Часа через два Георгий Никитич напоминал красного единорога, потому что рог-антенна, оставшийся почему-то в единственном числе, съехал ему почти на нос, зато у некоторых накладные носы оказались аж под подбородком. Когда назойливый ведущий сообщил, что объявит сейчас имя королевы вечера, Паша не усомнилась, что ею, конечно же, станет Елена Прекрасная. Ничего подобного, королевой объявили главбухшу предпенсионного возраста. После коронования за Пашей погнался кто-то неопознанный с воплями: «Ах ты, зайка моя, дай я тебя поцелую в твой розовый носик!»
Все это время между столиками ходила пара неопределенного возраста: он с гитарой, она – с микрофоном. «Надежда – мой компас земной…» – тянула надсаженным голосом дама и совала микрофон в лица присутствующим, чтобы подпевали. У нее был пустой взгляд и зеленоватое лицо, с которого медленно, но верно осыпались румяна. Потом Паша случайно увидела, как эта зеленолицая торопливо перекусывала в уголке, а ее партнер, встав на одно колено перед королевой-главбухшей, пел в нос: «Очи черрные, очи стррастные…» Когда пара исчезла и началась «дискотека», публика еще больше оживилась и пустилась в пляс.
Позже Паша услышала лишь обрывки разговоров по поводу этого самого «народного единения»: кто кого перепил, кто кого клеил. И вот что она теперь совершенно отчетливо вспомнила, так это фразу Ольги, что уж на артистов Никитич мог бы и раскошелиться, можно было и поприличнее кого пригласить. Вот в прошлом году для них пела сама Ирис или кто-то в этом роде.
Вот оно! Теперь, значит, Машка будет прыгать между столиками раскормленным зайчиком или что она еще будет там делать. И что она будет на этой вечеринке петь? Арию из оперы Бизе, что ли? Или все-таки «Зайку мою»?
По дороге Артем захватил молодого длинного парня с немытыми патлами и с «гитарой под полою», и Паше стало совсем худо – все сходилось. Правда, потом выяснилось, что Маня исполняла романсы. Когда это она успела их подготовить?
Тот парень аккомпанировал, между прочим, очень неплохо, только время от времени загонял темп. Паша подумала, что романсы, пожалуй, не для него, он их «не слышит», как будто торопится. А что касается Машки… Конечно, она – не маман, меццо-сопрано небольшого диапазона, но звучит очень приятно, очень.
Паша ревниво поглядывала вокруг – как принимают сестру? Она все прекрасно понимала – здесь не консерватория, не музыкальный вечер, и все равно нервно сжимала руки: ну как можно жевать, смеяться, разговаривать, когда Маня поет? Особенно ее возмутили два толстых мужика за столиком. Вальяжно откинувшись на спинки стульев, они разглядывали Маню и вряд ли услышали хоть одну ноту. С-скоты… Но потом дядьки захлопали, и один сказал не громко, но очень веско: «Браво!» Это самое «браво» упало как камень в стоячую воду, и от него пошли круги: все вокруг бурно зааплодировали, и тогда Паша их чуть-чуть простила.
Потом такие выступления стали обычным делом: Артем обо всем договаривался заранее, все пробивал, привозил на место и оставался до конца выступления. Может, он и в самом деле хорошо знал свое дело? Вон Машку один раз даже показали по телевизору, правда, вскользь, но это было все равно замечательно. И юная хорошенькая журналисточка из женского журнала взяла у Мани интервью.
Тут Паша, как выяснилось, немного сглупила – журналистка попала на нее, и они сразу договорились о встрече. За это маман устроила Паше нагоняй. Она сказала, что напрасно Артем выпустил это из своих рук, потому что нельзя вот так запросто соглашаться, давать понять, что у артистки масса свободного времени, непременно нужно «согласовывать и утрясать».
Паша расстроилась и повинилась Артему, ну что поделать, если она ничего в этих тонкостях не смыслит? Артем, усмехнувшись, объяснил, что это не тот случай, когда нужно выкобениваться. Рано еще, и за интервью заплачено, так что Паша все сделала правильно. И вообще, сказал Артем без своих обычных шуточек, «такой формат продвигать очень трудно, только не все это понимают». Паша сообразила, что имеется в виду не Машкин формат, а ее репертуар, и пожалуй, маман с сестрицей в качестве шефов будут покруче, чем канувший в Лету Никитич.
Так или иначе, интервью состоялось, и Паша журнал сохранила. Там было как-то удачно сказано про восходящую звезду и творческие планы, получалось, что Машка довольно много и серьезно выступает. В общем, вроде как это Маню обязывало и в самом деле расти профессионально, по крайней мере Паша так думала. Маман тоже постоянно говорила, что это «абсолютно не тот уровень» и годится только для начала, но потом поясняла, что ждет от Артема «серьезных предложений». То есть получалось, что Манин уровень в первую очередь должен был повышать он.
