в разговор коренастый коротышка, засветивший Мостовому в скулу. – Этот порч[37] нахальный сходу на нас буром попер. Да и вообще. Только вошел, так сразу начал у бабы под носом своим ячменем[38] махать. Мол, у меня филок[39] там – немеряно. Я за тебя башляю, типа. Бля, буду.
– Склонял ее, что ли? – явно включил дуру пэпээсник.
– А то…
– И что дальше?
– Ну, мы ему чисто на словах предъяву кинули – что, мол, дядя, ты на клевую рыбинку[40] наехал? А этот черт – сразу в кипиш!
– Ладно, – скорчил кривую рожицу пэпээсник. – Документы есть?
Документы, оказалось, были у всех троих пострадавших. «Странная предусмотрительность, – про себя отметил Андрей. – Хотя, может быть, это и оправдано, в их-то положении? Зечье-то – тертое!» Начальник перелистал паспорта, сложил их стопочкой, повертел в руках и после небольшой заминки вернул их владельцам, чем очень удивил Мостового.
– Заявление сейчас писать будете? – спросил пэпээсник, снова обращаясь к коренастому правдолюбцу.
– Да мы, вообще-то… не в претензии, – растерянно пробормотал тот.
– Тогда хорошо, – с довольным видом подобрался командир, – завтра все трое к нам в отдел заглянете. – Сказал и не назвал при этом ни времени, ни номера кабинета. Это было уже слишком! И Мостовой заерзал на месте, мучаясь от самых скверных предположений.
– Так мы хиляем?[41] – спросил коренастый, переглянувшись со своими друганами.
– Валите.
– Ну, у тебя паспорта, конечно, нет? – ухмыльнулся пэпээсник, проводив беззлобным взглядом бочком скользящих к выходу ханыг.
– Нет, – отвернулся Мостовой.
– Добро, – удовлетворенно хмыкнул «командир». – Тогда что? Грузим его, мужики. В отделе разберемся.
– А мне что? – негромко, конфузясь, напомнила о себе продавщица.
– В смысле?
– Мне тоже надо завтра?
Пэпээсник нахмурил лоб, подумал мал-мал и снова разулыбился. Мазнул по Мостовому шкодливыми веселыми глазами:
– Пока не надо. Посмотрим, как этот озабоченный браток себя вести будет.
У Мостового просто отлегло от сердца. «И то ладно, – подумал он, поднимаясь на ноги. – Могло быть и гораздо хуже. Уже было».
САЗОНОВ
Мостового как наиболее вероятного фигуранта взял на себя. Комову поручил тщательно отрабатывать по списку всех других потенциальных кандидатов в народные мстители.
«И все-таки, если это – месть, – упорно двигаясь по замкнутому кругу, напряженно размышлял Андрей Степанович, – зачем такой изощренный и трудновыполнимый способ? Может быть, в нем и заключен некий скрытый смысл? Но тогда просто напрашивается вывод, что эта месть имеет целью покарать за какие-то давние преступления именно на сексуальной почве. Вполне вероятно, но… вовсе не обязательно. Совсем не факт. Ведь здесь же, как сразу же бросилось в глаза, прослеживается, лежит на поверхности горячее желание лишить Сукоткина самой главной радости в его подлой животной житухе. Отравить этому скоту все его дальнейшее существование. Унизить до крайности. Низвести до самого позорного положения в бандитской шобле. Сделать так, чтобы каждая сопливая блатная шелупонь об него теперь просто ноги вытирала. И все же сам по себе способ уж очень странный. Неадекватный. Специфический. Для того чтобы на такое решиться – мало даже самой лютой неутоленной злости. Надо перед этим себя каким-то образом внутренне оправдать, найти какие-то неоспоримые твердые аргументы, предполагающие такую изощренную и низкую жестокость. А это – процесс нескорый. Это времени потребует. Спонтанно на такое не решишься. Значит, задумал все это давно. Тщательно подготовился. И выбор его, значит, тоже не случаен. Не просто же так пальцем тыкнул в одного из этих отмороженных уродов? Есть, непременно есть у них где-то в прошлом какая-то пока непонятная точка пересечения. Обязательно есть. Просто не может не быть».
Сазонов снова достал из картонной папки фотографию Мостового. Положил ее перед собой.
Худощавое вытянутое лицо. Высокий лоб. Плотно сведенные к переносице темные широкие брови. Нервный изломанный рот с хорошо различимыми, бегущими от его уголков к подбородку мимическими морщинами, придающими ему выражение незаслуженной обиды. Большие открытые, направленные внутрь глаза в обрамлении длинных, почти девических ресниц с черными тенями под нижними веками.
