Навалившиеся на Лонвар свинцовые тучи выглядели угрожающе, в вагоне стало темновато, и убийца гадал, успеет ли он добраться до Гильдии раньше, чем польет.
Его случайный спутник, сидевший рядом, откашлялся и с торжественными нотками в голосе произнес:
– Молодой человек, я должен перед вами извиниться.
– За свисток? – удивился Темре. – Так я же знать не знал, что он у вас есть, и вовсе не рассчитывал на помощь со стороны. Пустое, забудьте об этом. Только на будущее лучше держите его под рукой.
– Я сейчас говорю не о свистке, а совсем о другом, – в его тоне проскользнуло легкое огорчение. – Вы же гронси? Венгосы должны осознать свою историческую вину перед гронси. Я извиняюсь перед вами за нашу историческую вину как венгос.
Убийца наваждений опешил.
– За что?..
– За то, что мы, венгосы, всегда жили лучше, чем ваш народ на голых островах посреди моря, за то, что мы всегда смотрели на вас сверху вниз, как зажравшиеся просвещенные негодяи на дешевую рабочую силу, за то, что венгосы не желают равноправия, оскорбляют и попирают вас, вынуждают вас ютиться в трущобах…
Пассажиры трамвая начали на них коситься.
«Сумасшедший, – с грустью сделал вывод Темре. – Везет мне сегодня на чокнутых: сначала те мерзавцы, теперь этот бедолага».
– …За то, что венгосы не хотят считаться с вашими традициями, за то, что вы повсюду встречаете грубость и враждебный прием, и не можете почувствовать себя в Лонваре как дома…
– Боюсь, вы все упрощаете, – наконец-то ему удалось улучить момент, чтобы возразить. – Вообще-то обе стороны хороши. А лично вы тут вовсе ни при чем, вам-то с какой стати заводить речь о вине?
– Я признаю свою вину как представитель венгосов перед всеми гронси, – гнул свое собеседник, его голос звучал вдохновенно и назидательно. – Пока мы, венгосы, этого не сделаем, перед нами не откроется выход из тупика, и мы не построим общество всеобщего процветания!
«Не хватало, чтобы нас с ним всем трамваем поколотили», – подумал Темре, оценивающе оглядывая длинный салон с истершейся до дыр обивкой и деревянными сиденьями.
Осмотр его успокоил, дальше неодобрительных взглядов и осуждающих реплик полушепотом дело не зайдет. Не тот народ подобрался: мужчины с портфелями под стать его полоумному спутнику – едут домой со службы, женщины и девицы в холлах разных расцветок, да еще в дальнем конце, наособицу, два пожилых рыболова с удочками.
– Грубят и не хотят считаться что те, что другие. Не все, но таких достаточно как среди венгосов, так и среди гронси. Виноватые в распрях найдутся с обеих сторон, – предпринял он еще одну попытку утихомирить собеседника.
В противостоянии венгосов и гронси не было тех, кто «лучше» или «хуже». По крайней мере, с точки зрения Темре. Сегодня на него напали венгосы, отребье самого последнего пошиба, зато пару месяцев назад он жестоко и расчетливо переломал руки-ноги троим гронси – чтобы неповадно было кидаться в глухих переулках на венгоских девушек. Если она вышла на улицу в ярко-красной холле из тонкого шелка, это значит, что она ничего не имеет против романтических приключений и флирта с незнакомцем. Флирта, а не изнасилования в подворотне.
У венгосов свои обычаи, не настолько патриархальные, как у гронси на островах, но вовсе не предполагающие вседозволенности, и раз уж ты приплыл на венгоский берег, будь добр об этом не забывать. Он кратко и доходчиво объяснил эту нехитрую истину трем подонкам, мычавшим от боли на тротуаре. Те так и не поняли, что досталось им не от враждебного венгоса, а от взбешенного их поведением соплеменника – перед тем как вмешаться, он благоразумно надел маску, а то не разгребешь потом последствий, включая ругань родственников и кровную месть.
– Вы опять не понимаете. Венгосы должны повиниться перед гронси, потому что они по-хозяйски расположились на материке, в то время как ваш народ издавна добывал себе скудное пропитание на голом камне. Вот за это я и прошу у вас прощения – за нашу культуру, за нашу науку, за наши сельскохозяйственные угодья, за то, что у нас все это есть, в то время как вы – представитель обделенной этими благами народности, а мы, венгосы, по-прежнему живем лучше, чем вы!
«Это ты-то живешь лучше, чем я?» – Темре со смешанным чувством обескураженности и неловкости поглядел на его истрепавшееся, хотя и опрятное пальто со стыдливой штопкой на рукавах, в тон темному драпу, на стоптанные ботинки, на старенький портфель.
Трамвай как раз подошел к Пароходной горке, от остановки было рукой подать до резиденции Гильдии Убийц.
– Что ж, молодой человек, до свидания, – прервав на середине свою покаянную речь, вздохнул попутчик, глядя с упреком.