Отныне сама Машка к телефону вообще не подходила, зачем-то поменяла номер сотового телефона, и получилось так, что Паша стала самой настоящей связной между сестрой и остальным миром. Пришлось завести специальный блокнотик и записывать, кто звонит и зачем.
Татьяна обратила на этот блокнотик внимание и подарила Паше толстенькую книжку в кожаном переплете с Пашиной (!) монограммой.
– Ты с ума сошла! – возмутилась Паша и непоследовательно чмокнула Татьяну в щеку. Вообще-то это было немного нелепо: солидный такой органайзер с личной Пашиной монограммой и полным отсутствием записей, касавшихся лично его хозяйки; на каждой странице – передать Маше то, сделать для Маши это…
А на самом деле Паша расчувствовалась не на шутку, только Татьяна ухитрялась дарить ей на дни рождения персональные подарки. Бокал с именем «Паша» она искала довольно долго и сердилась, почему такое хорошее имя днем с огнем не найти.
Маман покупала дочерям какую-нибудь одежду, разного размера, конечно, но совершенно одинаковую по фасону, даже цвет, как правило, был один и тот же. Мане рюшечки и воланы нравились – в них она походила на карамельку в блестящей обертке, а Паша выглядела смешно и нелепо. Поэтому когда она начала это понимать, то подаренные вещи надевать перестала.
Маня выступала, Паша состояла при ней в качестве «помощницы» с очень широким кругом обязанностей, таким широким, что сама она весьма смутно представляла его границы и очертания. И вот тут произошло событие, потрясшее их вполне наладившуюся жизнь.
Паша вечером пришла домой и поняла, что в ее отсутствие в квартире произошло по меньшей мере десятибалльное землетрясение. Что именно случилось, она не знала, но ощущение ужасной грозы буквально витало в воздухе, его можно было почти потрогать рукой. Из кухни появилась почему-то не ушедшая домой Татьяна с полотенцем в руке, и Паша даже попятилась от нее, вспомнив тот, другой день и ужаснувшись. Но Татьяна с таинственным видом потащила ее за собой, плотно прикрыла дверь кухни и велела:
– Сиди тихо пока, я тебя потом покормлю.
– А что, что случилось?
– А то и случилось, что Марина Андревна все узнали.
– Что узнали?
– А то и узнали.
– Да говори же, наконец! – почти закричала Паша.
– Тс-с… Анатолий Юрьевич-то с нашей закрутил.
– Что закрутил? С какой вашей? – Паша ничего не понимала.
– Ясно с какой, – сердито зашептала Татьяна, – у нас одна вертихвостка такая, прости господи. Даже мать не постеснялась…
– Кто?!
– Вот заладила: что да кто, ясное дело кто – Марыя.
– Маня?!
– Дак я же тебе битый час толкую!
– Ты что придумала? Они, он ей просто помогает… этого не может быть!
– Я придумала?! Марина Андревна тоже придумали? Ей позвонил кто-то, а может, и сама увидала, только точно это, Пашенька.
– А ты откуда знаешь? Ты что, видела? – Паша во все глаза смотрела на Татьяну. Может, она пьяна или тронулась умом?
– Нет, в доме ни-ни, только я не дура и не слепая… – оскорбленным тоном сказала Татьяна и стала обмахиваться полотенцем.
– А… где они? – тупо спросила Паша и испугалась, что услышит какой-нибудь ужасный ответ.
– Да кто знает, – очень обыденно ответила Татьяна. – Вертихвостка вроде ускакала на ту квартиру, куда она всегда скачет, а Анатолий Юрьевич… да кто знает, Марина Андревна его выгнали. Вот ведь, какие люди, Пашенька, бывают. Ты с ними по-хорошему, силы на них тратишь, а они тебе же и напакостят.
Паше страшно было спрашивать, как все это пережила маман, но она все-таки решилась. Татьяна пожала плечами.
– Ну ясно, как. Три или четыре вазы побили, сервиз, потом часы, те, что он им в позапрошлом месяце подарил… Стекла ужас сколько, да еще…
– Да я про нее спрашиваю, а не про стекло. – Паша снова повысила голос, и Татьяна испуганно махнула на нее рукой, оглянувшись на дверь.
– Ничего, отойдут, побушевали, и ладно. Я им капелек накапала, отойдут.
Паша Татьяне не поверила. В их доме произошла катастрофа. Машка сделала ужасную вещь, которую не исправить, тем более с помощью каких-то там капелек Но оказалась права не она, а Татьяна – мать в самом деле «отошла». Правда, как будто окаменела лицом и редко выходила из спальни, но все равно этот удар она переносила стойко.