Нет. Не похож этот человек на примитивного тупого садюгу. Эти глаза – не равнодушны. Не безразличны. В них угадывается какая-то скрытая застарелая боль.
«С глазами побитой собаки, – пришла вдруг на память Андрею Степановичу строчка из какой-то давно прочитанной и забытой книги. – Правильнее сказать – брошенной хозяином. Вот так точнее будет. По крайней мере, он не испытывает, не должен испытывать никакого удовольствия от того, что сделал. Он не способен тащиться от грубости и насилия. И решиться на такое может только после долгой и мучительной внутренней борьбы».
Андрей Степанович опять попытался дозвониться до Паши Кислова, который вел когда-то расследование истории с шишкарями. Но абонент по-прежнему был вне зоны приема. «Где он там лазит, черт возьми? – негодовал Сазонов. Кислов ему нужен был позарез. Только он один мог рассказать о том, что не попало в материалы уголовного дела. И дожидаться его возвращения из командировки было совсем неправильно. Это еще целых четыре дня. За это время, при удачном стечении обстоятельств, если бы все же удалось с его помощью нащупать эту точку соприкосновения Сукоткина с Мостовым, можно было продвинуться далеко вперед. В противном случае придется еще целых четыре дня блуждать в потемках.
«Сережа сказал, что в Ретиховке у Мостового похоронена жена? Но об этом в материалах дела не сказано ни слова. Значит, она к моменту суда еще была жива, хоть и по каким-то пока неизвестным причинам не присутствовала на заседании. Надо бы все о ней поподробнее узнать. Опять звонить Сереже? Нет. Гораздо логичнее еще раз самому съездить в поселок. И сделать это надо прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик».
Через час Сазонов с участковым стояли на поселковом кладбище.
– Но это же совсем другая женщина? – посмотрев на памятник, удивленно сказал он. – Выходит, он был женат вторично?
– На этот счет, Андрей Степанович, я, к сожалению, ничего сказать не могу, – повинился Сережа. – Но это и есть та самая наша поселковая фельдшерица Таня Осипова, которая вместе с дедом Крайновым спасла его тогда от бандитов. Где-то через полгода после суда, точнее не скажу, надо в сельсовете выяснять, они и зарегистрировали здесь у нас свой брак.
– Понятно… И дальше они так и проживали в селе, никуда не выезжая?
– Да нет. Где-то почти что сразу после свадьбы они вместе с дедом из Ретиховки уехали. По слухам, обосновались где-то за «колючкой». Два года почти там жили. Дом построили. Все как положено. Вот там-то она и умерла. Что там точно случилось – я вам тоже не скажу. История какая-то довольно мутная. Может, даже и не своей смертью? Вроде ее какой-то дрянью отравили. Кто, за что – непонятно. В поселке всякое болтали. Но это же – бабы. Их же хлебом не корми, а дай чего-нибудь приврать да сочинить. Ну, а после похорон Андрей с дедом опять в поселок вернулись. Так в старой крайновской хате и живут до сего дня.
«Значит, можно предположить, – думал Андрей Степанович, возвращаясь в город, – что на этой истории с шишкарями его злоключения отнюдь не закончились? Что-то было еще и потом, позже? И если действительно к ее смерти приложил руку Сукоткин, то чем тебе не повод для обдуманной жестокой мести?»
Не гнал. Ехал неторопливо. Стрелка спидометра плавно покачивалась у отметки «90».
Никогда не нарушал свое святое правило: «Сел за руль – забыл о спешке». Потому и тянуло помимо воли к не слишком радостным размышлениям, застрявшим, как заноза в голове.
Быстро! Слишком быстро пролетела жизнь… Да – пролетела. Чего уж там юлить? Хочешь не хочешь, а должно в этом признаваться.
Школа. Полгода – грузчик, резчик жести на заводе. Армия. Учебка. Службы в войсках ПВО – на Дальнем Востоке. И в мыслях не было, когда с дембельским дипломатом – шик модерн – в приобретенных путем хитроумного обмена гэдээровских наклейках! – с поющей радостью в груди выходил за ворота части, что когда-нибудь доведется вернуться сюда обратно. Почти сюда же – почти на самый краешек Земли…
Львов… Четыре самых светлых, самых лучших в жизни года в юридическом. И первая серьезная любовь. И первая дикая – некрасивая и глупая ссора. И расставанье – на разрыв аорты…
Распределение. Приморье – Спасск-Дальний.