Видимо, он все же обиделся на то, что этот гронси его не понял, хотя мог бы поднапрячься и понять.
С низкого клочковатого неба уже накрапывало, но добежать до подъезда Темре успел. Если это знак благоволения Дождевого Короля – спасибо ему за заботу.
– Какой же злой морочан тебя так разукрасил? – жизнерадостно окликнули его в коридоре.
– Люди, – угрюмо ухмыльнулся в ответ Темре. – Которых надлежит всеми силами защищать от злых морочанов.
– А ты бы их по мордасам!
– Не без того.
– Ну, тогда все в порядке. Скажи, чет или нечет?
– Чет.
– Палджо, так нечестно! – возмутился другой убийца. – Он всегда говорит «чет», и все об этом в курсе, нечего мухлевать. Давай лучше монетку кинем.
Темре не стал выяснять, что они там делят, и прямиком направился в кабинет к старшине. Чтобы получить гонорар за уничтожение чердачного морока, надо было не только написать отчет – с этим как раз не горит, можно и завтра, – но еще и «слить картинку».
Маска убийцы наваждений «запоминала» кое-какую информацию, однако сохранялись эти сведения недолго, до следующего боя. Чтобы «картинка» не исчезла бесследно, ее с помощью особого кристалла перемещали в магическую рамку, обеспечивая таким образом документальное подтверждение тому, что гильдеец и впрямь уничтожил тот или иной морок. Делалось это далеко не каждый раз, а только если расправу над наваждением не могли засвидетельствовать очевидцы.
По эпизоду с пространственным мороком в яме с сараями Темре «картинку» не сливал, не было необходимости – там прямо на месте составили протокол. Он не мог знать наверняка, присутствовали в тогдашней «картинке» данные о том, что морок был сознательно сотворен Джаверьеной, или нет. Такие тонкости вне компетенции рядовых гильдейцев. Возможно, отмазав девчонку, он рисковал разоблачением в большей степени, чем сказал о том Котяре в пивной, но теперь-то все позади, поскольку с тех пор он не раз использовал маску по назначению.
Покончив с этим делом (маску надевали на специальную зачарованную болванку с выемкой для кристалла внутри, «слив» занимал несколько минут), Темре отправился в буфет – пообедать и заодно справиться насчет новостей из полиции.
Буфет, или, скорее, всеми любимый ресторанчик, был самым уютным и многолюдным местом в гильдейской конторе, и там стояло три телефона. Обычно те, у кого не было своих кабинетов и секретарей, договаривались с буфетной прислугой насчет записей в пухлой тетрадке, лежавшей на столе в закутке с рогатыми телефонными аппаратами из лакированного дерева: кто кого спрашивал и что просили передать.
Темре обнаружил сразу две записи на свое имя. Первый звонок был из полицейского управления: будем надеяться, это Демея наконец-то себя проявила, хотя, если она проявила себя так, как от нее ожидается, для кого-то дела обстоят хуже некуда. Причем уже в прошедшем времени. Второй звонок из ордена Лунноглазой: его просили связаться по оставленному номеру, как только появится возможность.
Вначале Темре позвонил в полицию. Как выяснилось, угадал: обнаружено несколько трупов, и есть подозрение, что это работа морочана – возможно, тот самый след, который он вот уже сколько времени ищет. Предложили подъехать вечером в управление, необходимо кое-что обсудить.
По второму номеру связь была плохая, в трубке трещало. Услышав «брат Рурно» и «умер», Темре похолодел. Разве Котяра может умереть?.. Да как же могло такое случиться, пусть это окажется неправдой…
То ли мироздание услышало его отчаянный беззвучный вопль, содрогнулось и решило все переиграть, то ли, что вернее, помехи на линии ослабли, но женский голос с того конца уже разборчиво повторил, что у брата Рурно случилось несчастье, умер кто-то из близких. Несмотря на свое благочестие, он сейчас находится в пугающем состоянии, поэтому сестра Тишаль взяла на себя смелость обратиться к его старому другу: будет неплохо, если Темре сможет поговорить с ним и поддержать его.
Темре записал на салфетке адрес храма. По-быстрому проглотить обед – и туда, до визита в полицейское управление времени хватит. Похоже, отдыхать сегодня не придется.
Темре записал на салфетке адрес храма. По-быстрому проглотить обед – и туда, до визита в полицейское управление времени хватит. Похоже, отдыхать сегодня не придется.
«Ничего за душой», – это выражение Клетчаб слышал не раз, но никогда не вникал в его смысл. Будто бы в Иллихею оно попало вместе с иммигрантами, которых жрецы-маги вытаскивают из сопредельного измерения ради улучшения демографической ситуации в Империи. Как бы то ни было, а теперь Клетчаб его припомнил и подивился тому, до чего метким оказалось пришлое словцо.
У Демеи ничего за душой не было.
