– Ты глянь, моща-то какая! – совсем по-детски радовался мастер. – Кабы татары тут стояли, так пятерых-шестерых вместе с лошадьми бы продырявила и не заметила! Вот диво так диво! Сказать кому – и не поверят! Чего ты хмурый такой, витязь? Радоваться надо! Вон какой удачной задумка-то твоя вышла!
– Я в сосну метил, а пуля в сторону черт-те насколько ушла, – показал Егор. – С такой точностью со ста шагов слону в жопу и то не попадешь. Канал неровный. Пуля раскачивается, и куда в итоге полетит, ни одной собаке не угадать.
– Окстись, княже! – замахал руками кузнец. – С трехсот саженей хороший лучник – и тот во всадника один раз из трех попадает. А ты хочешь из пушки по дереву приметиться! Такого никому ни в жисть не удастся. Рази из самострела попробовать – тогда да. Но от него мощи такой, как у тебя, не добиться. Эвон, как шарахнул! Не всякому лучнику по силам.
Они не спеша вернулись в кузню, над которой успело развеяться пороховое облако, осмотрели «станок для стрельбы». Козлы, как ни странно, уцелели, пищаль тоже была на месте, а вот плаху отдачей отбросило до самого забора, и на коре осталась вмятина в ладонь глубиной – наглядно показывая, что случится с плечом безумца, стрельнувшего из этакого «ружья».
Это был приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Знания двадцать первого века оказались совершенно бесполезными для технологий пятнадцатого. Мало-мальски эффективное для боя ручное огнестрельное оружие, как ни старайся, на деле оказывалось куда опаснее для стрелка, нежели для его противника.
Теперь Егор понимал, почему купцу Михайлу Острожцу с такой легкостью продали в Ярославле несколько бочонков пороха – особо не обеспокоившись, на кой ляд новгородцу понадобилось столько огненного зелья.
Просто никто и нигде за опасное оружие огнестрелы пока еще не принимал. И хотя в крепостях уже стояли пушки, способные метнуть завернутые в пеньку каменные ядра на расстояние почти в полкилометра либо щедро выплюнуть ведро-другое гальки в совсем близкого врага; и хотя во многих городах уже вовсю работали пороховые мельницы, перемешивая взрывчатую мякоть, окатывая и гранулируя ее, – однако для умудренных опытом воинов все эти новшества оставались баловством, пригодным разве что для вспомогательных целей.
Теперь и Егор начал соглашаться с этим мнением. Со скорострельностью один выстрел в два часа, точностью стрельбы плюс-минус телега и дальнобойностью в половину расстояния полета стрелы – огнестрелы уже не казались ему устрашающим и всепобеждающим оружием. Их еще имело смысл поставить в городских башнях, зарядить и нацелить в опасном направлении, чтобы при удаче пару раз пальнуть по идущей на штурм толпе… Но ни на что большее они явно не годились.
– Черт… – буркнул Егор, с грустью расставаясь с замыслами по вооружению ватаги ружьями и дробовиками. – Ладно, а как со второй моей просьбой? С железными бочками?
– Ты про порозы? Так один я уже почти сделал. И клин поставил, и пробку. Осталось только сварить.
– Покажи!
Порозами Кривобок называл придуманные Егором примитивные фугасы. Подрывать друг друга бочками с порохом здешние люди уже умели – однако пока не догадались, что прочный корпус снаряда способен увеличить мощность взрыва в пять-семь раз. И гость из будущего очень надеялся этим своим преимуществом в знании воспользоваться, засыпав по бочонку огненного зелья в железные шарики со стенами в половину сантиметра толщиной.
– Чего «покажи»? – неожиданно для всех раздался звонкий голос княгини.
– Да вот, половинки несваренные… – растерявшись от неожиданности, отступил в глубину кузни Кривобок и поднял с пола две темные от окалины, тяжелые полусферы.
