Атаман был готов к худшему, надеялся на лучшее, но чего ожидал меньше всего – так это восторженной толпы, встретившей его ушкуи прямо у причалов. Им кричали «любо», бросали цветы, обнимали, просто хвалили, звали выпить и на постой, растащив-таки по пути добрую половину ватаги.
Благодарственный молебен Вожников намеревался отстоять в церкви Святого Георгия – и тут его ожидал последний шок, чуть не перевернувший разум. После коротких переговоров с батюшкой в храм внезапно вошел сам архиепископ Новгородский и Псковский отец Симеон и безо всяких условий и уговоров взялся лично провести службу!
После причастия мудрый пастырь сказал ему неожиданные слова:
– Сами подвиги твои во славу новгородскую любые грехи твои искупают, сын мой, – чем окончательно вогнал Егора в ступор. Князь Заозерский ожидал угроз и стражи, а получил благодарность и отпущение грехов. Тут у любого мозги разом перегреются! – И не держи зла на люд новгородский. Беспокоен он бывает порою, но коли сердцем прикипит, то навеки.
– Благодарю тебя, отче. – В полном смятении атаман приложился губами к руке, вышвырнувшей его из города. – Кто ко мне с добром, для того и мне ничего не жалко.
– Золотые слова, сын мой, – перекрестил его отец Симеон. – Твоя душа не столь сумрачна, как мне казалось поначалу. Но мы еще сможем побеседовать о том в иное время. Ныне же надобно тебе спешить к семье, к жене венчанной, Богом даденной. Не меньше тебя она за дни минувшие исстрадалась. Ступай, и да пребудет с тобою милость Господа нашего, Иисуса Христа.
Егор еще раз поклонился, отступил и вышел из храма. О том, остается ли в силе решение о его изгнании или нет, спрашивать не стал. Было похоже на то, что у города случился всеобщий приступ амнезии и о последнем вече никто не помнит. А коли так, то к чему ворошить старое?
Когда князь Заозерский во главе ватаги наконец-то вошел в распахнутые ворота, его уже ждали. Жиденькая цепочка воинов, что оставались при княгине, вытянулась от калитки до крыльца, словно изображая почетный караул, а сама Елена Михайловна стояла у перил на крыльце, наблюдая за вернувшимися сверху вниз. Одета она была в строгое коричневое платье с серебряной вышивкой, украшенное россыпью жемчужин и тугими валиками на плечах и поясе.
От ее сурового вида Егор даже шаг замедлил, вспоминая, с какой обидой жена восприняла его отказ заниматься мелким разбоем на московских украинах. Может, еще не отошла?
– Ты ли это вернулся, муж мой князь Заозерский? – поинтересовалась она.
– Конечно, я, милая, – улыбнулся Вожников. – Нечто ты меня не узнаешь?
– Достоин ли ты был своего высокого звания?
– Еще как, княгиня! – крикнул кто-то из ватажников. – Свеи еще лет сто помнить будут!
– Достоин, достоин! Лучший из всех! Любо атаману! Любо! – заголосили остальные ушкуйники.
– Тогда иди сюда, мой герой, – еле заметно кивнула она. – И получи заслуженную награду.
Егор, облегченно переведя дух, едва не бегом взметнулся по ступеням – однако Елена, вместо того чтобы упасть в его объятия, всего лишь протянула ему руку. Вожников, принимая игру, опустился на колено, поцеловал кончики пальцев.
– Для вас, храбрые витязи, во дворце накрыты столы! – провозгласила княгиня. – Баня протоплена и ждет всех, кто утолит жажду и голод. А ты следуй за мной, нам нужно обсудить важные дела… – Княгиня кивнула, первая вошла во дворец.
Егор скользнул следом, обхватил ее за талию, губами коснулся розового ушка:
– Я чертовски соскучился…
– Я тоже, – невозмутимо призналась она, не замедляя шага.
Объятия пришлось разжать.
Вскоре они вошли в прохладную комнату с одним-единственным окном, выходящим на зеленые кроны близких деревьев. Видимо, по этому качеству княгиня и выбирала свой новый кабинет. Вся прочая обстановка была проста и одновременно роскошна: ковры. Ковры на полу, на стенах, даже на потолке. Наверное, умей кто-нибудь набивать столы из шерсти – княгиня и стол купила бы из ковра. А так – стол и кресло остались обыкновенными, деревянными. Именно в кресло она и села, взяла со стола веер, небрежно обмахнулась:
– Слушай меня внимательно, Егор. Воевода бывший, боярин Кирилл, намеревался выступить на свеев первого августа…
– Третьего… – шепотом поправил ее муж, пытаясь найти губами губы, но неизбежно натыкался на веер.
– Перед тем будет вече, тебя выберут воеводой. Получишь под свою руку примерно девять тысяч ратников.
