— Нина, ты прекрасно готовишь. Пожалуй, я взял бы тебя к себе поварихой.
— Да ты меня уже взял, — заметила она. — Но я рада, что тебе понравилось. Знаешь, я еще хорошо пеку пироги. И знаю великое множество различных рецептов. Другое дело, что ты можешь не захотеть набирать столько калорий. А если все же захочешь — получишь море удовольствия.
Он слушал ее, смотрел на нее и понимал, что она нравится ему все больше и больше. Отчего-то ему захотелось ее обнять. Потом появилась абсолютно шальная мысль — усадить ее к себе на колени и поцеловать. Как-то успокоить. Наговорить ей на ухо разных милых слов, подбодрить ее, сказать, что мачеха ее — просто опасная наглая тетка и это ничего, что Нина ее укокошила. Но, с другой стороны, она же убила женщину!
— Скажи, где… труп твоей мачехи?
— На той квартире, где она жила вместе со своим хахалем.
— А фамилия ее?
— Она взяла фамилию моего отца, выйдя за него замуж, поэтому ее фамилия — Вощинина, как и у меня.
— Зовут ее как?
— Ну у тебя и память! Маргарита.
— Но разве твоя фамилия тебе досталась не от мужа?
— Нет, я оставила девичью, вступив с Вадимом в брак.
— А как его фамилия?
— Борисов.
Герман мысленно уже звонил Рубину с просьбой выяснить: кто они все такие и что слышно о Маргарите Вощининой и Вадиме Борисове? И где, при каких обстоятельствах обнаружили их трупы? Интересной, наверное, была бы реакция Льва на подобную просьбу! Он непременно спросил бы: и в какое такое дерьмо ты, друг мой, вляпался?
— Знаешь, здесь так хорошо, — сказала Нина, разливая чай по чашкам. — Тихо, спокойно, и мне тут так… уютно. Вот только снег. Его так много, завалил все вокруг! Сад, дорожки, замел ворота, я не говорю уже о гараже. Здорово, что ты такой запасливый. Я заглянула в кладовку — там много разных консервов. Это уже хорошо. Хотя бы с голоду не умрем. А то представляешь: у нас целая куча денег, но нет еды! А как здесь с водой?
— Вообще-то, может, ты заметила, в кладовке стоят баллоны с покупной водой и с родниковой. Еще здесь есть колодец, но я редко пользуюсь водой из него.
— А куры? — Она посмотрела на Германа как-то странно, и он вдруг вспомнил, что забыл отпереть курятник и не покормил их! Он так увлекся своими размышлениями о том, опасно ли жить под одной крышей с убийцей, что позабыл о своих курочках.
— Нина… Я забыл!
Он вскочил, чтобы тотчас броситься вон из дома, в курятник, но Нина его остановила:
— Не переживай. Я надела твои валенки, взяла чайник с теплой водой и пошла, проваливаясь в снег по самые уши, в курятник. Еле-еле открыла калитку, потом расчистила немного снег под дверью, вошла туда. Знаешь, они все живы, в курятнике не так уж и холодно. Я налила им теплой воды, подсыпала кукурузы, зерна, семечек. Еще покрошила вчерашний хлеб. Думаю, у них все хорошо. И, конечно, я их не выпустила на мороз.
— Нина, ты умница!
— Да просто я понимаю твое состояние. Ты выбит из привычной колеи, из привычного ритма жизни. И в голове твоей вертятся совершенно другие мысли. Ведь ты же никак не можешь успокоиться из-за меня! У тебя уже крыша едет оттого, что ты никак не можешь решить — оставить меня в своем доме или отправить в психушку? Но теперь-то тебе уже просто придется терпеть мое присутствие — смотри, какой снегопад начался! Мы теперь окажемся надолго заперты здесь. Вдвоем.
