— Сыночек! Нам надо поговорить.
— Мама, а почему ты на меня прыгала? И на полу сидишь?
О! Эти дети! Только что собирался в молчанку уйти, а теперь ему интересно, почему мама гимнастические упражнения коряво выполняет.
— Никиток, давай поговорим? Найдем укромное местечко и поболтаем. Где у нас укромное местечко?
— На твоей кровати.
Родительская постель для всех детей — самое безопасное, до блаженства уютное место. Конкретное родовое гнездо без понятия об абстрактном понятии «родовое гнездо». Пристанище, в котором получишь дозу успокоительной неги, прежде чем тебя отправят на свою кровать, «где надо спать, а не носиться по квартире».
Этого лишены ребятишки в детдомах, и я не знаю, чем заменить родительское гнездо, ведь не спонсорскими плюшевыми игрушками или компьютерами. Хуже того, неоценённая, самоотверженная, заслуживающая государственных премий работа многих воспитательниц в детских домах не может компенсировать оберег родительской постели. Меня это терзает.
Сегодня, когда внук Кирюша (исключительно в отсутствие родителей) пришлёпывает ко мне среди ночи, забирается под мое одеяло, требует подвинуться, укрыть его (и чтобы дедушка не храпел!), я в полудреме блаженствую. Вот прибежал мой любимый, ненаглядный, ему-то требуется от меня лишь оберегающее тепло — бери, кровинушка, сколько можешь.
Внучка Сашура под утро регулярно запрыгивает в постель родителей, Никиты и Ани. Рассказывают про ее привычки, а я счастливо улыбаюсь: правильно, хорошо, моя Сашура получает необходимую дозу ощущения безопасности.
Большое спасибо детской психологии, которая дошла до признания положительности короткого присутствия детей в родительской постели. Это написали в новых книжках, которые читают мои невестки, Галя и Аня. А в наше-то время другое провозглашали: на руках не держать, пустышки не давать, не укачивать, в свою постель не пускать — и вырастет человек весь из себя совершенный. Моя подруга, уверовавшая в эти бредни, до сих пор со слезами на глазах вспоминает, как они с мужем обнаруживали утром маленького сына в изножье кровати — скрючившегося от холода, мокрого, описавшегося. Ведь в кровать к маме с папой — нельзя! Так хоть рядышком. Где теперь эти теоретики? Чтоб им пусто было!
Когда бездетные педагоги воспитывают, тугие на ухо дирижеры руководят оркестром, подмастерья сапожника берутся шить пуанты, доценты считают себя способными руководить страной, добра не жди. Нам-то что остается? Жить своим умом. Хотя свой настоящий ум формируется годам к тридцати, если формируется.
Мы с Никитой уютно устроились. Но тут пришел Митя и полез на кровать (какой-то секретно-интересный разговор намечается, а я пропущу?).
У Мити свои проблемы. Вынужден ходить в первый класс, где учат буквы и цифры, складывают три плюс два. Он в таком отчаянии, что уже не спрашивает нас, зачем надо ходить в школу. Он тайком читает книжки во время уроков и открыто — на переменках. Замечу, что, когда Митя шел в первый класс, он быстрее меня выполнял в уме арифметические действия (сложение-вычитание) с трехзначными числами. К моменту окончания первого класса Митя отупел, сдал позиции — я быстрее считала, хотя на двузначных числах сынок меня все-таки обгонял. Но и на солнце имелись пятна. С точки зрения правописания Митя был самым отстающим из отстающих.
— Никиток, пусть Митечка с нами побудет? — спросила я старшенького, притягивая к себе младшенького.
— Ладно, — милостиво согласился Никита. Митька, я тебе разрешаю.
— А я тебя не спрашивал, это мама спрашивала…
— Мальчики, не препирайтесь! — обнимала я одного за ножки, а другого за плечи. — Устроились? Ситуация у нас сложная. Никите класс объявил бойкот, безо всяких причин, правильно? — на всякий случай переспросила я.
— Правильно, — подтвердил Никита.
— Класс — это все в четвертом? — уточнил Митя.
— Да. «Класс» в данном случае — это метонимия. Мы употребляем единственное число, а подразумеваем множественное, всех детей. Или «город» — не как географическая точка, а всё его население. «Боец должен чистить ружье» — ведь не один боец, а каждый. «Все флаги в гости будут к нам» — как замена понятия «все страны». Это уже синекдоха, кажется. Не сбивайте меня!
— Сама, мама, отвлекаешься.
— Тогда пусть говорит Никита. Что происходит, сынок?
— Я не знаю, почему они со мной как с предателем.
— А учительница знает про бойкот?
— Нет, наверное.