– Угу… – Егор попытался поцеловать шею, но та была надежно защищена высоким стоячим воротником. Он зашел жене за спину, рука скользнула по ее животу, талии – но ничего не ощутила. Возникло такое ощущение, что он погладил обитую сукном скамью.
– Но ты должен не просто пограбить шведские города! Эрика Померанского нужно принудить подписать договор. На тех условиях, которые нужны тебе.
– Мне… – Его рука сжала Елене грудь, но совершенно бесполезно. Та совершенно не поддалась, не промялась ни на микрон. Деревяшка деревяшкой.
– Ну, не тебе, а Новгороду. Но и нам тоже…
Елена не отстранялась, не сопротивлялась, никак ему не мешала. Она оставалась спокойной и неприкосновенной. Поначалу Егор злился, но теперь ситуация его заводила. Ощущение близости тела любимой женщины с одновременной ее недоступностью возбуждало куда сильнее, чем если бы она встречала его голая и в постели. Вот Лена, здесь, рядом. Касайся, ласкай, наслаждайся… И вдруг – броня!
– Архиепископ Симеон откажется от подчинения митрополиту Киприану. А за любую месть угрожать станет тобой…
Одна рука княгини лежала на подлокотнике, вторая помахивала веером. Тело было чуть отклонено назад. Вся поза Елены как бы говорила: вот она я, бери. Бери, я вся твоя. Но платье, похожее на корсет, позволяло только видеть это, но не давало прикоснуться, ощутить тепло и мягкость кожи, поцеловать ее, прижаться собой. И, черт возьми, на нем не было ни единой пуговицы и ни одной завязки!
– Василия это возмутит. Он попытается выяснить условия. И Симеона, и твои. Не вздумай переговариваться через других людей!!! Коли Василию что-то нужно, пусть пишет тебе и только тебе!
– Угу… – Егор хищно скользнул вокруг нее, ища слабое место в обороне. Высокий ворот, надставные плечи, прочная грудь, прямые бока, валики на талии, острием сходящиеся между бедер…
– Напишет просто письмо – уже неплохо. Обратится как к князю – мы победили!
Вожников улыбнулся, обнаружив слабое место в обороне противника, опустился перед женой на колени, поцеловал запястье ее левой руки, а потом опустился ниже. Сперва его пальцы скользнули под плотную ткань юбки, нащупывая точеную ножку Елены, потом аккуратно освободили ее, давая возможность коснуться губами. Голос княгини сразу сбился, но она все же попыталась продолжить:
– Без титула станет писать, ты… ох… Ты осторожно намекни… На свеев… Король…
Егор добрался уже до обеих ног, целуя их попеременно, забираясь все выше и выше. Сперва его губы приласкали подъем стопы, потом щиколотку, медленно измерили краткими прикосновениями бархатистость кожи на голени…
– Безродный с князем может переписываться… – сглотнула Елена. – А князь может и к переговорам подпустить… О-о… У-у-условия московские перед свеями поставить. А-а-а потом… А-а-а!!!
Она сломалась, когда поцелуи поднялись до середины бедер: сильное и молодое тело княгини выгнулось, она со стоном подалась, упала с кресла на колени, прижалась щекой к его руке и взмолилась:
– Крючки на плечах, под валиками! Сними скорей с меня эту тюрьму! Сними, или я сейчас умру…
Утолив любовный голод, молодые люди отправились в баню, благо здесь помимо общей имелась и маленькая банька, для хозяев. Там и перекусили, запивая квасом инжир и курагу и объедаясь спелыми вишнями. А потом снова заперлись наедине, и только преданная Милана время от времени приносила им то сидра, то запеченную цаплю, а то и сладковатого сыта, чтобы хмелели друг от друга, а не от вина.
Именно попущениями холопки властители Заозерские оказались отрезаны от мира и даже от собственных слуг и двора почти на двое суток. Но на третий день к Егору все-таки пробился Острожец с хлопотами по сену для коней – нежданно оно вдруг пропало с рынка, – потом заглянул боярин Александр, посетовав на двуличных купцов, желающих сдать удачливого атамана ганзейцам. Но он же признал и то, что ничего для исполнения своего приговора они не делают. Затем явился незнакомый монах и долго сетовал на прохудившиеся стены Десятинного монастыря. Запоздало признался, что науськал его клянчить деньги у князя Заозерского архиепископ Симеон. Посоветовал обратиться к удачливому атаману. Дескать – поможет обязательно.
Егор помялся, но серебра отсыпал, памятуя неожиданную к нему доброту пастыря после возвращения. А за доброту ведь полагается платить добром. Или золотом – смотря чего за душой более.
– Ты хоть помнишь, о чем я тебе позавчера говорила? – поинтересовалась Елена, когда вечером они наконец-то оказались снова наедине, в одной постели.
