Всю ее жизнь мир сжимался, становился все меньше и меньше благодаря телевидению, спутникам связи, интернету. Теперь, за несколько часов, все эти путы оборвались и прежде сжавшийся мир раздулся до тех размеров, какими мог похвастаться сотню лет тому назад.
По голосу человека, разговаривающего со своими женой и сыном в Денвере, иной раз казалось, что он находится на другом континенте. А теперь вот эта песня, написанная перед Второй мировой войной, в чистом виде отражала все неопределенности охваченного тревогой мира и транслировалась не просто из Европы, а из Европы другой эры, пролетев полмира и полстолетия.
Глаза Молли затуманили слезы.
Острое чувство потери нарастало с каждой нотой песни, вызывало боль, словно в груди поворачивали вонзенный в нее эмоциональный нож. Но при этом ей не хотелось просить Нейла выключить радиоприемник и лишиться ниточки, которая связывала их с цивилизацией, пусть последняя и быстро растворялась под едкими водами этого сверхъестественного ливня.
То ли догадавшись о ее реакции, то ли испытывая те же чувства, Нейл нажал на кнопку «SCAN», чтобы найти другую работающую радиостанцию.
После треска, скрипа, долгих периодов тишины в кабине зазвучал ясный и четкий голос. Диск-жокей, ведущий ток-шоу, комментатор — кому бы ни принадлежал голос, чувствовалось, что человек этот злится и одновременно испуган.
Говорил он о радиосообщениях с Международной космической станции, вращающейся на высокой орбите вокруг Земли, о сообщениях, которые приходили оттуда ранним вечером, одновременно с появлением водяных смерчей в океанах планеты. «Я уже передал эту запись десять раз и передам еще десять, сто, черт, буду передавать, пока у меня не отключат энергию или не сломается радиопередатчик, пока кто-то не выбьет дверь и не убьет нас всех. Выслушай меня, Америка, выслушай внимательно и узнай своего врага! Это не глобальное потепление, не вспышки на солнце, не космическое излучение, не какая-то необъяснимая судорога климата планеты. Это война миров!
Возможно, передачи доходили до Земли отрывками, их могли смонтировать для этой радио-трансляции, потому что поначалу в голосах слышалось удивление, восторг, ожидание чуда. Потом тон изменился.
Сначала член экипажа, который говорил на английском с русским акцентом, доложил, что вслед за отключением наружных камер наблюдения компьютер сообщил об успешной стыковке со станцией неизвестного космического аппарата. Это стало сюрпризом, потому что радар не зафиксировал приближения к станции какого-либо физического тела, будь то космический мусор или HЛO.
Связист, Вонг, который не мог наладить контакт с незваными гостями, спросил: «Ты уверен, что с нами кто-то состыковался?»
— Абсолютно, — ответил русский.
— Может, компьютерный сбой, ложный сигнал о стыковке?
— Нет, я это почувствовал. Как и ты, как мы все.
Другой член команды, попавший на станцию прямиком из Техаса, сказал, что смотрит в иллюминатор, из которого виден стыковочный узел, и не может подтвердить наличие пристыковавшегося космического корабля.
— Мама учила меня не ругаться, но, клянусь Богом, отсюда я должен видеть хотя бы часть нашего гостя, не так ли?
Снова русский: «Внимание всем! Компьютер сообщает об открытии наружного люка воздушного шлюза».
Другой американец, с бостонским акцентом, спросил: «И кто дал на это команду?»
— Никто, — ответил русский. — Теперь они контролируют наши системы управления.
— Кто они?
Голос техасца: «Может, у Ямайки есть космическая программа, о которой никто не знает?»
Смеха его шутка не вызвала.
Молли снизила скорость «Эксплорера» до пяти миль в час: космическая драма так увлекла ее, что она не могла следить за залитой дождем дорогой.
Вероятно, вернувшись от иллюминатора, из которого открывался вид на стыковочный узел, возможно, проверив на мониторах «картинки» наружных камер наблюдения, техасец спросил: «Лапьер, это тебя я вижу около воздушного шлюза?»
— Да, это я, Уилли, — ответила женщина с французским, а может, бельгийским акцентом. — Я готовлюсь их встретить вместе с Артуро. Датчики показывают, что в воздушном шлюзе растет давление: Собственно, оно почти сравнялось с атмосферным.
— Лучше бы тебе отойти оттуда, Эмили, — вновь русский. — И тебе, Артуро. Отойдите за переборки, пока мы не оценим ситуацию.
Эмили Лапьер нервно рассмеялась.
— Это заря новой эры, Иван. Сейчас не время для прежних страхов.
