Часть 4
Глава 25
Вернувшись к стойке бара и узнав, что можно выпить кофе, Молли заказала кружку. Горячий, черный, крепкий, ароматный, только он мог вырвать ее из сна, если, конечно, ей все это снилось.
Из-за стола пьяница Дерек помахал ей рукой. Она его проигнорировала.
Нейл тоже взял кофе, предложил ответить на вопросы, волнующие ее, хотя понятия не имел о сущности тех вопросов, которые казались наиболее срочными.
— Значит, он узнал нас, когда мы разминулись на горной дороге, — сказала она. — Но как он мог найти нас здесь?
— «Эксплорер», оставленный перед таверной. Он увидел наш автомобиль.
— Если он приходил не для того, чтобы убить меня, то зачем?
— Судя по сказанному им, получается… он хотел бросить тебе вызов.
— Какой вызов? Хотел посмотреть, достанет ли мне духа убить его? Это не имеет смысла.
— Не имеет, — согласился Нейл.
— Он назвал меня бесплодной женщиной. Как он мог узнать?
— Наверное, нашел способ выяснить, что у нас нет детей.
— Но как он мог узнать, что мы пытались все эти семь лет и что… я не могу забеременеть.
— Он не мог этого знать.
— Но он знал.
— Только догадывался, — ответил Нейл.
— Нет. Он знал, все так. Ударил ножом по самому больному месту. Этот жестокий мерзавец назвал меня «пустой дырой».
Мысли у нее путались, то ли от недостатка сна, то ли от избытка событий, которые следовало проанализировать. Кофе еще не разогнал туман, застилающий мозг. А может, одной кружки не могло хватить для того, чтобы ускорить процесс мышления.
— Забавно, но… я рад, что у нас нет детей, — сказал Нейл. — Не знаю, как бы я повел себя, осознав, что не могу уберечь их от всего этого.
Его левая рука лежала на стойке. Она накрыла ее своей правой. У него были такие сильные руки, но всю жизнь он находил им исключительно мирное применение.
— Он процитировал Т.С. Элиота, — Молли коснулась того, что более всего ставило ее в тупик и тревожило.
— Мы снова в доме Гарри Корригана?
— Нет. Я про Рендера. Он сказал «между помыслом и поступком». А позже «между желанием и содроганием». Ввернул эти слова по ходу своего безумного разговора, но это строки из поэмы «Полые люди».
— Он мог знать, что Элиот — один из твоих любимцев.
— Откуда он мог это знать?
Нейл задумался, но ответа не нашел.
— А перед тем как удрать через окно, сказал: «Тьма, тьма, тьма — они все уйдут во тьму». Это тоже Элиот. Тварь, которая прикинулась Гарри Корриганом… и теперь Рендер.
Она чувствовала, что ответ где-то близко, совсем рядом и, как только она найдет его, ее будет ждать фантастическое открытие.
— Тот Гарри Корриган с простреленной головой, конечно же, не был настоящим Гарри, — продолжила она. — Вот я и думаю: а был ли мой отец, которого я видела в туалете, моим отцом?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Или он действительно был Рендером… но не только Рендером?
— Я пытаюсь тебя догнать, но все более отстаю.
— Я и сама не очень понимаю, что говорю. А может, я что-то знаю на подсознательном уровне, но не могу вытащить это знание на поверхность… потому что сейчас у меня волосы стоят дыбом.
Недостаток сна, недостаток кофе, избыток ужаса. Слои усталости и суеты скрывали от нее истину, если, конечно, эта истина вообще существовала.
Помощник шерифа Такер Мэдисон, главный стратег тех, кто решил сопротивляться захвату их города и их мира, подошел к сидящим за стойкой Молли и Нейлу.
— Несколько наших останется здесь на случай, если подтянутся новые добровольцы, — сообщил он им, — но большинство разбивается на группы и уходит. Одна прямиком направляется в банк, чтобы осмотреть здание и определиться со способами его укрепления. Другая займется доставкой продуктов из магазина Линга, пока его не затопило. Третья поедет за оружием в «Оружейный магазин Пауэрса». Вы с нами?
Молли подумала о черном, с желтыми пятнышками грибе, внутри которого шевелились отвратительные щупальца, о том, как быстро рос в чулане при мужском туалете этот представитель нового мира, измененного мира. Конечно, они могли бы помочь в укреплении банка, да только усилия эти были фатальными.
— Мы с вами, — заверил Такера Нейл. — Просто… сначала нам нужно кое с чем разобраться.