– Вижу, что несваренные. – Елена, даром что в десятке длинных юбок, тяжелой шубе и пышной соболиной шапке, пробежалась по мастерской, быстро заглянув своими невинными пронзительными васильковыми глазками в каждый угол, за горн, под верстак, за мешки с дубовым и березовым углем, после чего, вскинув тонкие темные брови, сообщила Егору: – Батюшка, тут смерды лачинские недоимки привезли. Тебе, стало быть, княже, кланяются, почтение засвидетельствовать хотят. Ты бы их пошел приветил.
– Да, иду, конечно, – вспомнил о своих служебных обязанностях молодой человек, подобрал налатник, встряхнул, накинул на плечи.
– А что за баба сюда бежала? – не выдержав, внезапно спросила Елена. – Я приметила кого-то, пока шла.
– Супруга моя, верно, Снежанушка, – с теплотой в голосе ответил Кривобок. – Он, смотрю, на полке кувшин и сверток появились. Обед, стало быть, приносила.
– А-а… – огляделась еще раз по сторонам княгиня, но в небольшой кузне прятаться было решительно негде. – Так идем, любый мой. Мерзнут людишки-то.
– Ты доделай, когда время будет, – напоследок приказал кузнецу Егор. – Завтра подойду, посмотрим.
– Не беспокойся, княже, – кивнул мастер. – Все исполню в точности.
Под руку с родовитой супругой Егор прошествовал к воротам княжеского двора, где свернулся змеей длинный обоз. Крестьяне, скинув шапки, согнулись в низких поклонах:
– Здрав будь, надежа-князь! Долгих лет тебе, княгиня Елена! Совет да любовь с молодым супругом. Долгие лета и детей поболее!
– Глянь, как моему возвращению радуются, – не без гордости шепнула мужу княгиня. – Все же я здесь законная хозяйка, а не Нифонка, подлый прыщ!
– Конечно, ты, – ухмыльнувшись, не стал спорить Егор.
Его всегда удивляло, откуда в умнице Елене, расчетливой, хладнокровной и многоопытной, взялся этот забавный «комплекс Золушки». Сам он, половину сознательной жизни проведя в шкуре частного предпринимателя, отлично знал, что простому люду глубоко наплевать на правила престолонаследия, законность власти правителя и хитрости его происхождения. Людей интересует только размер податей, безопасность и возможность заработать на сытую жизнь. А поскольку Елена после того, как ватага Егора вышвырнула князя Нифонта из Заозерского удела, не поменяла ни единого тиуна или мытаря[1] и не простила ни одной недоимки – он бы ничуть не удивился, если бы половина княжества и вовсе не знала о смене власти в скромной столице княжества.
– Вот, княже. Недоимку с ловов по обычаю довезли, – добавил один из крестьян, отрастивший густую черную бороду, но при этом наживший уже немалую лысину.
– И вам всего хорошего, христиане, – кивнул Егор. – Шапки наденьте, простудитесь. Чай, не май месяц на улице.
Пройдя вдоль телег, он откинул рогожу на одной, на другой. Везде лежали навалом длинные черные туши насквозь промороженных усатых пучеглазых налимов. Хорошие налимы, килограммов по пять в каждом. Не красная рыба, конечно же, однако неплохое подспорье в хозяйстве, когда нужно каждый день кормить сотни голодных ртов.
– Молодцы, мужики, порадовали, – князь Заозерский прикрыл рыбу рогожей. – Вижу, рыбаки вы умелые, дело свое лучше всех прочих знаете. К амбару дальнему катите, там выгружайте. Тиуну скажите, по чарке вина каждому я налить велел, дабы возвертаться веселее было.
– Благодарствуем, княже, – моментально повеселели крестьяне. – Мы же со всей душой… Завсегда готовы. Долгих лет тебе, князь Егорий!
Вот так. Много ли нужно, чтобы любовь у человека заслужить? Доброе слово да поощрение за старания. И плевать смердам, есть у него права на удел здешний али без закона он дворец княжеский занял.