Паша Татьяне не поверила. В их доме произошла катастрофа. Машка сделала ужасную вещь, которую не исправить, тем более с помощью каких-то там капелек Но оказалась права не она, а Татьяна – мать в самом деле «отошла». Правда, как будто окаменела лицом и редко выходила из спальни, но все равно этот удар она переносила стойко.
Анатоль собрал свои вещи и ушел. Нет, правильнее сказать, выехал из их квартиры, потому что лично им нажитого добра оказалось не так уж и мало. При этом Анатоль ухитрился провести сборы почти бесшумно, то есть не грохотал мебелью, не волочил по полу чемоданы – все как-то крадучись, тихонько. Маман приказала Татьяне «проследить». Она не уточнила, за чем именно, но все всё поняли и так – Анатоль мог прихватить чужое добро. Паше было стыдно и как-то смутно на душе. Нет, все правильно, этому человеку не место в их доме, но зачем нужно все делать «вот так»? Паша вдруг осознала, что как будто не одобряет поведение матери, и ей стало еще тошнее. В конце концов она трусливо сбежала из дома, не желая слушать лошадиного топанья Татьяны и боясь, что Анатоль возьмет что-нибудь, с точки зрения «группы сопровождения», лишнее. Что тогда станет делать хозяйка?
Паша не узнала, какая сцена произошла между маман и Машкой, потому что все эти дни сестру вообще не видела. Зато мать окончательно пришла в себя и даже «вышла в свет». Она поставила на место свою приятельницу, которая имела глупость выразить ей сочувствие. Это было со стороны приятельницы верхом идиотизма, да, именно так.
– Ты считаешь, что этот бездарь, этот делец от культуры, который не стоит даже мизинца… – тут маман замолчала, и стало ясно, чей именно мизинец имеется в виду. – И думать, что это он… да ему была оказана милость, было позволено лишь помочь…
Паша выслушала монолог матери поневоле, ей даже стало жаль дуру-знакомую, но зато она четко поняла генеральную линию их поведения. Маман сделала то, что давно собиралась сделать, – прогнала прочь, прекратила отношения с недостойным человеком, и теперь именно он должен вызывать чувство презрения и снисходительную жалость.
Все-таки Паше было немного неловко за маман, но такой поворот был куда лучше первого: закрытые двери спальни, мертвая тишина в квартире… Нет уж, пусть мать без конца ходит на свои «мероприятия» и даже кидает иногда в Пашу различные предметы…
А маман, между прочим, это делать как раз перестала. Все-таки Анатолий Юрьевич определенно плохо на нее влиял. И в конце концов мать поставила в этой истории жирную точку, даже скорее восклицательный знак – спустя пару месяцев позволила всюду сопровождать себя Пал Борисычу, который был то ли музыкантом, то ли композитором, то есть человеком из ее среды. Он был моложе матери, но вел себя так, что об этом как-то сразу забывалось.
Потрясенная и обескураженная, Паша сначала его очень стеснялась, потом немного привыкла, но Пал Борисыч исчез, и появился новый поклонник. Паша имени мужчины не запомнила, они встретились случайно, когда она только что пришла, а маман с провожатым уходила. Дверь за ними захлопнулась, а дочь так и осталась стоять с открытым ртом. Из кухни, как всегда шлепая по паркету голыми пятками, выплыла Татьяна и прокомментировала:
– Этот еще моложе будет. Но что обходительный, то обходительный – мне «вы» сказал, «спасибо»…
Еще бы он не сказал, если годился Татьяне чуть ли не в сыновья.
Паше, в общем-то, было наплевать на подлеца Анатоля, но она страшно боялась того, что произошло и еще может произойти между маман и Машкой. Все-таки она почувствовала себя куда спокойней, когда сестра снова появилась дома, и они с маман сделали вид, будто ничего не случилось. Это Паша вела себя хуже всех – ей было неловко, она не знала, куда смотреть, что говорить, а маман с Машкой преподали ей урок правил хорошего тона. Только Паша подозревала, что усвоить его все равно не сможет.
– Прасковья, в прошлый раз вы где-то оставили шаль, между прочим, мою любимую. А к Машиному образу она подходила идеально. Может быть, для вас внешний вид артиста – это пустяки, но так могут считать только ограниченные люди. – Маман сказала это в присутствии постороннего человека, в ее голосе слышался металл. Она явно хотела бы продолжить, но остановилась, строго добавив напоследок, что шаль нужно непременно найти.
