– Что за слово? – развернулась уже в коридоре Елена. Здесь, в проходе, стоять напротив стоящего, а не сидящего купца ее гордость уже позволяла.
– Княжество твое Заозерское, – запыхавшись, выпалил купец, – оно ведь не на волоке Славянском. Оно рядом.
– Рядом, – согласно кивнула княгиня. – И живем мы с соседями своими в мире и согласии. Славу и страсть к походам ратным мужа моего ты знаешь, Никифор. Как мыслишь, коли он ласково попросит князя Дмитрия Васильевича[18] для ладей новгородских пошлину впятеро поднять, а иным проход и вовсе запретить, откажет тот мужу моему в сей малости, али рассориться с князем Заозерским предпочтет?
– Не откажет, – даже не усомнился купеческий староста. – Дмитрий Васильевич ссориться с известным атаманом не рискнет. Не нравится нашему товариществу опасность повышения пошлин, тут ты права. Причалы, амбары на Воже-озере нам тоже зело на пользу пойдут, и здесь твоя правда. Сохранность товара от разора словом и мечом княжеским купечеству нашему тоже зело приятственны. Да токмо и ты нас пойми, княгиня Елена Заозерская. Торг у нас с союзом Ганзейским давний и хорошо налаженный, прибыльный донельзя. Муж же твой расчехвостил факторию их свейскую в хвост и в гриву. И ныне, полагаю, опять тем же занимается. Не можем мы открыто слово доброе о нем сказать, ну хоть ты нас режь! Убыток от тех слов больно великий выйдет.
Елена молчала, с интересом ожидая продолжения.
– С мужем твоим ссориться убыток выходит, – развел руками Ратибор, – и хвалить его – тоже убыток. Дозволь так нам порешить, княгиня. Ради торга ганзейского ругать мы твоего мужа станем в полный голос, кары всяческие сулить и выдачи немцам требовать. А ради волока Славянского крикуны наши на вече за князя Заозерского кричать станут. За вече же мы пред Ганзой не в ответе. Что с быдла возьмешь? Коли чернь ватажника не отдает, то с нас-то какой спрос? Коли совет новгородский твоего мужа повязать потребует али вече вдруг умом тронется и на поводу у ганзейцев пойдет, то ни един ратник из ватаг наших или воинов судовых супротив мужа твоего не выступит, в том тебе мое слово. Своих же силеночек у города почитай что и нет.
– Купечество желает отсидеться в стороне? – уточнила Елена.
– Филона, сбитня принеси! – крикнул жене Никифор, выигрывая время для взвешенного ответа. Потом сказал: – Коли нужда какая у князя Заозерского возникнет… Людьми, серебром, ладьями, припасами мы завсегда помочь готовы. Но токмо пусть и муж твой обиды не держит, коли слово обидное кто из купцов о нем немцам скажет или прилюдно вдруг отослать из земель наших потребует. То ведь не со зла, то ведь крест у нас такой: говорить одно, делать другое, а думать третье. По делам пусть судит, а не по словам нашим. И того… ганзейцев все же пусть шибко не обижает. Ну, или пусть хоть прощения просит, коли донага по случаю раздел.
Хозяйка принесла из залы слабо парящий, резной осиновый ковш. Никифор забрал его и обеими ладонями преподнес гостье:
– Вот, княгинюшка. По зною нынешнему пряного сбитня испить самое то. Не побрезгуй из моих рук.
Елена приняла подношение, медленно выпила горячий, щекочущий яркими запахами напиток и перевернула корец, демонстрируя уважение хозяевам: в ковше не осталось ни капли.
Уговор был заключен.
Почти полмесяца она крутилась, как белка в колесе, моталась от одного влиятельного горожанина к другому. Угрожала, льстила, уговаривала, обманывала, блефовала, обещала, сулила всяческие прибыли с карами пополам… И вот теперь в Новгороде, всего две недели назад с позором изгнавшем князя Заозерского прочь, на стороне бывшей рабыни было уже одиннадцать членов совета города из пятнадцати и полное единомыслие с купеческим союзом! А значит – гарантия того, что совет не примет никаких невыгодных супружеской паре решений и что восемь из десяти находящихся на берегах Волхова воинов не станут поднимать оружие против ее мужа.
Теперь все зависело только от Егора. Либо он вернется с победой, либо…
Либо ей лучше добровольно продаться обратно в Орду – ибо неудачнице припомнят все!
Глава 6
Июля 1410 года Або
Яркое солнечное утро застало князя Заозерского в кустарнике на краю засеянного капустой поля. Вид у него был самый затрапезный: лапти, шерстяные колготки, отчего-то любимые на запад от Руси, простенькая, грязная и порядком драная рубаха, подпоясанная обычной веревкой. Нищий, немытый, с голодным взглядом, более всего он напоминал беглого раба, равно как и трое его сотоварищей: Линь Окунев, Рюрик Рубаха и Угрюм – мужик плечистый и низкорослый.
