Коптельцев сунул в рот папиросу, чуть выгнулся в кресле дугой, чтобы нашарить в кармане брюк зажигалку. Щелкнул, пыхнул. Затянулся. «Тянет время. Думает», – понимал Зайцев. Коптельцев выпустил через нос два клыка дыма. И через секунду на Зайцева уставилось дуло.
– Поздно, – сказал Коптельцев. – Поезд ушел.
В жирном кулаке Коптельцева пистолет казался меньше. Зайцев на долю секунды примерз к спинке стула. Еще есть полмгновения, чтобы отпрыгнуть.
Но Коптельцев положил пистолет плашмя и через стол пульнул Зайцеву.
Зайцев рефлекторно схватил.
– Читай, – приказал Коптельцев.
Зайцев повертел пистолет в руках. Увесистая немецкая вещица. С именной гравировкой в несколько строк. То есть не просто пистолет теперь, а наградное оружие.
Зайцев вернул пистолет рукоятью вперед.
– Прочел?
– Прочел.
– Молодец.
Зайцев молчал.
– А знаешь что? – Коптельцев за облаком дыма прищурил глаза. – Вижу, ты как-то тяжело сейчас все воспринимаешь. Переутомление налицо. Давай-ка я тебе дам выходной. Отгул. Отдохни. Заработал. Три дня, скажем. Как тебе?
Он стряхнул пепел.
– Нравится тебе такой расклад?
Зайцев встал. Пошел к двери. Взялся за ручку.
– Не нравится, – сказал он. И вышел.
– Ты куда? – тотчас поднял в вестибюле голову дежурный.
– А у меня отгул на три дня. Начальство отпустило, – бросил Зайцев.
– Везуха, – протянул дежурный.
На Невском Зайцев остановил извозчика. Быстро сторговался. Запрыгнул в старую, явно видавшую виды коляску. Зайцев равнодушно плавал глазами по ветхой оснастке; ему пришло в голову, что колымага – старше его самого.
– Отец, шарабан-то твой не развалится на полдороге?
– Ты скорей развалишься, – отозвался возница.
– Суровый ты больно.
– Не нравится – вылезай.
– Ты злой-то чего такой?
Извозчик принялся ругать фининспекторов и новый налог, грозивший навсегда прихлопнуть его предприятие. Его и десятки тысяч ему подобных.
– Ты вроде как нэпман, папаша. А с нэпманами сейчас знаешь как, – объяснил Зайцев. – На советские рельсы переходить пора.
– Я нэпман? Я?
– Не я придумал. Я тебе просто излагаю политическую ситуацию в стране.
– Ты откуда грамотный-то такой?
Зайцеву требовалось проветрить мысли. Болтливый старик отвлекал его.
– Из уголовного розыска.
До самого Елагина парка они доехали в полном молчании.
– Погоди, отец, не притормаживай карету свою.
– Чего?
– Проезжай кругом, говорю.
– Ты, товарищ милиционер, меня в свою службу не вмешивай.
– Никуда я тебя не вмешиваю. Просто кати вперед.
Копыта цокали по убитой, грузовиками выглаженной земле. В Елагином парке кипело строительство.
– Эй, уважаемый, – окликнул Зайцев парня с лопатой на плече.
– Ну?
– Это здесь больница строится?
– Не, – сказал тот, – тут парк. А где больница, я не знаю.
– Парк? Тут же и так парк.
– А это новый парк. Культуры и отдыха называется.
– Да ты что?
– Ага. Тут, ребзя говорят, такое было. Диверсантов разоблачили.
«Секретное расследование, ага», – отметил мысленно Зайцев не без издевки. А мужик продолжал – ему, видно, охота было поболтать, все ж таки перерыв в нудной работе:
– Все стройку начать не могли из-за них. А как разоблачили, так машины и пустили. Днем и ночью вон теперь, нагоняем.
«Поздно», – сказал Коптельцев. Теперь Зайцев своими глазами видел почему. Поодаль уже вздымалось колесо обозрения.