Еще один женский голос, немецкий, взволнованно: «Забудь про идеализм, Эмили. Подумай. Протоколы для стыковки должны быть универсальными. Этот слишком уж агрессивный. Указывает на враждебность».
— Это ксенофобическое толкование, — упиралась Лапьер.
Немка с ней не согласилась: «Это здравый смысл».
— Она права, — поддержал немку техасец. — Отходите и закройте за собой люк. Нечего вам там делать.
— Это же исторический момент! — гнула свое Лапьер.
Русский сообщил новую дурную весть: «Камеры воздушного шлюза ослепли. Если наши гости на борту, мы не можем посмотреть, как эти ребята выглядят».
— Мы слышим шум в воздушном шлюзе, — доложила Лапьер.
— Черт побери, — техасец, ослепли камеры и в предшлюзовом отсеке. Лапьер, мы больше вас не видим.
Удивленная, но не встревоженная, Лапьер заговорила на французском, потом спохватилась, перешла на английский: «Тут происходит что-то невероятное…»
Возможно, Артуро сказал: «Что за дерьмо…»
Лапьер: «…не открывает внутренний люк воздушного шлюза, но просто, просто проходит сквозь…
— Проходит что?
— …материализуется прямо из стальной…
Русский: «Компьютер показывает, что люк закрыт».
Внезапно охвативший Эмили Лапьер ужас заставил ее заговорить голосом испуганного ребенка: «Святая Мария, матерь Божья, нет, нет, благословенная Мария, нет, спаси меня!»
В предшлюзовом отсеке космической станции Артуро закричал сначала от ужаса… потом в агонии.
— Матерь Божья, спаси меня! Благословенная Мария, нет, нет, НЕТ…
Молитва Эмили Лапьер резко оборвалась криками боли, такими же, как крики Артуро.
И хотя в движущемся автомобиле они с Нейлом, возможно, находились в большей безопасности, Молли не могла ехать дальше. Не могла сконцентрироваться, ее переполнял не страх, а горе, сочувствие. Она нажала на педаль тормоза. Ее трясло.
Нейл тут же потянулся к ней. Радуясь тому, что она не одна, Молли схватила его руку, крепко сжала.
Высоко над Землей, в различных отсеках космической станции, члены экипажа переговаривались по системе громкой связи. В основном на английском, иногда переходя на родные языки, но речь шла об одном и том же: «Что происходит? Где вы? Вы меня слышите? Вы здесь? Где они? Что делают? Почему? Где? Как? НЕ подпускайте их! Задрайте люк! Нет! Помогите мне! Кто-нибудь! Господи, помоги мне, помоги! Господи! Пожалуйста, Господи! НЕТ!»
Потом остались только крики.
Может, потому, что крики слышались ей вживую (их передали с орбиты на Землю, потом записали на пленку или диск, и наконец радиостанция вновь выдала их в эфир), Молли могла разобрать тонкие нюансы ужаса, агонии и смерти, которые не отличила бы один от другого, если бы присутствовала при резне. Сначала крики были пронзительные, резкие, в них слышался отказ поверить в происходящее, потом в них добавлялось хрипоты и ужаса, и наконец они превращались в жалкие всхлипы и вопли мужчин и женщин, которых живыми разрывали на части, причем палач не спешил, наслаждаясь своими деяниями.
По мере того, как захватчики проходили из одного конца космической станции в другой, несчастные члены экипажа поочередно погибали, словно животные на бойне, возвещая о своей смерти прощальным криком, пока наконец крик последнего не возвестил о том, что величайшее достижение человеческой науки и техники продолжает полет в беспилотном режиме. Его крик пронесся сквозь вакуум и стратосферу, через последний хороший день на одной стороне планеты и через начало самой длинной ночи, через собирающийся дождевой фронт, который во время резни на космической станции еще не пролился дождем, и его агония стала последним предупреждением миру, набатом, ударившим в последний час.
Одинокий голос смолк.
Воцарилась тишина.
Молли затаила дыхание, нагнулась к радиоприемнику, вслушиваясь в эту страшную тишину.
И из уже мертвой космической станции донесся новый голос, сильный, вкрадчивый, необычный, голос того, кто появляется в пентаграмме, выведенной кровью барашка. И заговорил он на языке, который, возможно, никогда раньше на Земле не слышали.
— Енмями ноигел, тсе рефицул, тсе нод дава, тсе анатасс, лета рижоп шудс.
Помимо любви к словам и страсти к поэзии, Молли обладала способностью на лету запоминать стихи, точно так же, как великим пианистам достаточно только раз услышать мелодию, чтобы сыграть ее нота за нотой. И в этих инопланетных словах чувствовался ритм, напоминающий земные стихи, поэтому, когда нечеловеческий голос повторил эту фразу, Молли шептала эти слова вместе с ним.