– Нехорошо, когда смерды при тебе в шапках бродят, – пробурчала его красавица, стиснув локоть мужа. – Позорно сие.
– Так зима же, Леночка! – положил ладонь на ее руку Егор. – Коли мозги застудят, кто нам рыбу станет возить? Лучше сами в дом пойдем. Нет князей – нет проблемы.
Княгиня Елена посмотрела на него с явным осуждением, но спорить не стала, величественно прошествовала к крыльцу, с деланым безразличием поинтересовавшись:
– Ну, и какова она собой, Снежана Кривобокова?
– Это жена кузнеца, что ли? Понятия не имею! Не видел ни разу.
– Врешь! Она же вам обед в кузню приносила!
– Так мы в то время с Кривобоком по бору бродили, следы от пули искали. Вот и разминулись. А может, просто не заметил. Я ведь, кроме тебя, уже давно никаких женщин не замечаю.
– Правда? – остановилась княгиня.
– Правда. – Он тоже остановился и повернул жену к себе, обнял ладонями за щеки, наклонил голову вперед, упершись лбом в ее лоб и в упор глядя в яркие васильковые глаза. И суровая княгиня, ненадолго превратившись в ту прежнюю, веселую и ласковую девчушку, с которой он познакомился в Орде, откинулась, подставила губы и забросила руки ему за шею.
Сладкому поцелую княжеской четы одобрительно заулюлюкала привратная стража и хмельные ватажники, лепящие на валу под частоколом снежную крепость.
– Дармоеды… – ласково обругала их Елена, опуская голову мужу на плечо. – Как же долго я тебя ждала, милый! Каждую ночь о тебе мечтала. Что придет богатырь могучий, храбрый витязь в броне сверкающей и с мечом булатным, да на свободу из Орды уведет, женой своей сделает. Иногда страшно становится, что снится мне все это. Проснусь вот-вот, и опять в гареме окажусь…
Узнать ее тревоги до конца Егор не смог, поскольку во двор неожиданно влетели трое хорошо одетых и вооруженных всадников в ярких зипунах, с саблями на поясах, луками и щитами на крупах коней. С усталых скакунов из-под упряжи падала розовая пена, и заводные лошади, по две у каждого, тоже дышали с трудом, высоко вздымая бока.
– Это еще что?! – отпустив жену, шагнул вперед князь. Егор, даром что новичок в этом мире, уже знал, что въезжать верхом на чужой двор – тяжкое оскорбление хозяину дома.
– Постой… – удержала его Елена. – Вестники это. Гонцы.
Гости спешились. Двое остались удерживать коней, один – русый и безбородый, в изумрудно-зеленом зипуне, решительно направился к супругам, на ходу вытягивая из-за пазухи туго свернутую грамоту, скрепленную сургучной печатью.
– Ты, что ли, племянница князя Заозерского Нифонта, Елена, будешь? – поинтересовался гонец. – Письмо тебе от великой княгини Софьи.
– Почему не кланяешься, хам? – холодно поинтересовался Егор. – Почему шапку не снимаешь?
– Не велено! – отрезал вестник и дерзко вскинул подбородок, пытаясь посмотреть на хозяина посада сверху вниз. Получалось плохо. Хотя московский князь и подбирал посланца крепкого и видного, но Егор все равно оказался выше на полголовы и заметно шире в плечах.
Ватажники у стены и ворот зашевелились, стали подтягиваться ближе. Их атамана нагло и публично оскорбляли – и они готовились переломать грубиянам кости.
Елена скрипнула зубами. У нее был выбор: либо оскорбиться, обрить для позора гонцам бороды, выпороть, засунуть грамоту вестникам в пасть и на старых телегах отправить обратно – либо проглотить обиду и послание принять.
Хотя нет, обрить – не выходило. Посланцев великий князь Василий подобрал молодых, с босыми лицами. Только пороть…
Любопытство победило: княгиня протянула руку и гневно вырвала грамоту. Вестник довольно осклабился, отступил.
