Эта теория возникла, понятно, не на пустом месте, а в процессе наблюдения за коллегами, работавшими у Кирилла. Мелкий персонал, вроде меня, тратил деньги исключительно практично, да на пустые расходы у них и не было средств. А вот люди значительные, вроде Кирилла или Влада, очень часто швыряли деньги впустую. Точнее, нет, не так. Они тратили деньги на то, на что я бы точно не стал, то есть не на предметы, а на услуги. Например, Влад стригся в салонах, и я какое-то время не мог понять, зачем он это делает. Есть ведь парикмахерские с гораздо менее напряженной ценовой политикой! К тому же он часто ходил в клуб, и не так, как я, по халявной карте, а за свои кровные. Я много думал об этом и в конце концов пришел к выводу, что расходы на услуги, а не на вещи являются ключевым моментом власти. Потом эту догадку подтвердил Кирилл.
— Ты дурак, что экономишь на такси, — сказал он мне во время очередного перекура на лестничной площадке. — Это не экономия, дорогой, а дебилизм. Деньги ты таким образом не спасешь, а только опустишься ниже плинтуса. Смысл денег как раз в том и состоит, чтобы они крутились.
— А разве не в том, что они являются мерой труда и эквивалентом материальных благ? — решил я блеснуть эрудицией.
— Мерой чего? — усмехнулся продюсер. — Ты, дорогой, иногда что-нибудь как ляпнешь, так я затрудняюсь адекватно на это реагировать. Если бы они являлись мерой труда, то их было бы больше всего у кочегара или у этого, который асфальт ломом долбит.
— У дорожного рабочего, — подсказал я.
— Вот именно. Но на самом деле больше их сам знаешь у кого. Они тоже работают, эти обладатели больших денег. Так во всех книжках написано, мол, капиталисты пашут с утра до ночи, строят планы, принимают управленческие решения. Да только это все пиар, вроде того, чем мы занимаемся. На самом деле большие деньги можно заработать только одним путем.
— Каким? — заинтересовался я.
— Уничтожая ресурсы.
— Что значит «уничтожая»?
То и значит, что я сказал. Все, кто производит что-то полезное, получают едва десятую часть стоимости труда, а по-настоящему большие деньги получают только те, кто превращает полезные вещи в дерьмо. И не округляй глаза! Один из самых верных способов получить сверхприбыль — это совершить какой-нибудь демократический акт. Ну, например, выборы. Меня нельзя назвать излишне чувствительным, но и у меня сердце кровью обливается, когда перед каждыми выборами я вижу миллионы красочных буклетов, напечатанных великолепными красками на лучших типографских машинах, на хорошей бумаге, которая уж никак не из вторсырья. И все это отправляют в помойку, причем в девяноста пяти процентах случаев — даже не читая. На такой бумаге да такими красками книги бы печатать, сеять разумное, доброе, вечное… Но на плохой бумаге буклеты печатать нельзя — денег не заработаешь.
— Похоже, так, — согласился я. — Но в чем механизм, не могу понять.
— Вот мы и вернулись к тому, с чего начали, — к обороту денег, — кивнул Кирилл. — Важнейший закон денег, который богатые держат в тайне от бедных, заключается в том, что чем больше денег потратишь, тем больше их заработаешь. Поэтому чем дороже стоит каждый предвыборный буклет, тем больше общая трата и тем больше остается в кармане каждого, кто этим занимается.
— Но ведь можно и полезные вещи делать дорогими! — возразил я.
— А вот хрен! — Кирилл отбросил окурок в урну. — Если сделать полезную вещь дорогой, то ее мало кто купит и серьезного оборота средств не получится. Кроме того, дорогая вещь прослужит долго, и следующая понадобится черт-те знает когда. Поэтому все полезные вещи для народа делают из самых дешевых материалов, чтобы они почаще ломались и приходилось покупать новые. Когда же ресурсы расходуются на бесполезные, никому не нужные вещи, они как бы сразу, минуя потребителя, уходят в утиль и можно снова включать печатный станок или штамповочную машину. Надо лишь убедить народ в том, что производить этот утиль до крайности необходимо. Ну, демократию, например, придумать. Пока станок работает, его владелец получает прибыль. Как станок остановится — все, кормушка захлопнется. А полезных вещей нужно мало, человек ведь, по сути, неприхотливая тварь. Вот и приходится придумывать всякую хрень вроде антибактериального мыла или жвачки, без которой, типа, все зубы выпадут. Тут и нам, как понимаешь, работенка перепадает. Надо ведь при помощи рекламы убедить людей в необходимости покупки или хотя бы производства бесполезных вещей. Ладно, вернемся к такси. Смотри, ты платишь таксисту, а он купит за эти деньги лотерейный билет, деньги умножатся и вернутся к тебе уже в большем количестве, чем ты их потратил.