– Где ж больницу-то мне искать?
– Хрен его знает.
– Ладно. И на том спасибо.
Зайцев откинулся на сиденье.
Через несколько минут извозчик не выдержал, обернулся:
– Что, так и будем по набережной колыхаться?
– Вези обратно на Невский, – не сразу отозвался Зайцев.
– Оплата в оба конца, – предупредил тот.
– Само собой.
Зайцев все думал о гравированной надписи на пистолете Коптельцева: именное оружие вручил начальнику угрозыска сам товарищ Киров – с благодарностью за успешно раскрытое дело.
7
Зайцев увидел Нефедова сразу. Фигура торчала на углу Фонарного и Мойки, как условились. Перегнувшись через ограду, Нефедов, очевидно, глазел на воду, на уток, качавшихся на воде, как подсолнечная шелуха. Зайцев хотел уже окликнуть его, как услышал рядом с собой не шум даже – а то, как шум прекратился. Блеснул черный лак на крыльях. Машина остановилась – остановились и отражения домов, светлого весеннего неба. Зайцев прошел вперед.
– Товарищ Зайцев!
Из машины проворно выбирался крепыш. В руке фуражка. Надвинул ее покрепче.
– Товарищ Зайцев.
Зайцев дал ему подойти. Не стоит и глядеть в сторону Нефедова. Тот сейчас наверняка наблюдает издалека за результатом своей, так сказать, оперативной работы. Зайцев прикинул свои возможности. Дать под дых – и уйти проходными дворами. В машине только шофер, а Нефедов прибежать не успеет. Не догонят. Второй вариант: сдаться. Перестать оглядываться через плечо; Зайцев знал это внезапное спокойствие преступников в камере: все позади, хотя игра и проиграна.
Крепыш подошел.
– Товарищ Зайцев, разговор есть один.
– Отлично, – невпопад ответил Зайцев. Это усталое облегчение наваливалось на него, как сон.
– Так, может, сядем в машину? – гостеприимно предложил крепыш. – Тут недалеко.
Машина тем временем подкатилась ближе, поджидала: мотор работал. Мимо мелькнул прохожий, даже не глянул. На Фонарном народу немного. Подождали, гады, пока он свернет с шумной и людной Садовой. Шума не хотят.
Дверца распахнулась будто сама собой.
– Полезайте, – с тем же добродушием предложил крепыш. – Не надо нам шума, верно?
Зайцев забрался внутрь. Крепыш плюхнулся рядом, схватился одной рукой за кожаную петлю, другой легонько стукнул шофера по спине: поезжай. Знакомая до тошноты мизансцена. Фонарный переулок дрогнул и поплыл назад. Автомобиль сунулся мордой в арку, сдал назад, развернулся – и вырулил обратно на Садовую.
«Ну же, – сказал себе Зайцев. – Ну же». Как минимум два больших перекрестка до Шпалерной. Если не три. Уж на одном точно придется притормозить. Вот и шанс. Дернуть ручку, выскочить из машины – и ходу. Проходные дворы он знает лучше, чем эти гаврики знают собственные комнаты. Ищи-свищи. Мимо мелькала Садовая: телеги, трамваи, люди, люди, люди. Все мускулы напряглись.
Первый перекресток: регулировщик показывает жезлом «проезжайте». Не повезло, что ж. Машина свернула на Невский. Ничего. Там впереди перекресток с Литейным, даже лучше: большие доходные дома, построенные в 1860—1870-х, гирлянды проходных дворов идут насквозь через кварталы. Зайцев скосил глаза на крепыша: тот так и молчал всю дорогу, спокойно и прямо глядя перед собой в ветровое стекло. Зайцев собрался перед броском. Ощутил холод металлической ручки на двери. Уперся ногами в трясущийся пол.
Но машина покатила мимо широкой реки Владимирского проспекта, на той стороне превращавшегося в Литейный. Зайцев исподтишка обернулся на своего спутника. Так же торчит, как пень, прямо вперив оловянные глазки. Наконец на улице Некрасова машина свернула. А потом еще раз. В Басков переулок.