Егор помялся, но серебра отсыпал, памятуя неожиданную к нему доброту пастыря после возвращения. А за доброту ведь полагается платить добром. Или золотом – смотря чего за душой более.
– Ты хоть помнишь, о чем я тебе позавчера говорила? – поинтересовалась Елена, когда вечером они наконец-то оказались снова наедине, в одной постели.
– Не-а! – честно признался Егор.
– Ну и ладно, – засмеялась княгиня. – Плюнь и забудь. Ты, самое главное, шведов разгроми. Не разграбь, а именно разгроми. Рати, что для обороны соберут, разгони. Остальное оставь на меня. Княжеский титул для нас с тобой я из Василия сама вытряхну.
Егор, промолчав в ответ, стал покрывать ее лицо поцелуями.
Последний день июля оказался для Егора донельзя трудным. Почти целый день они с Михайлой вели с посадником Александром Фоминичем жесточайшую схватку. К счастью, не кровавую, а «серебропролитную». Настало время расплачиваться за старые заказы, уже отправленные на места товары, растрясать мошну и обогащать боярина Александра. Однако ратный поход – дело затратное, серебра для нового выступления требовалось немало, и потому сотоварищи пытались убедить продавца взять плату не деньгами, а товарами, захваченными в Або, но еще не распроданными. Посадник был вроде как и не против – но цену сразу сбивал чуть не втрое супротив реальной, ссылаясь на лишние хлопоты, связанные с торгами.
Будь сумма небольшой – атаман, может статься, и смирился бы. Однако на серебро, что пытался «отжать» себе боярин, можно было снарядить еще одну небольшую армию, которая Егору очень даже пригодилась бы в осаде. Боярин же всячески упирался, видя трудности князя и его финансиста и желая ими воспользоваться наилучшим для себя способом. Вот тут Егор неожиданно и предложил:
– А давай так поступим, друг мой любезный. Я тебе товары отдаю по ценам, что ты удобными для себя считаешь, ты же мне для похода нового пять сотен людей ратных приведешь!
– За половинную долю! – тут же ответил посадник уже поднадоевшей Вожникову фразой.
– Со своих воинов хоть все забирай, – пожал плечами Егор. – При дележе часть свою они получат, как все.
Боярин Александр Фоминич молча пожевал губами, обдумывая предложение.
Конечно, принимать участие в снаряжении похода куда выгоднее. Денег дал, деньги взял. Дело ушкуйников – кровь свою в походах проливать, дело же бояр новгородских – прибыль от их отваги в сундуки свои складывать. Однако путь в товарищество ему ныне явно заказан: успешный ватажник и сам со снаряжением рати справляется. Доходы простых воинов ощутимо меньше, нежели у командира и организатора… Но все же поболее выходят, нежели от честной торговли. Да плюс серебро, что он от полученных задешево товаров выручит…
– У меня ныне под рукой три сотни ратных, что по призыву совета новгородского в начале лета исполчил, – задумчиво сказал боярин Александр. – Еще две сотни снарядить не успею. Однако взамен них дать могу шестнадцать ладей и одиннадцать ушкуев. Половина здесь стоят, половина в портах озер Онежского и Белого. К ним вестники с грамотой быстро доберутся. Остальные слишком далеко, не упредить.
– Договорились! – моментально согласился атаман. – Двадцать первого августа они должны быть на месте и тогда войдут в долю.
Ударив по рукам, партнеры с облегчением запили уговор хмельным медом, расписали грамоту, указав, кому что причитается и что надлежит сделать, обмыли достигнутое соглашение и расстались уже в вечерних сумерках.
К ужину Егор, естественно, опоздал – но хозяину дома стол, естественно, накрыли. Елена, что было на нее совсем не похоже, дворню отослала и прислуживала мужу сама. Налила в кубок вина, придвинула миску с мочеными яблоками, выбрала аппетитный кусочек осетрины, переложив на ломоть хлеба перед мужем, потом добавила туда же заливное из линя, поинтересовалась:
– Хорошо ли тебе, мой милый? Удобно ли?
– Да, спасибо, родная, – Егор взялся за еду.
– Все ли так, как тебе нравится? Или, может, ты предпочитаешь, чтобы тебе прислуживали голые женщины? – ласково поинтересовалась она.
От такого вопроса князь подавился вином, быстро поставил кубок на стол, начал откашливаться. Елена, не помедлив ни мгновения, кубок подняла и неторопливо вылила его содержимое мужу на голову.
– Вот, стало быть, как ты честь супружескую блюдешь, кобель паршивый? Вот, стало быть, отчего тебя в походы на земли варяжские тянет? Вот чего ты в моря на ушкуях рвешься?