– Пора, – поднялся князь, хорошенько прихлебнул из бурдючка разведенного вина, после чего протянул бурдюк ватажникам.
Те тоже выпили. Не пьянства ради, а здоровья для: алкоголь убивает любую бактериальную заразу. Учитывая богатство патогенной микрофлоры, обитающей в лужах и ручьях окрест человеческого жилья, Егор предпочитал выбросить флягу, способную вызвать подозрение, но из открытых водоемов сырую воду не пить. Этот мир вообще был устроен так, что выжить в нем способен только отпетый алкоголик. За трезвенниками азартно охотились дизентерия, холера, чума и прочие вибрионы с бактериями.
Отвязав от кустов полтора десятка овец, ушкуйники деловито погнали их прутьями в сторону совсем уже близкого города.
Обитая в местах каменистых и неровных, в которых всякая пядь земли на счету, шведы использовали свое сокровище крайне экономно. В каждой низинке, ложбинке, трещине между скал, на каждом ровном промежутке был разбит большой или малый огородик, широкие наделы распахивались под хлеб – но таких было раз, два и обчелся. На скалах и уступах местные строили дома, сараи и амбары. Или точнее – складывали. Почти все окрест было сделано из камней.
– Чего-чего, а валунов здесь просто завались, – пробормотал себе под нос Егор.
В остальном пригороды были такими же, как и везде: к городу с равнины подступали ремесленные и крестьянские слободы, ничем не защищенные – но и построенные небрежно. Чтобы не жалеть, если в случае осады вороги пожгут и развалят.
На бредущих по дороге ватажников никто внимания не обращал. Нищие и тощие, грязные голодные рабы гонят в город на продажу отару грязных и тощих, голодных овец. На что тут смотреть? Был бы хозяин – можно хоть словом перекинуться. А рабы никому не интересны.
Егор очень надеялся, что точно так же не интересны будут и воняющие рыбой грузчики с кочей, выгружающие свой свежий, но все равно пахучий товар и возящие его на тачках в город, в подпол на ледник местного перекупщика. Русских купцов, как обычно, на торг не пустили – однако жадный бюргер не только забрал по дешевке весь товар, но и не удержался от дармовщины, позволил чужакам разгрузить все самим, поручившись за них караульным. Ведь свеи, проявляя явно излишнюю осторожность, старались незнакомцев не впускать в город вообще.
Ткани, в отличие от людей, подозрения не вызывали. Поэтому еще позавчера на арендованный у городского рынка склад немецкие торговцы выгрузили тринадцать тюков индийского сукна. Хозяин должен был приехать и распорядиться товаром примерно через неделю, а зашитые в сукне добровольцы – вылезти еще вчера. Вылезти, привести себя в порядок, подготовиться к выходу – чтобы именно сейчас, будучи одетыми на немецкий манер, прогуливаться в сторону первых ворот, не вызывая подозрений.
Лазутчиков было мало – зато они знали туземный язык, манеры и бывали в ганзейских портах по купеческим делам. Большего числа подходящих под требования конспирации воинов средь ватаги просто не нашлось.
Перед подъемным мостом случился затор. В город хотели попасть слишком много крестьян с загруженными капустой возками. Егор с беспокойством посмотрел назад. Если в самом Або все должно было начаться по команде, то с основными силами, высаженными в нескольких верстах на восток и крадущимися через лес, у него не имелось никакой связи. Тамошние ушкуйники следили за «склянкой». Если по глупой случайности начнут нападение до того, как диверсанты проникнут в город, – поднимется тревога, стражи набежит слишком много. И все пойдет прахом. Между тем оговоренный час как раз приближался.
В воротах громко споривший со стражей крестьянин, в отчаянии махнув рукой, повернул назад. Все зашевелились, стали расступаться, раскатывать возки, с руганью пропуская встречную телегу. Но зато потом все двинулось быстро. Караульные смотрели на крестьянина, на его груз, после чего махали рукой и оценивали на глазок следующего.
Рабы с отарой интереса не вызвали. Овцы как овцы – что мохнатые, что двуногие. Мужчины почти голые – сразу видно, что оружия нет. В этаком тряпье даже ножа не спрятать. Пошлину же за вход на внутренних воротах собирают, не их забота.
Пройдя заман до самого конца, Егор даже заулыбался. Теперь пусть даже сам сатана придет шведам на помощь, их уже ничто не спасет. Его глаз оценивал башни внутренних ворот, размеры поднятой решетки.