— Почему же умножатся? Разве деньги берутся из воздуха?
— Ладно, неправильное слово. Не умножатся, а сконцентрируются. Потому что таксистов миллионы, а нашего брата тысячи. Это общий принцип. Тебе перепадает процент от всех купленных лотерейных билетов. А если не поедешь на такси, то, грубо говоря, таксисту неоткуда будет брать деньги на лотерейные билеты. Ладно, пойдем работать!
Этот монолог Кирилла я потом долго обдумывал, задал пару вопросов Владу и пришел к выводу, что это не пустой треп. Еще чуть позже я сообразил, что с точки зрения концентрации денег лучше платить за услуги, а не за товары. Потому что товар из чего-то состоит, в нем часть цены — сырье, которое чего-то действительно стоит. А вот когда платишь парикмахеру, то это чистый оборот денег. Пирамида. Но сверхприбыли получают только те, кого мало и кто ничего не производит. В смысле ничего материального. Верхушка пирамиды. Они своим существованием только утилизируют уже произведенное. У них мощные машины, жрущие на десять километров столько же бензина, сколько другие на сто, они не сдают белье в стирку, а просто выбрасывают его, они едят и переводят в кал самую дорогую еду, ради производства которой надо уничтожить как можно больше полезного, сто граммов икры в тарелку, а килограмм рыбы червям на съедение.
В общем, я решил втиснуться в клан этих утилизаторов — именно этот мотив был истинным в желании пойти в ресторан. А когда решение созрело окончательно, под шкафом нашлась визитка Кати. Меня эта находка развеселила.
«Вот так случай, — подумал я, вертя картонку в руках. — Пока денег не было, я не мог найти номер телефона. Как только появились — пожалуйста».
Мелькнула в голове и еще одна мысль, но я ее даже сам для себя не озвучил. Была это не столько мысль, сколько ощущение того, что находка как-то связана с правильностью принятого решения о бессмысленной трате денег на ресторан.
Сразу я звонить не стал. Трудно было подобрать нужные слова, ведь я Катю почти не знал. Еще точнее — вообще не знал. Ну что это за знакомство — час с небольшим? Мямлить же в трубку не хотелось, поэтому я решил заранее подобрать слова. И тут же столкнулся с тем, что слов-то не знаю! Вот ведь как! Дожил до тридцати лет, а по сути с женщинами ни разу не знакомился. Ну, в юности понятно — совместная игра в классики и прогулки под луной на Воробьевых горах. Тусовки на Арбате, где половые различия как-то нивелировались под шесть аккордов цоевских песен.
А потом война, будь она проклята — одна непрерывная война длиною в шесть лет. Плюс два года срочной службы, один из которых — тоже война. Конечно, женщины и на войне остаются женщинами, та же Искорка, например, но там все проще. Проще договориться, не надо придумывать эвфемизмы, всем и так понятно, что кому надо. Вообще там меньше было фальши, меньше требовалось хитрости. Китайцы говорят, что война — путь обмана, но это по отношению к противнику так, а между своими все проще. Я знал, что те девчонки из служивших, которые спали со мной, спали и с другими ребятами, но ревности не было, да и все это было скорее по-дружески, чем по-любовному.
С Катей же совершенно иначе. Проблема секса как такового для меня уже не стояла, поскольку решалась она общением с девушками ночного клуба, благо карта еще не кончилась. А заинтересовала меня Катя как-то иначе. Не так, по-дружески, как на войне, но и совсем не женскими прелестями, которые у клубных работниц сексуального труда были развиты куда в большей степени. Катя меня заинтересовала как личность, хотя что я знал о ней как о личности? Да ничего я о ней не знал, но интуиция упорно подсказывала, что позвонить надо. И я набрал номер.
— Алло, — не очень уверенно произнес я в трубку, услышав на другом конце женский голос. — Могу я поговорить с Катей?
— Это я. А кто это?
— Это Александр. Вы, наверное, не помните… Мы с вами встретились в переходе на «Октябрьском поле», а потом поехали на студию.
— Мистер Неудавшийся Одеколон? — обрадовалась Катя. — Вот уж не думала, что тебя услышу. Как ты?
— Представляешь, я благодаря тебе заработал неплохие деньги. На вахте, когда уже уходил, меня подобрал Кирилл.
— Тот, который для лотереи снимает?
— Представляешь, я благодаря тебе заработал неплохие деньги. На вахте, когда уже уходил, меня подобрал Кирилл.
— Тот, который для лотереи снимает?