Герман бросил взгляд в окно, и до него только сейчас начало доходить, что они действительно отрезаны от всего мира. Что его заветное желание — отгородиться от людей — только сейчас приобрело свой истинный смысл: снег засыпал не только сад и участок перед домом и курятником, гаражом и воротами, он завалил и лесную дорогу, соединявшуюся с основной московской трассой. И кто знает, когда еще ее расчистят киселевские трактора?
— Спасибо за обед, все было очень вкусно, — сказал он. — Хочешь послушать музыку?
— Твою?
— Нет. Вебера, к примеру, слышала о таком композиторе?
— Слышала. Я же не в дремучем лесу жила… вроде тебя! — Она усмехнулась. — Он же рок-оперы пишет. «Иисус Христос — суперзвезда», например.
— Еще?
— Ну… «Кошки», кажется. Мне ужасно нравится музыка из этого мюзикла. Да и вообще забавный сюжет. Думаю, «Призрака Оперы» тоже он написал?
— Все правильно.
— А у тебя есть записи Сары Брайтман?
— Конечно, есть!
— Вот ее бы я с удовольствием послушала. Как и Лару Фабиан.
— Хорошо. В такую погоду только музыку и слушать. Смотреть в окно, как падает снег, и слушать, слушать…
— Я только посуду помою.
Она производила впечатление очень аккуратной девушки.
Герман нашел диски с мелодиями Сары Брайтман, и вскоре по дому поплыл ее божественный голос. Расположившись в своем любимом кресле перед пылающим камином, Герман, слушая музыку, поджидал Нину. И, хотя он знал ее меньше суток, отчего-то так жалел ее, так понимал, и эта музыка словно бы подталкивала его к тому, чтобы он оправдал все совершенные ею убийства. Больше того, музыка творила нечто невообразимое — Нина представлялась ему героиней какого-то психологического триллера. И он подумал, что, если бы Лева Рубин — продюсер, надо сказать, универсальный, — заинтересовался подобным сюжетом, то наверняка он поручил бы какому-нибудь хорошему автору написать сценарий, а потом снять фильм, который назывался бы, к примеру: «Снег. Мелодия убийства». Или: «Январь. Кровавый шлягер». Словом, что-то зимнее, холодное, интригующее и непременно связанное с убийствами.
Вот что такое берущая за душу музыка, да еще и в исполнении столь гениальной певицы, как Сара Брайтман! Кто знает, может, и историю мальчика Мити и его любви, так трагически закончившуюся, он сам, Герман Родионов, сможет нанизать на не менее гениальные мелодии, и, слушая их, люди будут рыдать… Он закрыл глаза и увидел себя в кинозале. Так бывало с ним всегда, когда он только приступал к работе над музыкой к фильму (промелькнула мысль, что контракт-то еще не подписан, может, все еще изменится, и ему не придется сочинять музыку именно к этому фильму). И как теперь вообще подписать этот контракт, раз их засыпало снегом и отрезало от всего мира?
И тут он, вспомнив, что за него это может сделать Лева, бросился к компьютеру, включил его и очень обрадовался, выяснив, что Интернет, несмотря на снегопад, действует. И есть письмо от Левы! Как получается, что, стоит только Герману о нем подумать, и Лев — тут как тут. Удивительный человек этот Рубин!
«Герман, привет. Нас тут завалило снегом. Синоптики не советуют вообще выходить без нужды из дома. Однако я вчера ночью пил с Коровиным и, несмотря на легкое подпитие, все же умудрился договориться с ним о том, что подпись на контракте будет моя. Высылаю тебе проект контракта, ознакомься, дружище, и напиши, с какими пунктами ты не согласен. Но скажу тебе на ухо, что контракт — прекрасный, и ты, прочтя его, готов будешь подписаться под каждым его пунктом! Жду ответа. Постарайся выдержать эту пургу… Могу себе представить, каково тебе сейчас там, в заснеженном лесу, одному… Был бы ты умным мужиком, прихватил бы с собой бабу. Ладно, все. Читай контракт. Жду ответа. Твой Лева».