— Мы мечтали, что приедем в Мехико, где люди прекрасны, а природа великолепна, — говорила я. — Природа не подкачала, а люди… Они везде одинаковые. Процент хороших и плохих, добрых и злых, интересных и глупых.
— Какой процент больше? — спросил Митя.
— Зависит от коллектива. Не перебивай меня, или пойдешь за дверь. Никиток, очень хорошо, что именно сейчас тебе второй раз довелось пережить человеческую жестокость.
— Почему хорошо? — возмутился Никита. — И почему второй раз?
— Впервые тебя запрезирали, когда ты вскочил на гороховом поле, ребята не поняли мотива твоего поступка. Хорошо, потому что — воспитание характера. Его, характер, надо тренировать, как мышцы. Закалять, как тело. Иначе человек вырастает слабым и безвольным. Не было испытаний — не будет стойкости. Если не довелось испытать трудности, то откуда возьмется умение их преодолевать? К сожалению, в жизни, начиная с детского сада и заканчивая пенсией, подчас возникают ситуации, когда кажется, будто весь мир против тебя.
— Весь мир — это метопипия? — уточнил Митя.
— Метонимия. Да. Мир как бы сужается до небольшого круга людей, в котором тебя не понимают, недооценивают, да просто вредят тебе. Ты знаешь, что за границами круга есть другие, хорошие, люди. Но в этот момент тебя более всего ранит несправедливость тех, кто в кружке. Ведь бывает, что мы с папой вас не понимаем или неправильно судим? — вырвалось у меня.
— Бывает! — хором согласились мальчики.
— Но потом-то мы разбираемся! — с нажимом произнесла я. — И все становится на свои места.
Мы еще долго говорили о превратностях человеческих отношений. Я рассказала, как в детстве подруги несправедливо заподозрили меня в воровстве фантиков от конфет, которые у нас были своего рода «деньгами» при обмене лоскутков материи или пузырьков от духов. И девочка, которая украла фантики, громче всех выступала с обвинениями. Но ведь в итоге выяснили-таки, кто воровка, справедливость восторжествовала. Она всегда торжествует, если не бездействовать, не складывать крылышки.
Никита и Митя на волнах доверительности покаялись мне в некоторых «преступлениях», которые в другой ситуации вызвали бы у меня гнев. Но я только ущипнула Никиту: «Очковтиратель!», — когда он признался, что подтирал ластиком отметку в дневнике, и теснее прижала к себе. Потрепала за вихры Митю, когда он рассказал, как изучал техническую мощь унитаза — отматывал от рулонов туалетной бумаги ленты и спускал, пока не забилось. «Хулиган!» — Я высвободила затекшую руку и удобнее устроила Митю. «Что, мы унитаз не починим? — думала я. — Или туалетной бумагой не запасемся?»
Как я ни наслаждалась атмосферой душевного единения с сыновьями, но все-таки постаралась выяснить некоторые мне совершенно непонятные реалии. Мити-первоклассника тетрадки по письму: в начале строчки — как положено, буква в клеточке, потом две буквы в клеточке, потом три буквы, к концу строки — мешанина. Следующий абзац, вроде: «мама мыла раму» — все нормально, каждая буква на отведенном месте. Потом снова — буквы как слепившиеся пластилиновые человечки.
Оказывается! Мите настолько скучно и противно было чистописание, что он придумал себе игру: вписать на строчку заданное предложение. Поместится или не поместится? Как буквы распределить, чтобы влезли? А мы с учительницей понять не могли: мальчик неглупый, а диктанты пишет, как дебил.
У математиков, доложу я вам, уже в детстве поиск алгоритмов присутствует. Они не только придумывают задачи, но и ищут им красивые решения.
Переваривая информацию, совершенно не представляя, как Митю отвадить от экспериментов со школьными тетрадями (оценки в которых объективно снизят балл успеваемости), я молчала.
— Митька! — сказал Никита. — В школе по предметам, арифметика там или русский, играть — себе дешевле.
— Себе дороже, — автоматически поправила я.
— Ага! — согласился Никита. — Митя, ты им сделай, чтоб не придирались. Разве тяжело?
— Легко, — заверил Митя.
— Вот и выдай им, чтоб не приставали. У меня много раз так было. И мама не будет нервничать, и папу не станет звать.
— Скучно ведь! — сказал младший сын старшему.
— Ага. Но надо воспитывать эти… характеры.
— Зачем мне характер?
Я лежала, замерев, дети словно забыли о моем присутствии.
— Митька, ты дурак! У каждого человека есть характер, чтобы уважали.
— Митька, ты дурак! У каждого человека есть характер, чтобы уважали.
— Чтобы другие уважали? — уточнил Митя. — Я хочу себя сам уважать. Как бабушка Саша. Плохо, что ее тут нет.