— Ну да. Я у него поработал сценаристом…
— Да ну? Вот прикольно! Неужели и денег дал? Жлоб он, говорят, редкий.
— Дал. Я их как раз сегодня получил, — я вдруг понял, что зря искал слова, что говорить с Катей оказалось удивительно легко и приятно, а называть ее на «вы» просто глупо. — Слушай, не хочешь сходить в ресторан? Я приглашаю.
— Серьезно? Нет, ну прикол! Как снег на голову. Вобще-то я не против, только если без кудрей.
— Без чего? — я не был уверен, что все ее слова понимаю правильно.
— Ну, типа, без заморочек. Не хочется в сильно крутой кабак. Там нудно. Ненавижу столики со скатертями и когда официанты в рот заглядывают.
— Да на сильно крутой ресторан у меня и не хватит.
— Что? Ну, ни фига себе! Первый раз слышу, чтобы мужик так запросто признался в ограниченной платежеспособности.
«Вот я прокололся!» — мелькнуло у меня в голове.
— Прикольно будет познакомиться с тобой поближе, — сказала Катя.
У меня неожиданно сильно потеплело в груди. Не ожидал я от себя подобной бурной реакции.
— Вообще ты ведь можешь сама выбрать, куда пойти.
— Серьезно, ты разрешаешь? — в ее голосе послышалась издевка.
— Вот ты заноза! — усмехнулся я. — Серьезно ведь говорю, а ты поддеваешь!
— Ладно, не грузись. Это я потому, что мужики обычно сами предпочитают девушку ужинать там, где им удобнее.
— Я просто не знаю заведений, кроме одного ночного клуба.
— Не москвич?
— Москвич. Просто очень долго был… в командировке.
— Ну, ни фига себе! Зэк, что ли? Прикольно. Ладно. Ты вообще на что рассчитываешь, если такой откровенный?
— В смысле? — я невольно напрягся, решив, что она имеет в виду продолжение вечера.
— Ну, в смысле, едой закинуться или выпить?
— А совместить никак нельзя?
— Можно. Но вообще все кабаки с тем или иным уклоном. В одних жранина дороже, в других бухло.
— А ты что хочешь? — осторожно спросил я.
— Я бы по кишке что-нибудь кинула, если честно. Японский кабак потянешь?
Я на секунду задумался, прикидывая, потяну ли.
— Там на двоих штукарь выйдет, — уточнила Катя.
— Долларов? — сглотнул я.
— Тьфу на тебя! Рублей.
— А… Потяну, конечно. Еще и десерт будет,
— Ну, клево. Тогда давай в девять на Пушке. У памятника литератору.
— Хорошо. До встречи.
Я запоздало хотел спросить, что в такие рестораны надевают, но она положила трубку. Черт. Ладно, большого выбора у меня все равно не было.
Часы показывали шесть. Решив, что ехать до «Пушкинской» мне не больше часа, я стал подключать компьютер и провозился с этим некоторое время. Понемногу чуть успокоился, а то сердце совсем уж не по-детски колотило в грудную клетку. Зашел в Интернет, но настроения бродить по сети не было, и я отключил модем. Затем вспомнил про тетрадку с записями снов и взялся переносить тексты в компьютер. Это захватило. Вообще оказалось более чем забавным ворошить старые записи, причем такие странные — заметки о снах. Я ведь их почти не перечитывал, только добавлял, а тут просмотрел первую статейку о мире вечного ливня и невольно улыбнулся.
Строго говоря, это была заметка не о первом подобном сне. Я ведь их начал записывать только после того, как понял, что попадаю в одно и то же место. Между строк сквозило любопытство исследователя, первооткрывателя. Однако никакого практического интереса в записях не было, поскольку все они отражали лишь свойства тренажера, как оказалось. В общем-то можно было просто выкинуть тетрадку в мусорную корзину, но я этого делать не стал, пусть лежит раритет. Набивать же это в компьютер не имело смысла — только время зря тратить. Зато меня посетила другая мысль.
— Неплохо было бы завести дневник, — сказал я вслух. — День покупки компьютера вполне подходящий для начальной точки отсчета. К тому же я дозвонился до Кати.
Настучал по клавишам несколько неуклюжих абзацев и сохранил в файле. А беспокойство лишь усиливалось, и я не мог понять, с чем оно связано, хотя уже ясно было, что предстоящее свидание с Катей не могло меня так завести. Все же не мальчик ведь, не сопливый пацан с прыщами на морде. Нет. Дело в другом, в другом…
Перечитав написанное, я зацепился взглядом за визит к Михаилу. Ну, понятно, что история с ранением выходит за рамки привычного. Ну и что? Все в этой истории выходит за рамки привычного.