Паша расстроилась, опять она была «не на уровне». Нужно будет ехать, искать шаль, все равно что отыскивать иголку в стоге сена. На маман она утерянную скатерку в ярких цветах никогда не видела, но это ничего не меняло. А замечание насчет «ограниченных людей»? Может быть, впервые Паша увидела себя глазами маман – как, ну вот как она выглядит?! Маленькая, невзрачная, эти вечные свободные штаны с огромными карманами. Черный деловой костюм в мелкую полосочку как верх изысканности. Белая, точнее серая ворона в их семье.
Нет, Паша не бросилась покупать наряды, это было бы просто смешно. Она купила себе, наконец, вожделенные «крутые» ботинки на толстой подошве, которые Татьяна сразу обозвала мужицкими. Паша не стала ей объяснять, что чувствовала себя в них уверенней и солидней, то есть деловой такой особой.
А тут еще маман приняла совершенно неожиданное решение. Паша как раз увлеченно «ползала» по карте Праги. Непонятно почему, но в этот город ей хотелось больше всего, даже Париж пусть подождет. И в этот момент в детскую заглянула Татьяна:
– Пашенька, Марина Андревна тебя зовут, – голос ее звучал слегка жалостливо.
О, господи, что еще она сделала не так? Всем, кому надо, позвонила, обо всем договорилась, и шаль обещали поискать, Паша очень просила. Нет, нужно как-то от этой «работы» отказываться, ну не ее это, она никогда не станет даже жалким подобием Артема.
– Прасковья! Ничто, – маман сделала нажим на этом слове, – не должно помешать Машиной карьере. Сейчас есть определенные трудности, но все это временно. Я вот что решила – ты вполне могла бы какое-то время аккомпанировать Марии. Семейный дуэт, так сказать. Фортепиано, гитара… нужно порепетировать, и у вас все получится. Молодой человек, которого предложил Артем, меня не устраивает, он слишком высокого мнения о своей персоне. В конце концов, тебе дали неплохое музыкальное образование, пришла пора отдавать долги.
Выступать с Маней?! Паша совершенно некстати порывисто вздохнула, потому что у нее сбилось дыхание. То, что предлагала маман, было просто чудовищно. Она слишком хорошо думала о Паше. Вот ведь жизнь, Паша всегда ждала этой самой высокой оценки, но теперь, когда, наконец, получила, почувствовала острое желание спрятать голову под подушку и сделать вид, что ее нет. Вся вышла.
Что и говорить, репетировать с Маней оказалось нелегко.
– Ты меня вообще-то слушаешь? – через каждые пять минут раздраженно спрашивала сестра. – Ты не понимаешь, что своим бренчанием совершенно заглушаешь мой голос!
– Но я не могу играть шепотом! – Паша безумно жалела, что позволила втянуть себя в это безнадежное дело.
– Придется научиться, – объявила Маня, и в конце концов Паша и в самом деле научилась. Тем более что Маня предпочитала петь под аккомпанемент Кармэн, которая удачно оттеняла ее голос…
Когда маман сочла, что Паша более или менее соответствует своей роли, возникла другая серьезная проблема – Пашин «гардероб». Ей и самой было ясно, что даже шикарные ботинки погоды не сделают, скорее наоборот, могут испортить всю картину. Садиться за фортепиано в свитере и видавших виды штанах? Костюмчик тоже не годился. Но когда маман упомянула про свою гениальную портниху, Паша поняла, что нет, на эту жертву она не пойдет даже ради матери.
– И что? Где ты будешь одеваться? В «Детском мире» в отделе для малюток? Хотя там можно найти костюм маленькой феи.
Когда к обсуждению Пашиного внешнего вида подключилась даже сестра, ей стало ясно, что дело обстоит очень серьезно. Серьезнее некуда.
– Я не собираюсь быть феей, ни большой, ни маленькой. – Шутки шутками, но Пашу испугала мысль, что ей придется напяливать на себя что-нибудь подобное тому, что носит Маня.
– Аккомпаниатор не должен бросаться в глаза, он должен быть незаметным – в лучшем случае, ну а в худшем – лишь оттенять артиста, – вмешалась маман.
Паша вздохнула с облегчением и благодарностью. Маман права, и она не упомянула очевидный факт, что даже в самом роскошном туалете Паша ни за что и никогда не сможет не только затмить Маню, но даже хоть как-то ее «оттенить».
И тут Машка сказала замечательную вещь. Пускай Паша съездит к этой артемовской жерди, предложила сестра. Кажется, они обе любят «стильные вещи», значит, поймут друг друга. Маман подумала и сдалась. «Но постарайся, чтобы мне не было стыдно за нашу фамилию», – напомнила она.
Чтобы Паша не передумала и не улизнула, маман поручила ее Артему. Паше было очень неловко возвращаться в студию, отставная «портниха» склерозом явно не страдала, и выступление маман наверняка отлично помнила.