— Ужасно плохо, — согласился Никита.
— Она бы поняла.
— Ага!
— Она здоровская.
— Я скучаю без бабули Саши.
— Я к ней часто хочу.
— Я тоже.
У меня вырвался горестный вздох — знали бы мальчики, как мне не хватает мамы.
На пороге спальни появился Женя. Мы не слышали, как он вошел в квартиру.
— Лежебоки!
Я-то видела по дерганью мелких мышц его лица, что умиляется, что завидует — вы тут блаженствовали без меня.
— Ужина нет! Не накрыт стол! — изображал тирана Женя. — А они на кровати валяются!
— Что там ужин, — говорила я, вставая. — У мальчиков домашнее задание не сделано. Гора неглаженого белья, включая детскую школьную форму и твои сорочки. Если утром у тебя нет свежего белья, ты неистовствуешь как рыцарь, которому оруженосец доспехи не начистил. Распределяем обязанности: дети идут готовить уроки, ты жаришь картошку, делаешь салат и варишь сосиски. А я займусь бельем.
— Детям, как всегда, самое простое, — буркнул Женя.
— Папа, давай поменяемся? — предложил Никита.
— Папа, ты знаешь, что такое метонимия? — спросил Митя.
— Я-то знаю, но… пусть мама объяснит.
При всем почтении к родителям дети рано стали оттачивать на нас свои острые язычки.
Сидим как-то за столом. Муж за что-то сыновей журит, журит. В финале заключает:
— Недаром говорится, что природа отдыхает на детях.
— Извини, папа, — говорит тринадцатилетний Митя с лукавой усмешкой.
— Что такое? — настораживается Женя.
— Природа отдыхает на детях гениев.
Расхохоталась первой бабушка, уж больно ловко
Митечка нас в негении записал.
Другой раз Никита сказал папе:
— Когда рассказываешь, как надо себя вести, ты похож на голову Кашпировского.
Тогда вся страна ежевечерне прилипала в экранам телевизоров, с которых талантливый гипнотизер, лицо — крупным планом — зомбировал народ.
Мою маму всегда очень радовало, что дети владеют иностранными языками. Сама она когда-то учила немецкий, английского и испанского не знала.
Мы приехали в отпуск, Никите двенадцать лет, Мите девять. Бабушка печет им блинчики, подкладывает горяченькие со сковородки. Внуки с умным видом беседуют. Никита говорит на английском, Митя отвечает по-испански. Бабушка умиляется, светится от радости. Я влетаю на кухню, хватаю блинчик, быстро прожевываю, собираюсь выскочить, но торможу у порога, прислушиваюсь к диалогу.
В переводе на русский это звучало так:
— Ты баран, — говорит Никита.
— А ты козел, — отвечает Митя.
— У тебя в голове мусор.
— А у тебя вообще головы нет.
— Обезьяна!
— Мороженая рыба!
— Сам ты размороженный дурак.
К удивлению мамы, я вспыхиваю и начинаю гневно стыдить детей:
— Как вам не стыдно? — по-русски. — Пользуетесь тем, что бабушка языков не знает? — по-испански и повторяю по-английски.
— Что происходит? — хмурится мама.
— Сейчас два эти полиглота переведут тебе на родной язык, о чем говорили.
— Бабуля, мы шутили, — тупит взор Митя.
— Ага, — подхватывает Никита, — новые слова закрепляли.
Когда я пересказываю маме, какими характеристиками обменивались внуки, она только пожимает плечами и спрашивает:
— Еще блинчиков?
Я снова возвращаюсь к этой ситуации, когда мы остаемся с мамой вдвоем. Говорю о двойном «правонарушении»: во-первых, неприлично говорить на
языке, которым кто-то из присутствующих не владеет. Во-вторых, они обзывали друг друга!
— Во-первых, — спокойно возражает мама, — дети знают, что мне нравится, когда они говорят по-иностранному. И ты изъяснялась не по-русски, кстати. Во-вторых… Неужели ты можешь представить, что два мальчика общаются как слащавые барышни? Один: «ты пуся!», другой: «ты муся!» Какие пуси-муси у нормальных мальчишек?
Мама обладала счастливым и редким среди женщин даром не делать из мухи слона. Даже когда, по моему мнению, вместо мухи был крокодил, мама утверждала, что до слона ему далеко. Истерические тревоги и преувеличение опасности мама считала личной забавой: хочется тебе нервничать — на здоровье! Но не выплескивай свои эмоции на окружающих. Тем более — на детей. Никто не должен расплачиваться за чужое настроение. Плохое настроение, отыгранное на других людях, — признак дурного нрава.