Герман застрочил ответ, даже не взглянув на текст договора:
«Лева, спасибо! Сейчас почитаю контракт. Но у меня к тебе одно дело. Прошу тебя, об этом — молчок. Словом, я познакомился с одной женщиной. Ее зовут Нина Вощинина. Живет на Трубной улице. Пожалуйста, свяжись сам знаешь с кем, наведи справки. Думаю, она — моя поклонница, но я должен знать о ней все — замужем ли она, с кем живет, есть ли у нее дети и все такое…»
Когда он писал, постоянно оглядывался — боялся, что за его спиной вдруг возникнет Нина. (С ножом в руке! Ха-ха.)
Рубин ответил моментально, по скайпу:
«Втюрился, что ли?»
«Можно и так сказать».
«Я рад за тебя. Все сделаю. Смотри не подкачай!»
«Я отключаюсь».
«Ок».
Захлопнув крышку ноутбука, Герман услышал громкое биение собственного сердца. Так разволновался. Словно он совершил по отношению к Нине предательство.
Она же, тактично переждав опасный момент, на редкость вовремя появилась в гостиной. Села рядом с Германом в соседнее кресло и уже знакомым жестом закрыла лицо руками.
Он понял, что сейчас последует очередное признание. И оно не заставило себя долго ждать.
— Боже, какая музыка… Да от такой музыки сердце может остановиться! От счастья.
— От счастья?
— Да, от счастья жизни, понимаешь? Как же хорошо, когда ты жив и здоров, и за окном — такая метель… Ты видел, что там творится?
— Нет, — Герман бросил взгляд в окно, но не увидел ничего. Встал, подошел, раздвинул кружевные занавески и понял, что на улице метель, стекла практически залеплены снегом.
— А если нас засыплет с головой и мы не сможем дышать? — спросила Нина.
— Не засыплет. У нас же камин, труба… Нет, это исключено. Нина, у меня такое чувство, будто ты хочешь что-то мне сказать.
— Да нет. Не то чтобы сказать… Просто я хотела поделиться с тобой своими мыслями и узнать, что ты думаешь по этому поводу.
— Ну, давай, говори.
— Тебе не кажется, что у нее голос, как у ангела?
— Кажется.
— Знаешь, в такие минуты, как мне кажется, каждый человек думает о чем-либо высоком… Хорошо, я расскажу тебе кое-что. Понимаешь, в жизни очень много зла. Ты согласен?
— К сожалению, это так.
— Но некоторые люди живут, ничего такого не замечая. И не потому, что они не желают видеть это зло, нет, просто оно как бы обходит их стороной. Это счастливые люди! И им просто повезло. Скажи, когда ты жил в Москве, у тебя были знакомые или родные, у которых случилась бы какая-нибудь трагедия? И повлияло ли это как-то на тебя, на твое творчество?
Поскольку он не смог быстро вспомнить ничего такого, что подошло бы к этой теме, он подумал о Леве Рубине, о том, что Лев каждый вечер слушает, как за стенкой его квартиры дочь измывается над прикованной к инвалидному креслу матерью, и сердце Рубина разрывается от жалости к этой несчастной старушке, но он ничего не делает для того, чтобы изменить положение дел.
— Пожалуй, нет, — ответил он, считая, что не вправе пересказывать Нине чужую историю. — Это значит, что я — счастливый человек?
— Конечно! Хотя, может, ты просто сейчас не можешь ничего такого вспомнить. Когда-нибудь ты непременно припомнишь какую-нибудь историю, не оставившую тебя равнодушным, и подумаешь обо мне, о моих словах.
— Может, у тебя гипертрофированное, обостренное чувство восприятия всего негативного? И вызвано это определенными жизненными обстоятельствами? Потому и грубую шутку своего мужа ты приняла так близко к сердцу, а потом еще и этот поступок твоей мачехи…
Вдруг ее лицо на мгновение просветлело, она явно собралась что-то сказать, признаться ему в чем-то еще, но, вероятно, тут же передумала. Просто вздохнула судорожно и закашлялась, словно подавившись невысказанными словами.