– Приехали, – объявил крепыш. – Вон парадная. Поднимайтесь на второй этаж. Квартира налево. Там открыто.
А сам и с места не двинулся. Ясно, не хочет светиться. В квартире ждут. Зайцев приоткрыл дверь. Крепыш тронул его за рукав.
– Только без выкрутасов, очень вас прошу.
Зайцев спрыгнул на тротуар.
И тут же ему стало невыносимо тошно. Он узнал этот облупленный, но когда-то покрытый рыжеватой штукатуркой дом. Эту решетку подворотни. Эту парадную. Это окно. Здесь он видел тогда Аллу.
Глава 16
1
Зайцев сунул деньги в окошко.
Но вместо папирос рука продавца вернулась ковшиком:
– Еще рубль с вас.
Зайцев выловил из кармана бумажки, сунул нужную. Взял плоскую картонную коробочку.
– Товарищ, огонька не дадите? – обернулся он к стоявшему позади в очереди. – Вот спасибо.
Наклонился с папиросой к горящей спичке. Пыхнул.
Ему казалось, что гнусный затхловатый запах нечистой квартирки в Басковом переулке еще стоит у него в носу. Мысленно он еще раз пробежался через весь разговор – как бы притопывая на некоторых сомнительных репликах: не может ли где обрушиться? не упустил ли он чего?
– …Понять что-то не могу: я арестован?
– Что вы! Зачем же так? Просто разговариваем. Беседуем. Дружески.
– Вот только я на службе в данный момент, и беседуете вы, когда я преступников ловить должен.
– Все верно. Мы никак не собираемся вам мешать. Именно преступников вы ловить и должны. И, помогая нам, вы помогаете общему делу: ловить, как вы выразились, преступников.
Речь его вилась гладкими скользкими кольцами.
– …вредителей, противников советской власти, затаившихся классовых врагов. Если не сказать больше.
Зайцев видел: под локтем у того листок бумаги. Он то и дело с ним сверяется. Написано от руки.
Зайцев видел: под локтем у того листок бумаги. Он то и дело с ним сверяется. Написано от руки.
– Да какие же враги, в уголовном-то розыске. Вон у нас чистки недавно прошли.
Зайцев старался смотреть на листок так, чтобы не видно было, куда он смотрит. На миг макнул взгляд – и отдернул. Как назло, рука то и дело двигалась по листку: то одну часть закроет, то другую.
– Товарищ Зайцев, чистки, как показывает практика, мера хорошая, но недостаточная. Враги маскируются. Враг может завербовать того, кто еще вчера казался всем безупречным комсомольцем.
– Если я заподозрю, я, конечно, сообщу, – миролюбиво заверил его Зайцев. Как бы невзначай чиркнул взглядом.
«Агент Хризантема», – прыгнули ему в глаза последние два слова.
– Э нет. Будет лучше, если вы просто будете нам рассказывать обо всем. А мы уже сами решим, что подозрительно, а что нет. Вы, товарищ Зайцев, бросайте ломаться и соображайте поскорее, а то я прямо себя неловко чувствую: отвлекаю следователя в разгар рабочего дня.
– Так у меня и времени-то особо нет. По вызовам езжу. Рапорты подаю. И словом-то толком перекинуться, – продолжал он гнуть свое, – некогда. Только по делу если.
Это было похоже на какой-то неуклюжий танец. Один наступал. Другой отступал. И так они кружились, стараясь не отдавить друг другу ноги, еще некоторое время, пока тот не придвинул к Зайцеву бумаги.
«Подпишите здесь, здесь и здесь». Показал ногтем с траурной каймой. Зайцев принялся читать.
Тот усмехнулся. «Это подписка о неразглашении». Зайцев подписал.
– Ведь вас арестовывали один раз, товарищ Зайцев, – напомнил ему собеседник как бы невзначай.
– Меня отпустили.