– Не нужно, – вскинув палец, остановил подобравшихся ближе ватажников Егор. – На кол посадить всегда успеем. Они ведь люди служивые, подневольные. Че велено, то и исполняют. Пусть поперва поедят да отдохнут с дороги. Вижу, торопились как могли. Старательные. Федька, проводи гонцов на кухню! Пусть погреются. Глядишь, шапки и сами попадают.
– Сделаю, княже! – быстро протиснулся вперед мальчишка.
– Сделай, – взял его за плечи Егор, наклонился и быстро шепнул на ухо: – Но с едой не торопись.
Сообразительный паренек чуть заметно кивнул, побежал вперед. Часть ватажников потянулась следом, часть вернулась к воротам. Елена же продолжала крутить в руках грамоту.
– Интересно, почему Софья писала, а не сам князь? Заболел, что ли? – предположил Егор.
– Женщины женщинам пишут, мужчины мужчинам, – пояснила Елена. – Князь же тебе писать брезгует, достойным разговора не считает. За татя обычного почитает, коего и обмануть, и оскорбить, и повесить – не грех. Не к добру…
– Нарывается князь Василий, – рассмеялся молодой человек. – Приключений ищет себе на задницу. Можно обеспечить.
– Ох, Егорушка, – покачала головой княгиня. – Ты, знамо, храбрец известный и атаман признанный. Да токмо рати, равной московской, тебе не собрать. А сила солому ломит.
– Ничего. Ты пока послание прочитай, а я хочу дельце одно провернуть. Может, тоже чего интересного проведаю? – Егор чмокнул жену в щеку и быстрым шагом отправился к темному срубу, примыкающему к главному, теплому дому.
Когда атаман ватаги облюбовал это строение для своих припасов, он не обратил внимания, что печей там нет, а значит, и жить в нем можно только летом. Но теперь было поздно – не таскать же припасы с места на место?
В оружейные комнаты князь заглядывать не стал, сразу спустился в подклеть, отрезал себе от свисающего окорока пару ломтей сала, запихал в рот и, пережевывая, нашел на полках нужный кувшин. Снял, сдернул промасленную тряпицу, принюхался. Удовлетворенно кивнув, отрезал себе еще сальца, сжевал и отправился на кухню.
Здесь, в просторной горнице, ярко освещенной пятью светильниками с бараньим жиром и жаркой из-за натопленной печи, гонцы сидели за столом, на котором не было ничего, кроме огромной миски с сухим горохом. Четверо ватажников – Осип Собачий Хвост, Иван Карбасов, Линь Окунев и Тимофей Гнилой Зуб – сидели на лавке у стены напротив гостей, поглаживая мечи, Федька нетерпеливо приплясывал возле плиты, чуть дальше угрюмо возвышались Антип Черешня и Никита Купи Веник. А вот стряпуха куда-то пропала.
– Чего же вы не угощаете гостей-то? – удивился Егор, тоже присаживаясь к столу и водружая на него мгновенно запотевший кувшин. – Я их карать не собираюсь. Люблю дерзких и храбрых. Может статься, еще и в ватагу нашу позову. Нам бойцы отважные пригодятся. Федька, подай корцы со стены. Ну, и снеди какой-нибудь не помешает.
– Вы же налимов мороженых есть не станете? – Мальчишка моментом поставил на стол четыре ковша. – Они вон токмо оттаивать начали. Котлеты, мыслю, разве к ужину получится слепить. А горох баба Федора еще и не замачивала.
– Ну ладно, тогда так пока обойдемся… – Егор щедро плеснул из кувшина в широкие емкости ароматного напитка, хитро прищурился: – А не жарко ли вам, служивые? Шапки снять не хочется?
Вестники насупились, а старший из них только поправил получше на макушке лисий треух.
– Коли вы, ребята, так простыть боитесь, – участливо наклонился к ним князь, – то хотите, ватажникам велю, они вам шапки к голове гвоздиками прибьют?
Его бойцы с готовностью расхохотались, однако вестники шутки не оценили.
– Да ладно, не бойтесь, – потянулся Егор. – Говорю же, храбрых люблю. Давайте выпьем. Выпьем за отвагу воинов истинных, что любой страх одолеть способны, дабы приказ князя своего выполнить. Я так думаю, пить-то со мной Василий Московский вам не запрещал?
Гонцы переглянулись. Все трое отлично понимали, что ходят по лезвию. Сейчас хозяин посада шутит – но в любой момент может и осерчать. Они ведь по приказу великого князя оскорбили его изрядно. За такое и вправду могут шапки к голове гвоздями приколотить и на кол водрузить да такими назад в Москву и отправить. Перегибать не стоило. Да и выпить с дороги тоже хотелось – какой же мужик в здравом уме от такого откажется?
И потому, пусть и молча, ковши они все-таки разобрали, а когда Егор изрядно отхлебнул, доказывая, что угощение не отравлено, – то и выпили следом, не чуя подвоха.
– Так что, пойдете ко мне в ватагу, храбрецы? – быстро наполнил опустевшие ковши Егор.
– Мы бояре родовитые, – наконец разомкнул уста гонец в зеленом зипуне. – Под руку ушкуйника простого не пойдем. Мы великому князю крест целовали!
– Это верно, клятвы данные надобно соблюдать, – похвалил гостей Егор. – Звать-то вас как, служивые?
– Боярин Софон я, – вскинул подбородок старший. – Скалия Борового сын. Мы уже третье поколение князьям московским службу несем. А это – сын боярский Ануфрий и боярский сын Феофан. Тоже в третьем поколении витязи.
– Ну, давайте! За то, чтобы меч не подвел, конь не оступился и рука твердой оставалась!
Князь отпил на этот раз немного, гости же опрокинули чуть не по полному ковшу, хмелея на глазах.
Все-таки знания двадцать первого века давали пришельцу из будущего неплохую фору. И скованный Кривобоком длинный змеевик, и перегонный куб на треноге работали в холодном срубе безотказно, превращая самую плохую и даже порченную, ни на что не годную бражку в прозрачный, как горный хрусталь, самогон. Отстоянный с березовым углем, слегка разведенный медом и клюквенным морсом, начисто отбивающими алкогольный привкус, он пился легко, как компот, не вызывая никакого подозрения у непривычных к таким крепким напиткам бояр. На пустой желудок, уставшим и без того разомлевшим в тепле гонцам самогон съедал разум со скоростью, с какой бродячий пес заглатывает кусок колбасы.
– Признайте, страшно было, когда я вас на кол обещал посадить? – снова налил самогона по ковшам Егор. – Не хотел бы я на вашем месте оказаться. Нечто охота вам из-за какого-то трусливого Нифонта жизнью рисковать? Я, может, и не самый знатный князь на земле Русской, да ведь он и вовсе полное дерьмо!
– Нифонт возле княгини Софьи крутится да нашептывает, – вдруг проболтался гонец, которого Софон назвал боярским сыном Ануфрием. – Гладкий весь, ровно хорь, и чистенький.
– Не, у него с княгиней ничего срамного нет! – торопливо вскинулся старший вестник. – Да токмо прислушивается она к нему и потом пред князем за него заступается.
– Он что, жив? – не понял Егор, но быстро сообразил: раз возле княгини московской крутится, то явно не в болоте гниет, и вернулся к теме: – Коли не нравлюсь, садился бы князь Василий на коня да и шел сюда с дружиной! Чего витязей таких славных на убой посылать? Давайте выпьем… Федька, капусты нам принеси. И грибков.
– Князь в седло ныне так же легко, как ранее, не садится, – опять проболтался Ануфрий. – Ломота у него в костях, мучается тем изрядно. И ходит с неохотой, и ложку до рта через боль несет, и говорит тихо. В бане каждый день парится подолгу. После бани, сказывают, отпускает.