Помимо любви к словам и страсти к поэзии, Молли обладала способностью на лету запоминать стихи, точно так же, как великим пианистам достаточно только раз услышать мелодию, чтобы сыграть ее нота за нотой. И в этих инопланетных словах чувствовался ритм, напоминающий земные стихи, поэтому, когда нечеловеческий голос повторил эту фразу, Молли шептала эти слова вместе с ним.
— Юмаман си нойдель, си рифакаль, си нод а бах, си нейтосс, реши фо селлос.
Хотя Молли не знала значения этих слов, она чувствовала звучащую в них гордыню, и в гордыне этой, помимо триумфа, читались черная ненависть и ярость, на которые не было способно самое жестокое из человеческих сердец, которые не мог представить себе ни один человек.
— Юмаман си нойделъ… си рифакаль… си нод а бах… си нейтосс… рети фо селлос, — Молли еще раз произнесла эти слова, уже в одиночку.
На радио мертвая тишина сменилась голосом возбужденного комментатора: «Война миров, Америка. Сражайтесь с ними, сражайтесь изо всех сил. Если у вас есть оружие, воспользуйтесь им. Если у вас нет оружия, добудьте его. Если кто-то из государственных деятелей слушает меня, ради бога, пустите в ход атомные бомбы. Мы не должны сдаться…»
Нейл выключил радио.
Дождь. Дождь. Дождь.
Мертвые космонавты наверху и буря внизу.
Четыре мили до города… если город еще существует.
Если не в городе, то где собирались люди для того, чтобы организовать совместную оборону?
— Господь не оставит нас своей милостью, — сказал Нейл, ибо его учили иезуиты.
Отпустив педаль тормоза, Молли тронула «Эксплорер» с места. Молить о милосердии она не стала, и прежде всего из-за суеверия: она боялась, что судьба-извращенка откажет ей в том, что она просит, даст другое, о чем она не заикалась.
И однако, такая уж у нее была натура, Молли не теряла надежды. Ее сердце сжималось, как кулак вокруг камня надежды. Если не камня, то камушка. Если не камушка, то песчинки. Но именно из песчинки устрица выращивает жемчужину.
Дождь. Дождь. Дождь.
Глава 15
Второй брошенный автомобиль, «Линкольн Навигатор», стоял на встречной полосе движения, передним бампером к «Эксплореру», который направлялся в город. Двигатель работал на холостых оборотах, как и в «Инфинити», ни одно из колес не спустило, то есть этот внедорожник не подвел своего владельца.
Фары водитель выключил, но лампочки аварийной сигнализации ритмично мигали, создавая стробоскопический эффект, и казалось, что миллионы капелек воды вибрируют в полете к земле.
Если в «Инфинити» оставили открытыми три дверцы, но в «Навигаторе» — только одну, заднюю, со стороны водителя. Лампочка под крышей освещала кабину.
— Нейл, Господи!
Молли нажала на педаль тормоза, когда Нейл спросил: «Что такое?»
Грязное боковое стекло, пелена дождя, ритмичное мигание аварийных огней обманывали глаз, но Молли точно знала, что увидела, и знала, что нужно делать.
— Там ребенок, — она перевела ручку переключения скоростей в нейтральное положение. — Младенец.
— Где?
— На заднем сиденье «Навигатора», — она распахнула дверцу.
— Молли, подожди!
Если дождь был отравленным, она получила смертельную дозу, когда они выбегали из дома Гарри Корригана. Так что новая доза уже не могла увеличить вред.
Асфальт стал скользким от вытопившейся из него пленки нефти, хотя дождь, конечно же, не мог разогреть его до такой степени.
Ноги Молли ушли из-под нее, она уже начала падать, но каким-то чудом сумела сохранить равновесие, удержаться на ногах. И ее не покидало ощущение, что кто-то пристально наблюдает за ней, какое-то существо, прячущееся в темноте, и, если бы она упала, существо это тут же выскочило бы из влажной тьмы, схватило ее своими безжалостными когтями и утащило с дороги, вниз, в деревья, сорняки и кусты, в тернистое чрево ночи.
Добравшись до распахнутой дверцы «Навигатора», Молли обнаружила, что брошенный ребенок — не младенец, а маленькая девочка, босоногая, в розовых велосипедках и желтой футболке — короче, большая кукла, ростом в два фута без пары дюймов. Ручки она подняла вверх, словно надеясь, что кто-то поднимет ее и прижмет к груди.
Молли перегнулась через спинку переднего сиденья, заглянула в багажное отделение. Никого.