Пройдя заман до самого конца, Егор даже заулыбался. Теперь пусть даже сам сатана придет шведам на помощь, их уже ничто не спасет. Его глаз оценивал башни внутренних ворот, размеры поднятой решетки.
На свою безопасность святые отцы и богатые горожане не пожалели ничего: решетка была склепана целиком из толстых, с руку, железных прутьев. Такую ни прорубить, ни сломать, ни выбить не получится. А чтобы нападающие не подняли – наверху должен иметься стопор. И наверняка – такой же монументальный.
Внизу у одной из башен была открыта дверь. Перед ней маячил один – всего один!!! – стражник. Еще трое опирались на копья возле клоунского вида субъекта: в сиреневых чулках, уходящих в похожие на шарики полосатые пуфы[19], коротеньком бархатном плаще, не достающем даже до ягодиц, и в коричневом колете с разрезными рукавами. В разрезы проглядывала синяя шелковая подкладка. У ног щеголя стояло ведро с прорезью – как в копилке. Входящие смиренно бросали туда мелкие монетки. То есть молодец с тонкими усиками находился здесь на работе.
Как охранялась вторая башня, Егор не видел. Скорее всего – так же безобразно. Но это уже была забота рыбарей.
Щеголь что-то требовательно сказал на своем тарабарском языке – Егор указал пальцем назад, проходя мимо него. Вот и все: стража оказалась на расстоянии вытянутой руки.
Позади послышались крики, караульные повернули головы туда…
Прямой в челюсть! Хук!
Два удара – два нокаута.
Третий караульный успел только повернуть к нему лицо – и еще один удар отправил его отдыхать до лучших… а вернее – худших времен.
– А-а-а! – Стражник от башни, как полный кретин, опустил копье и ринулся на помощь товарищам.
Егор притворился, что ничего не видит, полунаклонился над одним из нокаутированных караульных, выдергивая меч из его ножен. А когда воин оказался совсем рядом, резко выпрямился, перехватил копье, рванул к себе, вынуждая бедолагу качнуться вперед, и тут же встретил прямым в челюсть.
– Чистая победа, – похвалил себя Егор, перешагивая бесчувственное тело, и, забежав в распахнутую дверь башни, помчался наверх по идущей вдоль стены винтовой лестнице.
– Ба-анза-ай!!! – закричали ватажники позади, подавая условный сигнал. Не то чтобы Егор сильно любил самураев и хотел быть на них похожим – просто он был уверен, что ничего подобного даже по случайности не брякнет никто посторонний.
Быстро поднимаясь, князь заглянул на второй ярус, встретился глазами с каким-то человеком, тут же ткнул клинком ему под подбородок, ринулся дальше, увидел чьи-то ноги площадкой выше – уколол вдоль них, посторонился, пропуская падающее тело, пробежал еще половину витка.
Требовательный голос, лицо над поручнями. Егор, подпрыгивая, попытался достать его кончиком меча – но этот швед оказался шустрее, отпрянул и, когда князь поднялся до очередного яруса, встретил его топориком. Молодой человек насилу успел отступить, одновременно прикрываясь клинком. Сталь звякнула по стали, из-за резкой отдачи сразу заныло запястье. Швед пошел на сближение, замахнулся снова. Дождавшись, когда тяжелое лезвие уже начнет падать на голову, Егор со всей силы оттолкнулся левой ногой от стены, поднырнул и, с разворотом, полоснул врага поперек спины. Закрутился, ожидая новых нападений.
Но здесь остались только шестерни, рычаги и вороты, туго обмотанные пеньковым канатом. И больше никого живого.
– Оп-па! Кажется, я попал как раз туда, куда нужно! – Егор споткнулся об открытый бочонок с салом, чертыхнулся. Прихрамывая, подбежал к лоснящемуся от жира внутреннему окну. Решетка была здесь – лежала краем на толстом железном ломике, просунутом между камнями. Похоже, это и был стопор, который должен запирать препятствие в опущенном положении. Он же удерживал решетку и в поднятом. Все, что требовалось от ватажников, – это не позволить его выдернуть.
Князь перерубил идущий от ворота канат – теперь стопор придавила тяжесть решетки, – для гарантии несколько раз резанул огромную деревянную бобину поперек волокон, превращая пеньковый трос в груду обрывков, воткнул меч в пол, наклонился над мертвецом, раскрыл его поясную сумку. Нашел огниво – в этом мире его носил практически каждый – и побежал вниз.
– Атаман! Они рубят дверь! – закричали с первого этажа его сотоварищи.
– Ч-черт! – Егор затормозил, где оказался, прицелился к одному из опорных столбов, удерживающих верхний ярус, стал быстро работать клинком, расщепляя и разлохмачивая его края. Огляделся, увидел пустой бочонок, выбил донышко, расщепил клинком на тонкие дощечки. Опустился на колено, высек искру в трут, раздул, сунул бересту, раздул сильнее.