– Да ты сбрендила?! – вскочил, отфыркиваясь и отирая руками голову, князь Заозерский. – Не было у меня ни с кем ничего!
– А люди сказывают, что было!
– Какие люди? Не было же там никого!
Последнюю фразу он произнес зря. Жена зашипела, словно змея, и схватилась за рукоять висящего на поясе ножа.
И откуда взялся на Руси этот дурацкий обычай нигде и никогда никому с ножами не расставаться?!
Егор, спешно запихнув в рот крупный кусок рыбы, вскочил, попятился. Клинок у Леночки был небольшой, ладони в две. Только чтобы еду за столом порезать али нитку при рукоделье подсечь. Однако человека продырявить – и этого вполне хватит. Разъяренный вид супруги показывал, что она сейчас несколько не в себе и всерьез вознамерена причинить мужу, мягко выражаясь, «ощутимый вред».
– Не было ничего! Я тебе клянусь, не было! Вот те крест, пальцем не прикоснулся! – пятясь, как можно убедительнее утверждал Егор. Но никакие слова на Елену Михайловну не действовали.
И откуда она только узнала?!
Вылетев в коридор, князь пробежал несколько шагов, заскочил в первую попавшуюся комнату и захлопнул за собой толстую тесовую дверь, прижав ее ногой.
– Ах ты, кобель блудливый… – От сильного удара клинок ножа, расщепив край одной из досок, чуть не на всю длину высунулся с внутренней стороны. Хороший клинок. Кривобоковский, наверное. – Я тут, себя не жалеючи, ради него по тысяцким и посадникам бегаю! Попам в ножки кланяюсь! С купцами, как с ровней, говорю! А он в это время с чужими бабами милуется! Кроличья душонка!
Нож прошел сквозь щели раз, другой, а потом высунулся только наполовину и больше не выдергивался. По пыхтению снаружи Егор понял, что клинок просто застрял, быстро распахнул дверь и сграбастал жену в объятия, крепко-крепко прижав к себе.
– Не было у меня никого и никогда не будет! Тебя одну люблю и никого более! Родная моя, единственная, как же ты можешь в глупости подобные поверить?!
Княгиня Заозерская, изловчившись, попыталась укусить его за шею, но косоворотка спасла – ткань соскользнула по коже, и женщина лишь бесполезно клацнула зубами. Вожников, исправляя оплошность, сильнее нажал ей на затылок, чтобы подбородок оказался над плечом и, не переставая обнимать, повторил:
– Богом клянусь, не было у меня никого! Как ты можешь верить в подобный бред? Мне не доверяешь – самой этой скандинавке напиши. Она жена бургомистра в Або. Я за ее честь словом своим поручился, чтобы муж выкуп поболее собрал. Посему при себе и держал, нипочему более.
– А запирался с ней зачем?
– Не запирался я, кто тебе наплел такую глупость?
– А почему с голой?
– Потому что порвали на ней ватажники одежду, нечего напялить было. Я на нее и не смотрел даже. Ты ведь краше любой девицы в мире, на кого ни посмотри! Мне другие и не нужны вовсе. Ты моя единственная. Тебя одну люблю и никогда не изменяю.
– Она красивая, свейка эта?
– Да страшная, откуда там красотки? Тощая, пучеглазая, челюсть лошадиная и вымя, как у коровы.
– Ты мне не врешь? – всхлипнув, уточнила Елена.
– Вот те крест! – истово ответил Егор.
– А отчего другим караулить не приказал, самому зачем делать сие было? – постепенно успокаиваясь, пошла на второй круг жена.
– Заняты все были, добро собирали. – Фразу про лису, поставленную сторожить курятник, Вожников оставил при себе.
– Значит, не было ничего?
– Не было… – Он рискнул ослабить объятия, с опаской ожидая продолжения. Ведь за столом неглиже шведка ему таки и вправду прислуживала. Егор начал догадываться, откуда произошла утечка информации. Ибо, кроме Федьки, этого первосортного скандинавского сервиса не видел никто.
– Ты тогда взаправду перекрестись, а не на словах! – потребовала жена.
Князь, отойдя на шаг, осенил себя размашистым и неторопливым знамением.
– Ладно, охальник. – Елена вытянула из рукава платок, промокнула глаза. – Любоваться ему, стало быть, нравится, пока прислуживают…
– За подступами к городу следил. Не до глупостей там было.
– Пойду умоюсь, – решила княгиня. – Ты отвернись. Не смотри.
Вожников развернулся и отправился доедать ужин, подавив вздох облегчения: пронесло!
Вече собралось, как и было оговорено, первого августа. Когда на площади между торговыми рядами и Волховом стало совсем тесно, архиепископ Симеон, положив руку Егору на плечо, самолично вывел его вперед, к краю помоста: