– На-ко Клим! Волох! Гагар! – в изумлении поднялся со своего места северянин. – Вы, никак, обезумели-то все разом? О, проклятие… Да вы пьяны!
– Они Упсалу-то брать идут, кормчий! Саму Упсалу свейскую! За един поход каждый-то больше серебра поимеет, нежели мы всем обществом за всю жизнь добываем! – перебивая друг друга, горячо заговорили северяне. – Богачами знатными-то враз станут!
Похоже, попировавшие после бани ушкуйники провели среди местных обитателей неплохую «воспитательную работу». Похвастались своей веселой жизнью, про неудачи умолчав, а успехи и доходы приукрасив, насколько совести хватило.
Причем с совестью у речных разбойников, как известно, не очень…
– Пожалуй, кормчих я себе как-нибудь найду, Игнат, – нагло осклабился Михайло Острожец. – Мне бы теперь токмо кочами разжиться, об остальном не беспокойся.
– Леш-ш-шой… – не выдержав, аж зашипел на своих земляков Трескач. – О добыче-то они вам, стало быть, сказывали? А о виселице-то для татей, случайно, не помянули? Чем они с кочей наших-то воевать намерены? Нет? Так спросите, олухи-то! Скажи нам, атаман, как мимо Стекольны-то к Упсале прорываться намерен, ничего, однако, окромя луков и гарпунов-то, не имея? Свеи в ту крепость и самострелов, и пушек огненных немало ужо понаставили-то. Этаких бахвалов токмо и ждут.
– Стекольна? – удивился Егор, спрыгнув с полатей с поясом в руке. – То есть Стокгольм? А его разве уже построили?
– Ужа-то, вы это видели?! – всплеснул руками северянин. – Незнамо куда с сотней хвастунишек-то рвется и ни о чем даже-то не спрашивает! Да Стекольну еще ярл Биргер отстроил, дабы озеро-то Меларен от набегов русских оборонить. С тех самых пор до Упсалы еще никому-то добраться не удавалось.
– Михайло, я же спрашивал, где сейчас у свеев столица? – попытался разобраться в этой несуразности князь Заозерский. – И ты мне сказал…
– Нет, княже, Стекольна город большой, никто не спорит, – повернулся к нему Острожец. – На четырнадцати островах стоит, крепость там сильная, порт большой. Да токмо в нем немцы ганзейские заправляют, свеям никакой воли не дают. Короли тамошние в нее даже не заглядывают, ибо позор изрядный. Какой же это стольный город, когда у тебя власти в нем никакой?
– Ганзейские купцы? – встрепенулся Егор. – Так это как раз то, что надо! Уж кто-кто, а они на нехватку золота никогда не жаловались.
– Па! Вы посмотрите-то на него, други! – обратился к своим землякам северянин. – Он ни про Упсалу-то, ни про Стекольну ничего не знает, ан ужо с ходу одолеть собирается! Пустозвон-то он и трепач. На-ко, как вы токмо подумали свои головы ему доверить?
– Как ты меня назвал? – Князь выдернул из ножен саблю и вскинул перед собой, наставив Трескачу в горло. – Повтори, я не расслышал.
– Постой, постой, княже, не гневайся! – метнулся вперед Острожец, выдернул своего знакомца из-под клинка, быстро вытолкал за дверь и выскочил следом. Постучал кулаком северянину по лбу: – Жить надоело, Игнат? Это же не боярин княжий, это ватаги ратной атаман. Ушкуйники глупца и труса за родовитость одну в вожаки себе не выберут. И рубиться он умеет без жалости, и города брать. И жену свою из невольниц в княгини на Воже-озере посадил.
– Анде как же так-то можно, Михайло? – растерянно спросил северянин. – Он же не ведает, не понимает-то ничего вообще! Куда идет, на кого-то, с какой силой столкнется-то? Ты же с ним, ровно-то с писаной торбой, носишься!