— Знаешь, я бы, может, и не поверил тебе, если бы не пистолет, который ты мне показала, и деньги. Надеюсь, они настоящие? Вернее, мне хотелось бы, конечно, чтобы все это было розыгрышем, — признался он.
— Да разве такими вещами шутят? И пистолет настоящий, и деньги. Не расстраивайся так! Это же не ты совершил убийство, а я, я, понимаешь? И это мои грехи. А ты только помогаешь мне. К тому же, если вдруг меня все-таки вычислят и найдут, ты просто скажешь, что и понятия ни о чем не имел. Мол, мы познакомились с тобою самым обыкновенным образом, я сказала тебе, что я — твоя поклонница, влюблена в тебя, тем более что это чистая правда. Неужели ты думаешь, что я обратилась бы к тебе за помощью, если бы не была в тебя влюблена?!
— Нина! Ты не перестаешь меня удивлять!
— По-моему, ты и так должен был это почувствовать. Огромное количество женщин влюблены в тебя! Разве у тебя нет своего сайта, где женщины не признавались бы тебе в любви?
Сайт у Германа был. Только занимался им нанятый Рубиным человек, следивший за тем, чтобы все было в порядке и сайт не засорялся письмами сумасшедших влюбленных теток. Понятное дело, не обходилось и без рекламы — оттуда можно было бесплатно скачивать отрывки с последних дисков, а также заказать и сами диски.
— Я понимаю, что кому-то может понравиться моя музыка. — Герман почувствовал, что краснеет. — Но я…
— Брось, ты прекрасно знаешь, что нравишься женщинам. Ты красивый, даже очень! И чем-то похож на Джереми Айронса. Что-то в тебе есть такое… сексуальное. К тому же ты очень талантлив, и твоя музыка отражает состояние твоей души. Музыка у тебя светлая, грустная, я бы даже сказала, гениальная! Я могла бы целыми днями слушать ее.
— Если бы ты любила меня, — пробормотал он, заметно нервничая и смущаясь, — то не стала бы так меня подставлять.
— Прости. Ты же понимаешь, что рано или поздно я оставлю тебя, уйду. Мне нужно только одно: чтобы люди, занятые поисками преступника — меня, закрыли бы свои дела и расписались в своем полном бессилии.
— Но это же невозможно!
— Почему?
— Да потому, что ты тоже исчезла — просто как жена твоего мужа, Вадима! И тебя тоже ищут, только, скорее всего, как жертву. И когда же ты собираешься вернуться в свою прежнюю жизнь? Когда? И как, каким образом?! Может, все-таки тебе стоит вернуться уже сейчас и сказать, что ты пришла в себя где-то на дороге? Назови какое-нибудь место неподалеку от того места, где ты расправилась со своим мужем и его приятелем. Опиши злодея, якобы гнавшегося за тобой. Спрячь пистолет куда-нибудь подальше и поглубже. И тогда ты окажешься вне всяких подозрений.
— Да? А как же моя мачеха? Получится, что все вокруг меня погибают. А я — жива! Нет, я боюсь.
— Но ты же убила их не просто для того, чтобы стереть с лица земли, наверное, ты хотела как-то облегчить себе жизнь, избавиться от тех, кто тебе мешал, разве не так?
— Нет. Я просто приговорила их, понимаешь? Я не допустила того, чтобы меня изнасиловали, предали! И не позволила кому-то забрать мою квартиру!
— Значит, ты действительно собираешься сделать пластическую операцию и поменять паспорт?! Думаешь, у тебя получится?
— Если ты мне поможешь — да.
— Но как?!