– Вам шанс дали, – поправил Зайцева тот. – Воспользуйтесь им. И поспешил смягчить впечатление: – Подумайте над моими словами.
– Я подумаю.
Бумаги исчезли в свином портфеле. Зайцев глядел на унылые обои: буровато-красные, с полувытертым узором. На старый продавленный диван. На занавески. Значит, это у них вроде как место встречи. Конспиративная квартира. Чтобы не светить своих осведомителей визитами в ОГПУ.
Он спокойно и твердо посмотрел своему собеседнику в глаза.
«До встречи, товарищ Зайцев». Свиной портфель был не так глуп: руку на прощание протягивать не стал.
– И вам всего хорошего.
«Занятно», – подумал Зайцев. Хризантема, значит. А что, вполне по существу. Хризантема и есть. Хрупкий изысканный цветок.
вспомнилось ему пение Паши. Алла ей никогда не нравилась. Надо же.
А вот ему нравилась.
Как глупо.
Папироса оказалась горячей и горькой, дым драл горло: то ли папиросы стали хуже с тех пор, как он бросил, то ли с непривычки. Он швырнул недокуренную папиросу. Зашел в телефонную будку. Копейки в кармане, к счастью, нашлись.
Долго ждал соединения. В тишине что-то пощелкивало и потрескивало.
– Нет, сообщений не оставлено, – ответил дежурный.
– Из Москвы звонок, – нетерпеливо уточнил Зайцев.
– Из Москвы ничего не было.
Кишкин до сих пор не перезвонил.
Успеется.
Зайцев вышел из будки. Увидел, как прохожий, с виду чисто и прилично одетый – обычный серый советский мышонок, ловко подобрал брошенную им – едва начатую – папиросу. Зайцев вынул, чуть придавил и выбросил всю пачку. Посмотрел на свои растопыренные пальцы. Не дрожат. Интересно, а что бы на его месте чувствовал сейчас обычный серый советский мышонок? Затрясся бы? Уехал к троюродной сестре в Курск или там Ростов? Или обычных они не берут?
Он вспомнил папки, виденные в сейфе у Коптельцева: «вредительство», «диверсия».
А Коптельцев? Подыгрывает? С каких это пор? Ведь он ушел из ОГПУ – чтобы возглавить угрозыск. Или бывших гэпэушников не бывает?
– Товарищ, дома спать будете! – прошипела какая-то женщина в плаще, вильнув корзинкой. Прохожие, лавируя, обходили его, как камень посреди потока. И Зайцев зашагал. Он шел не медленно и не быстро. А ровно так, как все. Не привлекая ничьего внимания. Бегут только те, кто убегает. Или догоняет.
А он ни то, ни другое.
В квартире нервы сдали. Он почти пробежал мимо кухни, не поздоровавшись с соседками. Махнул от лица чьи-то простыни, развешенные в коридоре.
Хризантема, значит.
Ключ не брал замок. И только через секунду длиною в вечность Зайцев сообразил, что впихнул его бороздками вниз. Усмехнулся. «Без паники, барышни». Перевернул. Теперь замок послушно хрустнул.
Сердце у Зайцева встало. Повисло на одной ниточке. Потом снова пошло.
Он сразу понял, что стол пуст. Подошел к столу, как будто надеясь, что просто обознался, что это просто так упала тень, обманула. Обмана не случилось. Таблицы не было. Зайцев глянул в угол: может, забыл, что свернул и ткнул туда? Но и угол был пуст.
На комоде: пусто. Он с треском выдвинул один за одним ящики комода. В тупой надежде, что убрал все машинально. Ничего.
Он быстро приник к полу, заглянул под комод. Под стол. Под кровать.
Если до сих пор он думал, что знает ужас на вкус, он ошибался.