– Удачлив он, Игнатушка. Везуч. А везение, сам знаешь, любое умение и талант ратный переплюнуть способно, – развел руками Острожец. – Потому на него капитал весь и ставлю. Странен наш атаман. Иной раз простых вещей не понимает, а порою никому не ведомые тайны определяет с легкостью. И везуч, везуч бесов сын до невероятности!
– Удача-то, она капризуля, – Трескач, зачерпнув снега, отер лицо. – Сегодня она здесь-то, ан завтра отвернулась.
– Вот и нужно за хвост ее хватать, пока рядом, – похлопал северянина по плечу Острожец. – Не тебе меня учить, как верно серебро пристраивать. Вот посмотри на себя. Так хорошо начинал, все в твоей власти было. И гляди, до чего доторговался? Ни кормчих, ни кочей, ничего ныне во власти твоей. Порешит тебя князь во гневе – и никто его не осудит. Сам ведь язык распустил, оскорблять начал… – Купец поежился, похлопал себя ладонями по плечам: – Ой, не поболтаешь тут у вас на воздухе. Холодно… – И Острожец нырнул обратно в дом.
Трескач вошел следом, поклонился:
– На-ко, лешшой… Не гневайся-то, княже, не хотел ничего-то обидного молвить. От и Михайло-то сказывает, ему ерунда-то какая послышалась. Ан я ведь-то ни единого плохого-то слова не сказывал. Про решительность-то твою молвил да про преданность тебе-то воинов твоих. Балуешь ты их, наверное-то, много, коли так преданы все до единого.
– Видать, и вправду послышалось, – опустил клинок Егор, который тоже не особо жаждал проливать человеческую кровь. – Бывает. Так что с кочами? Корабли ты нам дашь?
– Имею о сем две оговорки-то, княже, – хмуро ответил северянин. – На море-то я командую, и никто более. Слушать меня с первого слова-то без пререканий.
– Тебя слушать? – не понял Егор. – Ты что, с нами хочешь поплыть?
– Мне без кораблей-то своих делать на земле-то нечего, – обреченно махнул рукой северянин. – Охти-мнециньки! Продать-то их вам – без кочей останусь. За долю отдать – опять-то без кочей. Загубите в походе-то – тем паче без них. Как ни крути, все едино выходит-то сиротой без дела маяться. Уж лучше-то вместе с ними пропаду, коли-то жребий такой выпал.
– Какое условие второе?
– Обычное. На корабли-то половина добычи.
– Одну пятую, – отрезал атаман.
– Анде как же пятину, коли-то завсегда хозяину снаряжения…
– Не торгуйся, Игнатий, – качнувшись вперед, посоветовал северянину на ухо Острожец. – Плохо это у тебя получается. Прогадаешь.
– Охти-мнециньки… Ладно. Пятину, – смирился Трескач.
– По рукам? – Егор протянул ему открытую ладонь.
– Погодь, – северянин снял с крюка у двери меховую куртку. – Сперва-то схожу, погадаю.
Атаман с купцом переглянулись, Михайло пожал плечами. Остальные мужчины посерьезнели и расселись по чурбакам, скамьям и табуретам возле стола.
Хозяина дома не было долго. Наконец после длинного тонкого завывания, он сильным ударом толкнул дверь, тут же отряхнулся, громко хлопая себя по бокам.
– На-ко ты впрямь удачлив, ушкуйник-князь, – провозгласил Трескач. – Петухи-то с коровами спят, из свинарника-то ни звука, Полунощник на первую же зарубку-то откликнулся. Твоя взяла, поутру-то отправляемся. Эй вы, дармоеды! – прикрикнул северянин на земляков. – Ну-ка, бегом корабли чистить! Трюмы проверьте, масло-то и припасы походные. Для гостей наших-то еды загрузите на восемь седмиц-то пути, и льда пресного с озера-то нарежьте. Снасти подтянуть, паруса просалить… Ну, вы и сами-то знаете. Бегом, бегом, что расселись-то, как клуши вяленые?!