Ребенок, которому принадлежала кукла, ушел вместе с родителями. Неизвестно куда. Возможно, в убежище, более надежное, чем салон внедорожника.
Но разве существовало более надежное убежище, чем смерть?
Не принимая этой мысли, Молли двинулась к заднему борту «Навигатора».
Нейл позвал ее, обернувшись, она увидела, что он вышел из «Эксплорера» и стоит с ружьем в руках, прикрывая жену.
Слов она не расслышала, но знала, чего он от нее хочет: вернуться за руль и ехать в город.
Покачав головой, она двинулась дальше, к пассажирской стороне «Навигатора». Хотела убедиться, что ребенок, хозяйка куклы, не спрятался где-то за или под автомобилем от той угрозы, что возникла на шоссе, от того зла, которое увело ее родителей.
Никто не прятался за автомобилем. И под ним тоже. Молли в этом убедилась, опустившись на колени и заглянув под днище.
Обочина в этом месте была узкой. На гравии поблескивали осколки разбитых бутылок да крышки от банок различных напитков.
Когда Молли вновь выпрямилась в полный рост, ей показалось, что лес, который и так чуть ли не нависал над дорогой, когда она опускалась на колени, приблизился еще больше. И пропитавшиеся водой кроны елей и сосен казались ей теперь плащами и рясами, камзолами и ризами.
Наблюдатели, она их не видела, но чувствовала, следили за ней из мокрой темноты, и речь шла не об обычных обитателях леса вроде сов или белок.
Испугавшись, но понимая при этом, что выказанный страх спровоцирует незамедлительное нападение, она отступила, но не сразу. Сначала подставила грязные ладони под дождь и вымыла их, хотя и знала, что ощущение чистоты появится лишь после того, как можно будет смыть с кожи сам дождь.
Проконсультировавшись с собой, а вдруг враждебные существа, присутствие которых она чувствовала, всего лишь плод ее воображения, но зная, что истины в этих консультациях найти не удастся, Молли, продолжив неторопливый обход «Навигатора», с наигранной беспечностью вернулась на водительскую сторону.
Прежде чем сесть за руль «Эксплорера», вытащила куклу с заднего сиденья «Haвигатора». Спутанные светлые волосы, синие глаза и нежная улыбка напомнили ей ребенка, который давным-давно умер у нее на руках.
Ребекка Роуз, так ее звали. Застенчивая девочка, которая немного шепелявила.
Ее последние слова, которые она прошептала в забытье, вроде бы не имели никакого смысла: «Молли… тут собака. Такая красивая… и она так сияет». И впервые в жизни, на самом ее конце, Ребекка совсем не шепелявила.
Не сумев спасти Ребекку, Молли спасла грубое ее подобие, и когда Нейл опустился рядом с ней на переднее сиденье, передала ему куклу. На хранение.
— Мы, возможно, встретим девочку и ее родителей по дороге в город, — пояснила она.
Нейл не стал напоминать ей, что «Навигатор» ехал из города, когда находившиеся в нем люди вдруг решили его покинуть. Он знал, что Молли в курсе.
— Девочка будет так рада, получив куклу. Я уверена, она не собиралась оставлять ее в автомобиле.
Разумом она понимала, что война миров, если уж она началась, не пощадит и детей.
Но эмоционально отказывалась признавать, что никакая степень невинности не гарантирует иммунитета от чумы геноцида.
Как-то в дождливый день, очень давно Молли спасла одних детей и не сумела спасти других. Но для того, чтобы песчинка надежды в ее сердце могла стать затравкой жемчужины, она должна была верить, что более ни один ребенок не будет страдать в ее присутствии, а те, кто придет под ее защиту, останутся целыми и невредимыми, пока она не погибнет, защищая их.
И когда «Эксплорер» тронулся с места, продолжив путь в город, Нейл сказал: «Прекрасная кукла. Девочка будет счастлива, увидев ее вновь».
Молли любила его и за то, что он всегда говорил именно те слова, которые она хотела услышать. Он знал, какими мотивами она руководствуется при всех обстоятельствах, даже в такой критической ситуации.
Глава 16
Они отъехали не так уж и далеко от брошенного «Навигатора», когда Молли вдруг с радостью осознала, что запах дождя значительно ослабел с того момента, когда она вышла на крыльцо к койотам. Спермой не пахло вовсе, смесь остальных запахов осталась такой же, как возле дома Корригана, но их интенсивность значительно уменьшилась.
Нейл подтвердил ее наблюдение.
— Да. И светится он не так ярко.
Нет, ночь продолжала излучать рождественское сияние. Однако дождь терял люмены[15], пусть и лил с той же силой.