– Она трещит, атаман!
– Держите их!!! – рявкнул Егор, пристраивая растопку меж растопыренных щепок, торчащих внизу столба, быстро обложил ее досками и побежал вниз.
Дверь – даром что сбита из теса толщиной в ладонь, – вся пошла трещинами, лезвия топоров, крошащих древесину, уже просовывались внутрь. Никаких шансов у защитников не оставалось – крепостные башни не предназначены для обороны от внутреннего врага. А для открытой схватки ватажников было слишком мало.
– Копья у караульных взяли? Отступаем!
Они забежали выше ярусом, затаились над лестницей.
Вскоре громкий треск сообщил, что дверь сдалась. Послышался топот – но едва первые шлемы показались над полом, ватажники что есть силы ударили вниз копьями. Кто-то закричал, кто-то покатился вниз, остальные свеи отпрянули.
– Они, видать, думали, что тут никого нет, – весело фыркнул Рубаха. – Вот и схлопотали!
– Эх, гранату бы туда кинуть, – тоскливо выдохнул Егор.
Но гранат у них не было, а свеи поднимались снова, на этот раз прикрываясь щитами. Ватажники нанесли несколько ударов – естественно, бесполезных, отступили выше.
Здесь огонь, снизу доверху опоясав опорный столб, уже вовсю лизал потолок, выхлестывая вверх по лестнице длинными алыми языками. Сухое как порох дерево занималось с такой стремительностью, словно на него плеснули бензином.
– За мной! – крикнул Егор, побежал выше, прямо сквозь пламя. Вскрикнул от боли, но прорвался к механизмам… И совершенно напрасно. Здесь было горячо, как на сковороде, дым ел глаза, а огонь сквозь щели в полу подкрадывался к воротам, бегая тут и там высокими желтыми чертенятами. – А-а-а!
Заметавшись от боли, он кинулся к какому-то просвету, сунулся в него – и вывалился на крепостную стену, что шла как раз над заманом. Застонал от благословенной прохлады.
– Господи Иисусе, благодарю тебя за спасение! – искренне перекрестился Вожников.
– А-а-а!!! – Из бойницы над головой вывалился Линь, запрыгал на месте, охлопывая себя ладонями. У него дымились штаны, рубаха тлела по подолу и рукавам, на вороте несколько мгновений поплясал, но все же погас, обратившись в черную струйку, маленький огонек. – Боженька родимый, неужели я жив?
– Остальные где? – спросил Егор.
– Не ведаю, атаман, – ватажник перевел дух. – Кто-то один мимо меня выше побежал, а кто-то огня побоялся, внизу остался. Разве в пожаре-то разглядишь?
Князь наконец-то смог осмотреться, оценивая ситуацию. К городу со всех ног бежали ушкуйники. По наказу атамана они таились сколько получилось, подкрадываясь незаметными как можно ближе. И вот теперь мчались, спеша воспользоваться успехом своих товарищей. Бежать им оставалось около версты. Четверть часа, не более. Под ногами Вожникова – в замане, на мосту, перед мостом – бушевала паника, в давке телеги и люди уже начали падать с насыпи. Вестимо, селяне слишком поздно заметили врагов, а когда поняли, что оказались в гуще войны, – ринулись под защиту стен. А здесь – сеча за башни, перекрывшая им путь. Есть отчего впасть в истерику.
Заманная башня за спиной Егора лихо разгоралась, вторая, что напротив, тоже дымила вовсю. Значит, рыбари свое поручение выполнили не хуже атамана.
Над подъемным мостом пламя вырывалось из бойниц внутренней башни, по сторонам от нее на стене хорошо одетые горожане зло рубились с солдатами в кольчугах и шлемах. Наверное, пожар выгнал ряженых «немцев» на стену – точно так же, как и князя с Линем.
Однако вторая башня стояла целой и невредимой. Неужели свеи ее отбили?
– Окунев, рысью за мной… – выдохнул Егор и побежал по стене, виляя между валунами и бревнами, сложенными здесь на случай обороны.
Разумеется, выход из башни на стену запирался толстой прочной дверью. Егор приложил к ней ухо:
– Там тихо… Значит, и вправду отбились. Ну-ка, Линь, помогай!
Они подхватили тяжелое сучковатое бревно, разбежались, врезали по створке. Та крякнула, чуть покосилась, но устояла.
– Еще раз!
Они разбежались и ударили в дверь снова.
– Может, не надо, атаман? – вдруг сказал Линь. – У нас и мечей-то нет!
Когда Вожников потерял свой меч, он даже и не помнил. Наверное, пока метался в пожаре.
– А у нас их с самого начала и не было! – выкрикнул Егор. – Давай!