Мужчины, поднявшись, заторопились к выходу.
– И когда у вас утро наступает, Игнат? – поинтересовался Острожец.
– А как выспимся-то, так и утро, – ответил Трескач. – Ты тоже-то на берег ступай да указывай, какие из повозок-то твоих на борт выгружать, а каковые-то под скалой можно оставить. Мне, чего там у тебя под рогожами, неведомо…
Исходя из определения северянина – утро для Егора уже наступило. Поэтому забираться обратно на полати он не стал. Не спеша оделся, не поленившись натянуть и меховые штаны, и войлочный поддоспешник, и теплый волчий налатник, водрузил на голову лисий треух, подозрительно похожий на плохо скроенную ушанку без завязок. И тем не менее, когда вышел, заполярный холод моментально пробрал его до костей, всасываясь в рукава и за воротник, пробивая тонкие подошвы сапог.
Северяне же, наоборот, куртки посбрасывали, торопливо готовя кочи к плаванию. Расчищенные от снега, знаменитые северные корабли больше всего напоминали пузатые торговые ладьи, но поставленные на толстые полозья – мощные брусья шли под брюхом справа и слева от киля, без всяких стапелей удерживая вытащенный на берег корпус в ровном положении. К борту были прислонены широкие сходни с набитыми на них поперечинами, и моряки как раз закатывали по ним бочки с неведомым содержимым. Здесь же стояли сани с мороженой курятиной – видимо, ее тоже предполагалось перегрузить в трюм.
Затянув бочки наверх, северяне замялись, после чего большинство пошло к саням, а трое мужиков, отделившись от прочих, старательно оправились, одергивая фуфайки и подтягивая пояса, раскатывая рукава и притоптывая коричневыми мохнатыми бахилами. Затем двинулись к Егору, остановились в трех шагах, торжественно поклонились:
– Не вели казнить, княже, вели-то слово молвить. Интересуется общество, даровал ли ты нам-то милость прошеную, принял ли мужей местных-то в рать свою, супротив схизматиков собравшуюся?
Судя по витиеватости слога, речь моряки готовили заранее. И уже успели узнать, что он не просто ватажник, а самый настоящий князь… Хотя Василий Московский и придерживался прямо противоположного мнения.
Судя по витиеватости слога, речь моряки готовили заранее. И уже успели узнать, что он не просто ватажник, а самый настоящий князь… Хотя Василий Московский и придерживался прямо противоположного мнения.
Егор задумался. Расхрабрившиеся северяне, как ни крути, были людьми мирными. Промысловики, рыбаки, охотники. Привычки резать глотки без колебания не имели. Однако же понимал атаман и то, что хороший стимул сделает моряков куда более старательными работниками. Да и дел на войне даже мирным людям всегда хватает.
– Передайте обществу, в равных правах с прочими ватажниками идут, – решился он. – Но только на берегу и при сечах слушать меня, как отца родного! Любой приказ исполнять, как бы страшно это ни было!
– Не сумневайся-то, княже! – обрадовались мужики. – Мы к порядку привычные-то. Не подведем!
Они уже собирались вернуться к остальным, когда Егор спохватился:
– Стойте! Первое поручение у меня уже есть. Груз у меня особый с собой. Надобно его на то судно погрузить, на котором я со старшим кормчим пойду.
– Все сделаем-то, не беспокойся, княже, – заверил средний из мужиков, чернобородый и с бритой головой, кивнул соседу, такому же чернобородому, но с белой выцветшей кожей и глубоко сидящими узкими глазами: – Гагар, проследи.
Егор усмехнулся. Он почему-то думал, что Гагаром местный купец кличет большеухого и веснушчатого мальчишку лет семнадцати, с голубыми, как у Елены, глазами.
– Клим, с нами-то пошли! – махнул рукой мужчина.