Молли посмотрела на Дерека Сотеля и его группу беглецов от реальности. Опасения, которые пришли ей в голову перед тем, как она решилась познакомиться с его доказательствами, полностью оправдались: он был агентом отчаяния.
— Мы подъедем к банку чуть позже, — пообещала она Такеру.
Наблюдателю зачастую все усилия кажутся тщетными. Ее судьба находилась в ее собственных руках. Пока оставалась надежда, все было возможным.
В это она верила всегда. Но, в отличие от этой ночи, действовала автоматически, отталкиваясь от этого постулата, и у нее не возникало необходимости напоминать себе о нем или убеждать себя в его справедливости.
Дерек был не единственным агентом отчаяния, с которым она столкнулась в последние несколько часов. Первым было то самое существо, которое контролировало труп Гарри Корригана.
А третьим стал Рендер. Представление, устроенное им в женском туалете, преследовало одну и единственную цель: лишить ее самообладания, напугать, ввергнуть в отчаяние.
Вновь она почувствовала, что ответ лежит где-то рядом, в пределах досягаемости, ждет, что его найдут за следующим поворотом лабиринта логической дедукции.
И тут Нейл с такой силой грохнул кружкой об стойку, что кофе выплеснулся на полированную поверхность.
— Оно снова приближается.
На мгновение Молли не поняла, о чем он, а потом почувствовала ритмичные пульсации давления, совершенно бесшумные, никак не проявляющие себя внешне, но вызывающие вибрации костей, крови, мышц, словно призрачные приливы давно высохшего моря разбудили генетическую память клеток, напомнили ей о жизни, которая была до появления суши.
Той же ночью, только раньше, в собственном доме, она не почувствовала этого феномена, пока Нейл не заговорил о нем. Но и после того, как он обратил на него ее внимание, она не испытывала тех ощущений, которые чувствовала сейчас.
Возможно, ощущения эти вызывались магнитными импульсами, возникающими при работе колоссальных двигателей, созданных на основе научных принципов, сущность которых она не могла не только понять, но даже представить себе, точно так же, как люди, населявшие лишенные мегаполисов равнины Америки за тысячу лет до Рождества Христова, не могли представить себе принцип работы двигателя внутреннего сгорания.
Она посмотрела на часы. Часовая стрелка двигалась к следующему году, тогда как минутная, с куда большей, наверное раз в шестьдесят, скоростью, вращалась в противоположном направлении, словно лишая время его могущества и поощряя тех, у кого были часы, жить текущим моментом, осознать, что больше у них ничего не осталось.
По всей таверне нарастающая тревога подняла людей со стульев. Они тоже смотрели на наручные часы или на напольные, которые стояли у дальней стены.
Вместе с загадочными пульсациями пришло ощущение огромной массы, которая двигалась в небе сквозь дождь: спускающаяся гора Нейла, падающая Луна Ли Линг.
— Движется с севера, — уточнил Нейл.
На нюансы этого феномена он по-прежнему реагировал более чутко, чем Молли.
Другие тоже почувствовали приближение этого летающего объекта. Среди пьяниц, миролюбцев, колеблющихся и настроившихся на борьбу (никто из них еще не покинул таверну), по нескольку человек повернулись к северу, уставившись в потолок.
Разговоры стихли. Как и звяканье стаканов.
Большинство собак тоже подняли головы, но некоторые продолжали обнюхивать пол, будто чувство опасности притупилось увлеченностью запахами пива и еды, которые шли от половиц.
— Больше, чем я думал, раньше, — прошептал Нейл. — Больше, чем любая гора или три горы. И низко. Очень низко. Может, всего лишь в десяти футах над вершинами деревьев.
— Смерть, — услышала Молли собственный голос, но при этом интуиция подсказывала ей, что она не права, слово это не может полностью охарактеризовать путешественника в ночи, проплывающего сейчас над ними, и путешественник этот более невероятный и менее загадочный, чем она его себе представляла.
А ближе ко входной двери в таверну вдруг заплакал ребенок. Но рыдания эти, громкие и печальные, были очень уж одинаковыми, в одной тональности, а потому казались фальшивыми… и странными.
Глава 26
Хотя невидимая громадина продолжала свой путь в ночном небе и вроде бы требовала к себе внимания, непрекращающийся плач ребенка привел к тому, что и взгляд Молли, и взгляды остальных сместились с потолка к источнику этих звуков.
Хотя невидимая громадина продолжала свой путь в ночном небе и вроде бы требовала к себе внимания, непрекращающийся плач ребенка привел к тому, что и взгляд Молли, и взгляды остальных сместились с потолка к источнику этих звуков.