Прежде я задавала себе вопросы: «Как бы поступила мама? Что бы она сказала, сделала?» Так другие люди восклицают: «Господи, подскажи!» Но Бог не любит, когда его тревожат по пустякам. И не каждому ведь повезло иметь мудрую маму.
Теперь я все реже себя спрашиваю. Постарела. Да и то сказать: должен человек своим умом жить, не тревожа Бога или память мамы.
МЕКСИКА
У нас было две длительные командировки в Мексику — в общей сложности семь лет. Жизнь за границей имеет свои негативные стороны, но сейчас говорить о них не к месту. Мы с мужем, тридцатилетние, находились на пике физической формы. Мы приобрели друзей, которые до сих пор — близкие, с которыми сообща растили наших многочисленных детей. Для них Мексика стала второй родиной.
Долго раздумывая, какими штрихами, не углубляясь, не уходя в сторону, описать этот период семейной жизни, я решила обойтись малой кровью. Вставить в книгу часть давнего своего рассказа — то есть не нового, уже публиковавшегося. Утех, кому придется перечитывать по второму разу, прошу прощения.
Замечательная английская писательница Айрис Мёрдок устами одного из своих героев говорит, что культурный человек может испытывать глубокое унижение, находясь среди иностранцев и не владея их языком. Это — чистая правда.
Поскольку о длительной командировке в Мексику было известно заранее, я решила подготовиться и взять уроки испанского языка. Репетитор хвалила меня за успехи в грамматике и долго (за те же деньги) втолковывала главную проблему русских за границей — боязнь вступить в общение из-за возможных ошибок в речи. Американцы не дрейфят, немцы не опасаются и прочие французы не боятся, имея десяток слов в багаже, раскрывать рот. А русские, этакие великие немые, придавленные в нескольких поколениях железным занавесом, даже прилично зная язык, хлопают глазами и заикаются.
Словом, психологически я была готова преодолевать национальные комплексы. Но к моменту приезда в Мехико оказалось, что в моей памяти осели только местоимения — я, ты, он, она и предлоги — на, в, над, под. С местоимениями в испанском обошлись лихо, их отбросили. Например, мы говорим «я работаю», а по-испански просто «работаю». Ясно же, что не «он работаю». Общаться с помощью одних предлогов затруднительно даже самому раскрепощенному итальянцу.
Такой жизнерадостной идиоткой, как в первые месяцы за границей, я не была никогда. Улыбалась направо и налево: извините, я вас не понимаю — улыбка; похоже, мне сказали комплимент — не благодарю, но на всякий случай рот растягиваю; все смеются, наверное, анекдот рассказали — подхохатываю.
Изучать испанский язык я пошла в государственный университет на факультет для иностранцев. Чтобы не тянуть кота за хвост, записалась на интенсивный курс — пять часов занятий каждый день.
В интернациональной группе из десяти человек я была единственной русской. Более всего меня восхитили корейцы и японцы. Они честно выполняли громадное домашнее задание, старались до испарины, но… Логика языка, отличного от их родного, не давалась, они говорили с чудовищным, не поддающимся расшифровке акцентом. Восточные трудяги оставались на «второй год» после каждого трехмесячного курса и упорно продолжали учебу. Когда теперь я слышу речи о великом будущем азиатского региона, верю безоговорочно.
Суть методики преподавания родного языка как иностранного та же, что и при обучении щенка плаванию. Через две недели нас заставляли читать газеты и смотреть мыльные оперы по телевизору, потом пересказывать их на уроках. Газетную статью я за завтраком подсовывала мужу: «Скажи мне быстренько, о чем тут речь». Мыльные оперы, которые действовали на меня как снотворное, сочиняла сама, обнаружив, что преподаватель их не смотрит, а корейцы и японцы не выдадут по причине дружественности и оторопи от разницы в понятом сюжете.
— В семью Хуана и Лючии, — отчитывалась я на занятиях, — приезжает сестра Лючии Тереза. Она беременна, но не от своего мужа Идальго, а от сына его шефа Рамиреса. Рамирес влюблен в Марию-Елену, свою мачеху, но под действием наркотиков, которые ему ввела Тереза, и после автомобильной катастрофы, в которую он попал со своим другом Игнасио, прямо на больничной койке вступает в интимные отношения с Терезой. Мачеха Рамиреса Карменсита влюблена сразу в двоих — Хуана и Игнасио. Но она благородная женщина и предлагает Лючии, то есть Терезе, усыновить будущего ребенка. Неожиданно обнаруживается, что служанка Терезы на самом деле ее родная мать, а ее настоящий отец, который соблазнил служанку сорок лет назад, также родной отец Хуана и одновременно противник по бизнесу шефа Рамиреса, то есть мужа Карменситы.