Бросив рогожу с курятиной обратно на сани, на призыв подбежал тот самый лопоухий паренек:
– Че звал, дядя Гагар?
– Пойдем, князь нам возок-то особый покажет. Товар из него на Бычий коч перегрузить-то надобно.
– Надо – погрузим, – деловито подтянул штаны мальчишка.
– И ты тоже гарпун метать умеешь? – спросил его Егор, направляясь к собравшемуся под обрывистым склоном ближнего холма обозу.
– А как же! – стараясь говорить низким голосом, подтвердил паренек. – У нас, поморов-то, каждый муж сему искусству-то сызмальства обучен.
– Так вы поморы?
– По морю-то ходим. Стало быть, поморы.
– Логично, – согласился Егор. – А кто такой Полунощник, ты знаешь?
– Ветер, что на север-то и закат дует. Под него из бухты выходить-то зело удобно, и в море отправляться. А ты отчего-то спрашиваешь?
– Да купец ваш, Трескач, сказывал, будто тот ему откликнулся. А я все не мог понять, кто это такой?
– Тс-с-с! – прижал палец к губам паренек. – Про то вслух-то не сказывай. Погоду спугнешь!
– Да? – вскинул брови Егор.
– Люди сказывают, род Трескача колдунам-то лопарским души баб своих продал в обмен на дощечку-то ветряную, – громко прошептал Клим. – С тех пор когда они в море ветер-то зовут, Шелонник там, Обедник, Побережник, али еще какой, те откликаются и на помощь приходят. А бабы у них в роду-то все злющие. Оно и понятно, коли-то бездушными растут. Их токмо ради приданого рыбаки замуж и берут. Иначе все до единой-то в девках бы ходили!
– Так у вас что, каждый ветер имя свое имеет? – атаман остановился возле саней с порозами.
– А как же! Мы к ним со всем-то уважением. Но токмо зазря вслух лучше-то не поминать. Услышат – придут все вместе, буря-то случится. Буянить до тех пор станут, пока-то не разберутся, кому оставаться, а кому за море уходить.
– Вот эти игрушки мне нужны будут в походе, – указал на рогожу Егор. – Вещи хрупкие, вы с ними осторожнее.
– Не беспокойся, княже. Даже снежинки-то с добра твоего не слетит. Мы свое дело знаем.
Это было правдой. За считаные часы поморы привели в порядок и полностью загрузили пять кочей, три из которых были двухмачтовыми, в полтора раза крупнее новгородских немаленьких ладей. Когда низкое северное солнце скатилось за горизонт – маленький флот порта Териберка уже был готов к выходу в дальний опасный поход.
Новым днем вошедший в раж купец Трескач поднял и своих земляков, и ратных гостей еще затемно. За неимением просторной церкви вывел всех к поставленному на берегу кресту, сам же прочитал молитву, призывая милость Христа к себе, своим спутникам и их начинанию, после чего все вместе люди отправились к кораблям.
Сходни с бортов были убраны, вместо них висели широкие веревочные лестницы.
– Нам бы только-то их с места сдвинуть, – деловито поплевал на ладони идущий слева поморец. – А там сама пойдет.
Облепив кочи, словно муравьи, по команде Игнатия люди дружно навалились на борта первого корабля, самого большого:
– На велику силу дружно, поднатужились!
Послышался треск, огромная крутобокая туша дрогнула, чуть двинулась, разрывая ледяную корку, приклеившую ее к берегу, и дальше действительно сама с легкого уклона заскользила на лед бухты. Ватага перешла к соседнему кочу, нажала – и тоже с первой попытки столкнула с места. К тому моменту, когда утренние лучи осветили горизонт, команды уже торопливо забирались на палубы. Хотя Егор никак не понимал: зачем? Ведь суда пусть и не находились на берегу – но все равно на воду спущены не были, стояли на льду.
– Поднять паруса! – закричал Трескач, направляясь к кормовому веслу. Местоположение кораблей его, похоже, ничуть не волновало.