Плакал не ребенок, а кукла, которую Молли взяла с заднего сиденья внедорожника «Линкольн Навигатор», брошенного на горной дороге.
Она лежала на стойке бара, на животе, как Молли ее и оставляла. С головой, повернутой к залу, с закрытыми глазами. Рыдания, которые слетали с пластмассовых губ, были записаны на звуковом чипе среди прочих слов и звуков.
Молли вспомнила о музыкальных шкатулках в их спальне. Вальсирующих фарфоровых фигурках. Отмеряющей круг за кругом карусельной лошадке.
Мысленным взором увидела также двигающийся труп. Который ранее был Гарри Корриганом. Мертвый Гарри цитировал Элиота сквозь выбитые зубы, слова вылетали изо рта, лишенного неба.
Она осознала, что труп-марионетка — другое проявление того самого эффекта, который оживлял фигурки на музыкальных шкатулках и заставлял куклу плакать. Для неведомых хозяев ночи мертвецы были игрушками, впрочем, как и живые.
Когда Молли собралась вновь посмотреть на потолок, одна из собак тихонько зарычала, потом другая. Они не спускали глаз с куклы.
Это изделие из пластмассы и резины снабдили подвижными суставами, но не батарейкой. Однако кукла повернулась на бок. Подняла голову.
Все посетители таверны в эту ночь сталкивались с невероятным, и не раз. Получили, можно сказать, прививку от изумления, вот и смотрели на куклу скорее с любопытством, чем со страхом.
Если бы обе собаки не продолжали рычать, многие из тех, кто смотрел сейчас на куклу, переключили бы внимание на потолок. Потому что куда больше шевельнувшейся куклы их тревожила проплывающая в небе над Черным Озером огромная масса.
Но кукла вдруг перестала плакать и села, свесив ноги со стойки бара, положив руки по бокам. Глаза ее открылись, голова повернулась.
Собранная на конвейере, склеенная, сшитая и подкрашенная, эта кукла в розовых велосипедках и желтой футболке, разумеется, была слепа, однако глаза ее двинулись сначала слева направо, потом справа налево, оглядывая собравшихся в таверне людей, словно она могла их видеть.
А потом она произнесла детским голосом: «Голодная. Есть».
Аргумент, что эти два слова наверняка входят в словарь, записанный на звуковом чипе, не казался убедительным.
И как только кукла заговорила, люди, которые стояли неподалеку от нее, подались назад.
Молли придвинулась к Нейлу.
— Голодная. Есть, — повторила кукла.
Все еще оглядывая зал, она продолжила демонстрацию своего словарного запаса: «Я тебя люблю… бэби хочет спать… бай-бай… болит животик… подгузник мокрый… Мамик, спой своей малышке… малышка любит твою песню… Я буду хорошей, мамик… Я голодна… малышка хочет пудинг… ам-ам, больше ничего нет…»
Кукла замолчала. Откинула голову назад, словно уставилась в потолок, словно почувствовала левиафана, летящего сквозь дождливую ночь.
А потом что-то в поведении куклы (повороте головы, наклоне тела вперед, вызывающем дрожь взгляде невидящих глаз) заставило Молли подумать, что кукла не просто чувствует присутствие этого левиафана, но и находится с ним на связи. Наклонив голову, вновь оглядывая таверну, кукла сказала: «Подгузник… подгузник… подгузник».
Потом отбросила второй и третий слоги: «Под… под… под…»
Кто-то крикнул: «Заставьте ее замолчать!» На это ему ответили: «Подождите, давайте посмотрим, что из этого выйдет».
— Петь… петь… петь… — продолжила кукла. Помолчала. Заговорила вновь, ограничившись тремя последними буквами: — Еть… еть… еть… — А после еще одной паузы встроила эти буквы в новое слово: — Умереть… умереть… умереть…
Оглядываясь вокруг, Молли видела только побледневшие лица. Наверное, и ее лицо в этом не отличалось от остальных.
Ли Линг наблюдала, прижав кулак ко рту, кусая костяшки пальцев. Ее муж, Норман, стоял, положив ружье на изгиб локтя, словно ему не терпелось пустить его в ход.
Кукла заявила: «Умирать больно» — и, хотя не было в ней источника энергии, которая могла бы вызвать перемещение руки, поднесла кулак ко рту, будто передразнивая Ли Линг.
Плечевой и локтевой сустав позволяли руке куклы согнуться, как она согнулась, чтобы поднести кулак ко рту. Но вот отлитые из губчатой резины кисти никак не могли допустить того, что произошло после этого.