— Тебе почти ничего не понадобится делать. Сначала надо переждать какое-то время, а потом ты отвезешь меня к одному хирургу. Я тебе скажу, куда именно.
— У тебя есть знакомые «пластики»? Может, ты уже когда-то меняла свою внешность?!
— Нет. Такими глупостями, если бы мне не приспичило, я бы никогда не стала заниматься. Я вполне довольна своей внешностью. Но когда речь идет о жизни, о безопасности… Герман, я просто жить хочу!
— Ладно, хватит об этом. Я уже пожалел, что вновь завел разговор на эту тему. Давай лучше музыку послушаем.
Она внезапно улыбнулась и, поцеловав его — быстро, мимолетно, в щеку, замерла в своем кресле, уставившись на пляшущий огонь в камине.
7
Так случилось, что они больше трех часов проспали — каждый в своей комнате. Метель расслабила их. Закрывать кур и задать им вечернюю порцию корма они отправились вдвоем. Надев валенки, проваливаясь по пояс в сугробы, они добрались до курятника.
Снег все валил и валил, забивался в волосы и шапки, залеплял глаза.
— Хорошо, что я не накрашена! Вообще-то, — кричала она, пытаясь перебороть завывание ветра и прикрываясь рукой от снега, — я всегда крашусь! А здесь, у тебя, веду себя как дома!
В курятнике было тихо и относительно тепло. Куры сидели на своих насестах и с удивлением смотрели на рассыпанный для них корм.
— Похоже, они сыты. Можно было и не приходить, — сказал Герман.
— Ты такой смешной! Кур завел. А вон тот сарайчик… там ты коз собираешься держать?
— Почему именно коз?
— Не знаю. У них молоко полезное.
— Нет, я никого там не собираюсь держать. И в сарай этот не хожу.
— Почему?
— Неприятные воспоминания.
— Зачем ты тогда его построил?
— Это не я построил.
— А кто же?
— Бывший хозяин.
— Он тоже был любителем пожить самостоятельно, в отдалении от благ цивилизации?
— Да.
— И где же он?
— Много будешь знать — скоро состаришься.
Герману вдруг стало нехорошо. «Понимаешь, в жизни очень много зла. Но некоторые люди живут, ничего такого не замечая. И не потому, что они не желают видеть это зло, нет, просто оно как бы обходит их стороной. Это счастливые люди! Скажи, когда ты жил в Москве, у тебя были знакомые или родные, у которых случилась бы какая-нибудь трагедия!»
Как же он мог забыть об этом?!
Но признаваться этой чужой ему девушке о том, что он пережил здесь, в нескольких шагах отсюда, он не хотел. Все это было слишком личным. Да и какое ей дело до его душевных переживаний? Ведь она расспрашивала его исключительно для того, чтобы оправдаться перед ним, объяснить, как она могла дойти до убийства! И вообще, не проявление ли это ее грубейшего эгоизма?
Вернулись они в дом все в снегу, мокрые насквозь. Пришлось переодеваться, приводить себя в порядок.
— А я так хорошо поспала, — сказала Нина, вытирая мокрое лицо полотенцем. — И никакие кошмары меня не мучили. Просто отключилась. Может, это снег отрезал меня от прошлого?
— Может, — грубовато ответил Герман. Он уже понял, что день прошел бездарно, он практически не поработал. — Знаешь, мы ведем себя, как животные. Едим, спим и все.
— Думаешь, если бы ты был один, ты бы активно работал в такую погоду? Не верю! У тебя мелодии такие солнечные.
— Неправда.
— Правда. И вообще, если организм просит еды или сна, значит, ему надо помочь в этом. Во время сна человек копит силы. Герман, зачем я успокаиваю тебя? Ты гораздо старше меня и сам все знаешь. Ладно, может, ты и не собираешься ужинать, но я все равно пойду и что-нибудь приготовлю.
Услышав ее последние слова, он устыдился того, что при одном упоминании слова «ужин» ему захотелось есть.