Егор открыл рот… И тут же закрыл, вспомнив, что на коче обещал во всем слушаться кормчего.
Поморы тем временем потянули канаты, разворачивая на мачтах белые полотнища. Те тут же выгнулись под порывами попутного ветра, скрипнули – скрипнул и лед под днищем. Коч качнулся, зашипел полозьями, заскользил по жалобно трещащему припаю, стал неожиданно резво разгоняться. Берега бухты поползли назад, корпус пару раз подпрыгнул на низких торосах, высек бортом белую крошку из стоящей торчком льдины, выскочил из бухты в открытое море, буквально долетел до края ледяного поля и с плеском врезался в пологую длинную волну.
Игнатий тут же переложил руль, уходя в сторону, медленно двигаясь вдоль кромки льда. Дождался, когда с припая на воду соскользнут остальные корабли его полярной эскадры.
Операция «отчаливания» прошла без накладок, и кормчий снова резко повернул прави́ло, ловя ветер и обгоняя остальные корабли, уводя их за собой в открытый океан, долгой пологой дугой поворачивая к западу.
Не успел Егор прийти в себя после столь фантастического способа отчаливания поморских судов, как они удивили его еще одной потрясающей способностью.
Оказалось, что все они отапливаются!
Не целиком, конечно же, однако в носовом отсеке, в сужающихся вперед помещениях для команды, имелась самая настоящая, сложенная из камня и хорошо промазанная глиной добротная печь с выходящей наверх трубой из выдолбленного дубового ствола. В печи можно было готовить горячую пищу, что в студеном море само по себе казалось чудом, возле нее можно было сушить промокшую одежду, отдохнуть в тепле после вахты на обледенелой палубе… В общем – настоящее сокровище!
Каютка на носу была небольшой, рассчитанной всего человек на десять – а потому ватажникам удобствами пришлось меняться. Четыре десятка – вольготно наверху, под ледяным ветром и солеными брызгами, остальные, стиснувшись, как кильки в банке, в тепле. А потом – наоборот.
Игнатий Трескач на море чувствовал себя куда увереннее, нежели на берегу: стоял, словно вросший в палубу, широко расставив ноги и пропустив прави́ло под мышкой, поглядывая то на небо, то по сторонам и ничуть не беспокоясь по поводу того, что берег давно скрылся за горизонтом, а на пути то и дело встречаются обширные ледяные поля, обсиженные ленивыми тюленями.
– Не заблудимся? – осторожно поинтересовался у северянина князь Заозерский.
– Дальше берег – меньше скал, – не моргнув глазом, ответил помор. – Коли-то ветер не переменится, завтра к полудню-то влево повернем. Там и посмотрим.
Океанский маршрут и вправду давал немалое преимущество: кочи могли идти под всеми парусами даже ночью, не опасаясь наскочить на мель или берег. Корабелы вывесили за корму и на кончики мачт масляные лампады, дабы не потеряться во мраке, и продолжали штурмовать одну волну за другой, которые раскачивали спящие команды словно в гигантских колыбелях.
Егор ушел в каюту уже глубоко за полночь, когда глаза начали слипаться. Ему как атаману выделили гамак, но на завтрак князь получил ту же еду, что и все: кусок тушеной рыбы в соусе из какой-то крупянистой пакости и ковш чуть разведенной вином воды.
Когда он поднялся наверх, кочи уже шли прямо на солнце. Видимо, Трескач решил повернуть к югу раньше, чем вчера намеревался. У штурвала ныне стоял Гагар, борода которого развевалась на ветру, подобно маленькому адмиральскому вымпелу, купец же, поглядывая на горизонт, прокручивал в руках длиннейший пергамент, смотанный в рулон и густо исписанный. Помимо букв на нем имелись и простенькие рисунки в виде темных силуэтов.
Атаман, ничего не говоря, встал к другому борту – не хотел отвлекать занятых прокладкой пути корабельщиков.