Засунув пальцы между губами, кукла ухватилась за розовый виниловый язык и вырвала его.
— Умирать больно.
Левая рука поднялась выше, пальцы полезли в глазницу, выдернули полусферический глаз и бросили на стойку бара, где он и запрыгал по красному дереву, пока не замер навсегда, маленькая синяя искорка.
— Все ваши дети, — кукла уже не говорила, а просто чеканила слова, надерганные из различных предложений, записанных на звуковом чипе, — все ваши дети умрут.
Глава 27
— Все ваши дети умрут.
После повторения этой угрозы Молли повернулась к детям, которые собрались у дальней стены. Все они уже вскочили на ноги и смотрели на ту часть стойки бара, откуда вещала кукла. Ей бы хотелось, чтобы они не были участниками этого эпизода психологической войны, хотя, вероятнее всего, кукловод, который устраивал это странное представление, стремился к тому, чтобы его увидели не только взрослые, но и дети.
Одноглазая кукла уже шуровала пальцем правой руки в пустой глазнице, и Молли совершенно бы не удивилась, если бы из этой глазницы полезли серые черви.
— Все ваши дети умрут.
Груз этих четырех слов, по существу обещавших истребление человечества, придавил ее ничуть не меньше, чем неведомый огромный летающий объект, зависший над Черным Озером, а импульсы, которые вырабатывали двигатели этого объекта, не давали вздохнуть, сжимали душу.
Правая рука куклы переместилась к правой глазнице, вырвала второй глаз. Она ничего не видела и в день изготовления, так что теперь стала дважды слепой.
— Все ваши дети, ваши дети, все ваши дети умрут.
Задыхаясь от ярости, бормоча проклятья, Норман Линг выступил вперед, поднимая ружье.
— Норман, ради бога, не стреляй здесь! — крикнул Рассел Тьюкс, хозяин таверны.
Как только глаз выпал из резиновой руки, волшебство, оживлявшее куклу, ослабло, а может, исчезло вовсе. Кукла обмякла, повалилась спиной на стойку бара и замерла, уставившись пустыми глазницами в потолок, в ночь, в богов ливня.
Побледневший от страха, с закаменевшим от злости лицом, Тьюкс сложенной лодочкой рукой сбросил со стойки в корзинку для мусора вырванные виниловый язык и оба глаза.
А когда потянулся к кукле, кто-то крикнул: «Расс, сзади!»
Показав, что нервы у него натянуты как струны, Тьюкс развернулся с удивительной для его габаритов скоростью, вскинул сжатые в кулаки руки, готовый отразить любую угрозу.
Поначалу Молли не поняла, что вызвало предупреждающий вскрик.
А потом Тьюкс ей все объяснил:
— Я таким не стану. Черта с два!
Зеркало тянулось во всю длину стойки. Тьюкс смотрел на свое отражение, на котором правой половины его лица как не бывало.
Несмотря на уверенность своего заявления, наполовину убежденный в том, что зеркало врать не может, Тьюкс поднес руку к лицу, чтобы убедиться, что катастрофы еще не произошло. В зеркале его рука выглядела искривленной, изувеченной.
Ахи, охи, крики ужаса разнеслись по всей таверне, как только люди поняли, что Тьюкс — не единственный, кому зеркало, похоже, предсказывает его или ее судьбу. В зеркале они видели своих друзей, своих соседей, искали себя, и каждый превратился в труп, стал жертвой жестокого насилия.
Такеру Мэдисону оторвало нижнюю челюсть. Зубы верхней кусали воздух.
Голова Винса Хойта, с его профилем римского императора, лишилась верхней половины, и фантомный Винс из зеркала указывал на настоящего Винса рукой с оторванной кистью.
В зеркале они увидели обожженную массу, которая ранее была человеком, еще дымящуюся, с ухмылкой на лице, но в ухмылке этой не было ни юмора, ни угрозы, просто губы сгорели, выставив зубы напоказ.
Молли знала, что не стоит ей смотреть на это наводящее ужас настенное панно. Если оно открывало судьбу, избежать которой уже не было никакой возможности, человек мог потерять последнюю надежду. Если это была ложь, увиденное все равно запечатлелось бы в памяти и, опять же, подавляло желание сопротивляться врагу, парализовало инстинкт выживания.
Но патологическое любопытство — неотъемлемая часть генома человека. Несмотря на то что здравый смысл требовал от нее обратного, она посмотрела в зеркало.
В этом зеркале, изображавшем другую таверну, в которой стояли исключительно мертвецы.