И первое дело – как будто вчера.
Зверское преступление. Тогда еще – мороз по коже!
Убит и изнасилован ребенок! Двенадцатилетняя девочка! Квартира, где это произошло, умышленно сожжена дотла. Следов – никаких. Тонкая-тонкая ниточка.
Работали с напарником, таким же зеленым следаком Серегой Агутиным (пришел в прокуратуру на год раньше), круглосуточно. Уже в каком-то сомнамбулическом тупом ожесточении. И размотали! Все-таки нашли подонков. А потом – как обухом по темечку!
Один из адвокатов не явился на судебное заседание к моменту предъявления обвинения. Забыл? Не захотел? А черт его знает! Никаких противоречий в деле не было, однако судья посчитал, что нарушено право на защиту. Было обидно до соплей, ведь уродам этим, естественно, глубоко наплевать было на то, сколько их гнилых защитников присутствует в зале.
Но все обиды вовремя отбросили, пустили побоку. И снова впряглись. И довели до победного. Добились того, что оба подонка все-таки получили по заслугам.
Прошло еще немного времени, и осознал, ощутил себя доподлинно человеком системы. Грозной и сокрушающей, способной запросто, легко перемолоть любого… И это уже было покруче пистолета под мышкой. Намного, на порядки круче!
Трудно, очень трудно удержаться от соблазна расправиться с любым тебе лично не симпатичным типом. Пусть только вздумает по дури вскипишнуть. Копнуть поглубже никогда не поздно. А если нужно, то и с помощью старших коллег легко и просто натравить на неугодного ментов, налоговиков, пожарную инспекцию, СЭС. Да мало ли кого! Любого – из системы.
Очень трудно не играть по-крупному в преферанс[42]!
И как трудно, чертовски трудно при всем этом не забыть, ради чего и ради кого, в конце концов, работаешь! Не превратиться в обыкновенного злобного цепного пса.
Женитьба. Четыре года в браке. Опять четыре, как и в вузе, но только теперь уже – форменный кошмар! Дрязги, дрязги, дрязги. Ссоры – без конца. Потому, что «не хватает». Потому, что «мало берешь». И не только. Уже из-за каждой мелочи, по любому поводу, по пустякам. С непреходящим сталистым привкусом во рту.
Развод – как полное облегчение. Как настоящая награда за долготерпение.
Учился настойчиво и ежедневно. Усиленно и безо всякого апломба перенимал опыт у старших товарищей. Вырабатывал в себе умение нестандартно мыслить, точно сопоставлять разрозненные неоднородные факты, выдвигать неожиданные версии, разрабатывать надежные многоходовые комбинации, с математической точностью предсказывать дальнейшее поведение всех проходящих по делу фигурантов. И много, очень много чего другого, необходимого каждому следаку, как хлеб.
Пять лет на должности – почти без всяких заковырок. И больше ни одного возвращенного дела! Ни одного оправдательного приговора! Один раз даже рекорд своеобразный – умудрился предъявить обвинение сразу по двадцати трем статьям Уголовного кодекса! Со всеми коллегами – ровные, нормальные взаимоотношения. Уже, казалось, в доску свой.
Это дело трещало по швам и сыпалось. Но извернулся, исхитрился его по кускам собрать и сшить… Но одним из заказчиков двойного убийства оказался один из местных воротил с очень обширными и серьезными связями.
Предупредили дурака и изнутри, и извне – не суйся. Не шали. Закрой глаза и шустро выведи человека из категории. Но на этот раз как будто бы шлея под хвост попала! В башке замутило! Закусил, идиот, удила! Вынес постановление об аресте, как и учили, как обычно в этих случаях, основываясь на косвенных уликах. Упек фигуранта в ИВС. Через верхнюю губу, распираемый диким самомнением, разъяснил ему его права и даже, проявив любезность (знай, мол, наших!), позвонил его сыну, передав пожелание отца иметь в адвокатах конкретное лицо. Что тому причиной было? Помутнение в мозгах? Или то обстоятельство, что грозный прокурор в тот момент в отъезде был и за него оставался простой и покладистый важняк Иван Спиридоныч? Да какая разница?!
И ушлый маститый адвокат уже через час пригребся в изолятор. А через пару часиков подал жалобу на имя прокурора, в которой значилось, что наглый и нахрапистый следак Андрей Сазонов «грубо нарушил закон, путем угроз (шприцом «со СПИДом») склоняя подследственного к даче заведомо ложных показаний».