— Оп-па! — шепнул я, наконец поймав мыслишку за хвост. — Мне ведь хотелось понять, как нас используют во сне. Используют, вот что важно!
Используют. Пусть с нашего согласия, но все равно нельзя использовать без обмана. Тогда на каком основании я верю всему, что говорили мне о сфере взаимодействия Хеберсон или Кирилл? Они ведь используют меня в собственных интересах, иначе какая им с того выгода? Еще ведь и деньги платят!
— А я-то уши развесил! Тренажеры, другие планеты… Сколько правды во всем этом? Процентов десять хоть есть?
Уверенность в том, что меня снова надули, как пацана, моментально переплавилась в обиду, а затем в нарастающую злость. После этого я вообще ни в чем не мог быть уверен, кроме того, что видел собственными глазами. Кирилла я видел и в реальности, и во сне. В этом нет ни малейших сомнений. Михаил был ранен в мире вечного ливня, а потом на самом деле получил точно такую же травму. Я ободрал руки, лазая по дереву в чужом лесу, а затем, уже в реальности, оцарапал их об асфальт. История с окурком — тоже не бред. Во всем этом я был уверен.
Само существование сферы взаимодействия также не вызывало сомнений именно ввиду полученных травм и невообразимой реалистичности снов. Но чем на самом деле являлся мир вечного ливня, оставалось тайной за семью печатями. Ни в одно объяснение, данное мне Хеберсоном, я теперь не верил. Точнее, заставил себя не верить, пока не получу хоть каких-нибудь доказательств. И хотя добывание улик во сне могло показаться серьезной психической патологией, но меня это не волновало. Кое-какие доказательства я ведь уже получил. Ну чем еще считать ожог на спине, ободранные ладони и лежащего в больнице Михаила? И то, и другое, и третье говорило о существовании некоего места, куда человек может попасть во время сна, где можно совершать различные действия, где можно быть раненым или убитым.
Только вот что понимать под человеком? Тело ведь, скорее всего, оставалось лежать в постели, а в сферу взаимодействия перемещалась какая-то иная субстанция. Разум? Чувства? Душа? А может быть, сам мир вечного ливня перемещался в пространство спящего мозга? Если верить Эйнштейну, если все относительно, то неважно, что куда перемещалось — я туда или оно в меня. Важен физический результат, уравнивающий травму там и здесь.
— Стоп, стоп! — прошептал я в полутьме комнаты, освещенной лишь мерцанием монитора. — А ведь кое-чему в словах Хеберсона можно верить. Он говорил, что течение времени на Базе зависит от высоты этажа, и это было правдой, поскольку я черт-те сколько провозился с поисками винтовки, а потери времени не произошло никакой.
Часов у меня там, конечно, не было, но за свою жизнь я видел много горящих танков и знал, как долго они могут пылать. Состояние подбитых машин, замеченных мной из окна батальерки, почти не изменилось к тому времени, как мы с Михаилом проехали мимо них на «Хаммере». Если бы я и впрямь несколько часов провозился на складе, они бы горели совсем иначе, а то и потухли бы вовсе.
Там же, на складе, Хеберсон обмолвился, что при опускании ниже уровня почвы реальность сна теряет твердость, что если закопаться еще глубже, чем подвалы Базы, то можно оказаться в собственной постели, а не в сфере взаимодействия.
— Почему, кстати, сфера? — спросил я сам у себя.
Но ответа не было. Я занес этот вопрос в компьютер, пометив несколькими вопросительными знаками и одним восклицательным.
В общем получалось, что сфера взаимодействия представляла собой некоторое пространство-подпространство, в которое можно было как попасть, так и покинуть его. Вот тут-то я и вспомнил опять о сне в клубе. Теперь, после истории с Михаилом, стало ясно, что Хеберсон соврал насчет ошибки оператора и моего попадания не в тот тренажер. Ведь чем тренажер отличался от сферы взаимодействия? Последствиями ранения или смерти, вот чем! На тренажере хоть умри — ничего не будет. Он для того и создан, чтобы научить новобранцев действовать в непривычных условиях против непривычного противника.
Вот только зачем там вообще воевать? Что сделали Кириллу владельцы рейдеров и плазмоганов? В чем суть конфликта? Этого я тоже не знал, но сейчас меня беспокоило другое — если Рыжий с ребятами не являлись элементами тренажера, то как они попали в сферу взаимодействия? Если по воле Кирилла, то что за стычка произошла между ними и поляками? Поляки ведь точно были людьми Кирилла, они наводили обо мне справки по рации, а потом Хеберсон высказался по этому поводу.