Исчезло все: таблица, папки со старыми, давно закрытыми и списанными в архив делами – он не имел права выносить их из здания. Теперь их нет. Исчезли фотографии. Вскрытая бандероль с анонимным письмом и документами из Эрмитажа исчезла тоже. Не было даже путеводителя, очевидно, прихваченного на всякий случай вместе с остальными бумагами. Зайцев почувствовал, как сдавливает грудную клетку. Не заботясь о занавесках. Не заперев даже дверь комнаты, он ринулся к комоду, схватился за углы, дернул прочь от стены. Комод, как крейсер, тяжко выехал чуть ли не на середину комнаты. Мелькнула нагая – задняя стенка. Зайцев упал на колени, вмиг обшарил ее руками, будто не веря собственным глазам.
Пусто. Он перекатился – спиной прислонился к стене. Сердце бухало так, что дышать было трудно.
Он думал, что у них на него ничего нет.
У них на него было все.
Он сам им все отдал.
«Без паники», – сказал он себе. Еще не поздно. «Думай, – заставил он себя. – Думай». Если бы документы уже были у них в руках, иначе бы с ним разговаривали, ох, иначе. И уж покруче, чем прошлым летом, когда ему в тюрьме на Шпалерной переломали ребра.
Он вскочил.
2
– Товарищи, кто разговор с Москвой заказывал? – из-за деревянной перегородки приподнялась девушка с ярко накрашенными губами. – Вы? – спросила она Зайцева. – В третью кабинку, пожалуйста.
Он закрыл за собой дверцу. Кабинка телеграфа походила на коробку лифта со своими деревянными панелями. Плюшевая скамеечка напрасно приглашала присесть.
Зайцев снял трубку.
– Алло?
– Я вас слушаю.
Он узнал голос секретаря. Или показалось, что узнал.
– Зайцев говорит. Мне нужно поговорить с товарищем Кишкиным.
– Он на совещании.
– Я из ленинградского угрозыска.
– Он на совещании, – с доброжелательным нажимом повторил тот.
– Это срочно. Когда его можно застать? Я звоню из Ленинграда.
– Через час перезвоните.
Зайцев повесил трубку. Вернулся к стойке, расплатился. Глянул на часы, которые двумя черными копьями накалывали по кругу пузатенькие цифры.
– Мне еще один разговор с Москвой.
Он назвал время. Девушка пожала плечом под шелковой блузкой.
– Это важно, – зачем-то сказал Зайцев.
– Да мне-то что: деньги ваши, не мои, – она подала квитанцию, на которой было выставлено новое время.
В театре было пусто.
– Вот неожиданность, – сказала Алла с улыбкой.
Зайцев пристально смотрел ей в лицо: ни тени волнения.
– Я, – начал он и осекся. К служебному выходу прошла стайка худеньких женщин: без грима лица танцовщиц казались юными. – Поговорить надо.
Его тон показался ей, видимо, странным. На ее лице Зайцев теперь видел вопрос.
– Есть спокойное место? – он сунул руки в карманы.
– Идем.
Сквозняком шевелило на доске объявлений листочки приказов. Они шли узкими лестницами, низкими коридорами, так не вязавшимися с просторной нарядностью зрительской части театра. Откуда-то доносились сдавленные завывания и звуки рояля: кто-то репетировал. Дунуло запахом пудры, пота, канифоли. Гримуборные. Зайцев на ходу приоткрыл дверь: тут же вскинули на него глаза трехстворчатые пустые зеркала. Никого. Он за руку втянул Аллу. Толкнул. Захлопнул позади себя дверь.
Алла была ошеломлена.
– Ты что?
Он отметил: а вскрикнула-то – шепотом.
По дороге с телеграфа он пытался представить себе этот разговор – свои реплики. Как будет сужать круги. Усыплять бдительность. Как ударит в лоб обухом внезапного – главного – вопроса. Так же, как он раскалывал подозреваемых бандитов. Врагов. Алла была врагом.
Но когда он увидел ее перед собой – этот чистый лоб, этот ясный взгляд, это лицо, все его навыки потеряли цену, все слова улетучились. Он только сумел выдавить:
– Что у тебя в Басковом?
– У меня?
Алла в миг поняла, что отпираться бессмысленно. Щеки ее жарко расцвели.