Последствия не замедлили сказаться. Тут же принялись с подачи Ивана Спиридоныча, вдруг растерявшего всю свою отеческую снисходительность, дотошно вычитывать и выписывать.
А через день вернувшийся прокурор с порога дал указание срочно передать дело другому следователю – тому же Сереге Агутину, с которым когда-то пять лет назад в диком азарте проводили свое первое серьезное расследование. И тот, с легкой начальственной руки, еще не успев даже формально принять дело к производству, понесся освобождать «уважаемого человека», принадлежность которого к касте сделала его неприкасаемым. И уже к обеду следующего дня дело было закрыто и благополучно сдано в архив.
Пожалели несмышленыша. Простили. Не стали ломать хребет через колено. Адвокат, по просьбе истца, жалобу отозвал.
И все вроде бы пошло по-прежнему. Опять встало на свои места. Но это только внешне. На самом деле отношение к нему коллег резко переменилось. Стали коситься на него, как на зачумленного.
Теперь уже в его руки не попадало никаких резонансных, да и вообще никаких мало-мальски серьезных дел, за которыми, хоть на какой-то отдаленной перспективе, просматривались уши неприкасаемых. Оказанное ему доверие он совсем не оправдал…
Да и черт с ним! Да и не нужно! Да так даже лучше. Неизмеримо легче! Не надо уже так тщательно смотреть себе под ноги, боясь наступить на чью-то жирную мозоль, идти напопятную, рискуя при неудачном раскладе угодить за решетку за пособничество. Теперь можно спокойно впиваться, вгрызаться в новые дела, не боясь сломать на этом зубы. Надо же кому-то и честно «палки рубить».
Никаким тупым правдолюбцем, конечно, не был. Сам не мараюсь – и ладно. Что до других – закрыть глаза не сложно. Это в конце концов – здоровый умный компромисс. Существуют непреложные правила игры. Они незыблемы. И только законченный идиот стучит башкой в глухую стенку. Главное – убедить сослуживцев в своей полной и осмысленной лояльности.
И удалось. Убедил по прошествии времени. И даже не слишком долгого. Всех – сверху и донизу. Нет, мужики, не сумлевайтесь, не беспокойтесь за ради бога: я вам мешать совершенно не буду. Не буду лезть куда ни попадя, что-то там по углам высматривать и вынюхивать, не буду собирать на вас никакого убойного компромата, чтобы по случаю припереть к стенке или доказать кому-то там, какой я чистый и пушистый. Тащите спокойно все, что под руку подвернется, гребите откупного, сколько можете. Уничтожайте улики и нудную писанину еще встречающихся в природе честных оперов, расследуйте делишки узко и узенько, грешите подлогами и прочими бяками, отказывайте, не углядывая никакого криминала, ошалевшим от горя истцам в возбуждении «по отсутствию признаков состава преступления». В общем… и в частном – кто во что горазд.
А еще через пять лет стал действительно неплохо котироваться. Стала за ним постепенно закрепляться прочная слава мастера красивых расследований, умеющего быстро и качественно разгадывать самые запутанные головоломки, домысливать картину произошедшего преступления ярко и зримо, а оформлять документально – убедительно и просто. Он научился, задавая подследственному простые, кажущиеся совсем нелогичными вопросы, вынуждать его к даче исчерпывающих признательных показаний. Научился путем несложной внешней мимикрии располагать к себе любого сидящего перед ним человека. И должность помощника прокурора была его заслуженной следующей ступенькой.
Когда же подошла к концу следующая ударная пятилетка его безупречного служения на поприще, начальство разглядело в нем и неплохие задатки толкового руководителя. А это уже была совсем другая песня. Совсем другой коленкор… Так и вышел в свет важняк Андрей Степанович.
Но тут нахлынули лихие годы. Страна рухнула, как подкошенная. И тут же, в одночасье, начали меняться правила игры. Они становились все жестче и жестче. А потом… Потом пришел момент, когда никаких правил и вовсе не стало. Да и игры как таковой – одно сплошное повсеместное кидалово. Но ведь на это не подписывался?!
И скоро уже совсем невмоготу стало смотреть телевизор. «Что Он там несет?! Опять это «детско-советское»: «Если кто-то кое-где у нас порой»?! Какое, к черту, «кое-кто» и «кое-где»?! Да уже везде и поголовно!!! Нет больше ни суда, ни прокуратуры, ни нормальных ментов, нет больше ни одного кристально чистого чиновника! Все до единого – в густом дерьме по уши!»
И люди кругом начали на глазах меняться. И коллеги – естественно. С ними больше не о чем было говорить. Одни только деньги, деньги, деньги.