Это наводило не меньшую оторопь, чем кровавая расправа, которую крутая дамочка учинила над теми сволочными ушнырками, едва не повязавшими Луджерефа. Такой ерунде, как чужие душевные движения, он никогда не придавал важности, хотя в то же время старался все это подмечать и учитывать: там оно поможет обстряпать дельце, чтобы тупак вернее клюнул на приманку, тут поспособствует спасению от очередных неприятностей. Наблюдательность у него была натренированная, это помогало и в министерских интригах, когда он звался Ксаватом цан Ревернухом, и в воровских делах. Вот и к Демее он помаленьку приглядывался, стараясь понять, чем она живет-дышит и чего, стало быть, от этой красотки ожидать. А там не оказалось ничего. Ну, как есть ничего, форменная пустота!
Демея напоминала темную пустую комнату, в которой нет не только мебели, но даже и пыли, и занавесок на окнах, да и за окнами ни зги не увидишь. Всякий человек чем-нибудь да заполнен, это проявляется в репликах, шуточках, мимолетных взглядах, ухмылках, интонациях, вздохах, жестах, умалчиваниях, прочих деталях поведения – все это наполнено смыслом и сообщает какую ни на есть информацию о своем хозяине. Но не в случае Демеи. В ней ничего подобного не было.
Или даже не так: время от времени она что-нибудь говорила, усмехалась, презрительно щурила красивые, хотя и белесые глаза, а в промежутках между этими проявлениями индивидуальности становилась похожа на оживший манекен, вот тогда и начинала ощущаться ее пугающая внутренняя пустота. Ничего общего с бесстрастностью или замкнутостью – то-то и оно, что самое натуральное ничего!
Клетчаб не смог бы пересказать это словами, но, находясь около Демеи, он чувствовал это ничего своей старой бывалой шкурой, по которой пробегали стайки паникующих мурашек. Должно быть, дело в том, что Демея чокнутая, хотя по поводу пряток от цепняков или добычи деньжат она соображала и действовала на зависть рационально. Небось битая жизнью каторжанка, подумал Луджереф с одобрением, хотя примешивались к этому одобрению опаска и смутное чувство «что-то здесь сильно не так». Кабы не обстоятельства, нипочем бы с ней не спутался.
Пока он, как ни крути, нуждался в ней, да и она в нем тоже. Двое объединившихся изгоев. Демея привела его в свое убежище, обустроенное под Овечьей горкой, на которой стоял завод по разделке и переработке туш морских овец – весьма ценных, хотя и довольно опасных промысловых животных. Горку пронизывали два горизонтальных туннеля, один новый, соединенный с шахтами заводских подъемников, а другой старый, его сперва начали строить, но после почему-то забросили и вход замуровали.
В старый туннель можно было забраться через замаскированную фанеркой дыру на пустом каменисто-глинистом склоне, которую Демея, по ее словам, обнаружила случайно.
Что могло «случайно» понадобиться видной из себя стерве с аристократическими замашками в промышленной зоне вблизи завода, воняющего на всю округу копотью, несвежей рыбой и подгнившими потрохами, Клетчаб не стал докапываться. Чутье подсказывало, что ответ может лишить его спокойного сна. Демее он нужен как помощник для поисков кого-то, кто не хочет с ней встречаться (и, надо полагать, правильно делает), так что пока можно не дергаться. Главное тут не прозевать шальную удачу и унести ноги до того, как нужда в тебе отпадет.
Внутри было затхло, но сухо. Ни газа, ни электричества, поэтому приходилось пользоваться восковыми свечками и старинными керосиновыми лампами. Под ногами на каждом шагу хрустел мусор – крошево мелких камешков, щепки, чьи-то хрупкие косточки. К заброшенному туннелю примыкало несколько боковых помещений. В одно вел тот самый лаз с поверхности, прикрытый обломком фанеры, в другом был устроен схрон: постели из тряпья, походная керосиновая плитка, бутыли с водой, кое-какая посуда, в том числе помятый чайник. Рыбья вонь разделанных туш проникала даже сюда, но ее как нельзя кстати перебивал густой запах керосина.
Этот схрон Клетчаба сразу насторожил. Сперва он не понял, в чем дело, но потом дошло: вряд ли все это барахло натащила сюда Демея. Зачем бы ей, например, подбирать истрепанный кожаный мяч, или дрянную, с размытым изображением рамгу «Островные войны, атака морских демонов: 144-й эпизод», или сломанную и починенную удочку? Да и одежонка, использованная для сооружения постелей, но в то же время вполне пригодная для носки, если тебе незазорно выглядеть нищебродом, была сплошь мужская. Напрашивался вывод, что кто-то жил здесь до Луджерефа с Демеей, и, вероятно, жил не так давно, а теперь уже не живет. Подевался куда-то.
Когда союзница ненадолго отлучилась, Клетчаб тщательно осмотрел комнату и обнаружил кое-где на полу, на тряпье, на серой от грязи штукатурке стен засохшие пятнышки крови. Определенно это была кровь, а не что-то другое.
До возвращения хозяйки он успел устроиться как ни в чем не бывало на куче лохмотьев и с заинтересованным видом уткнуться в «144-й эпизод». Впрочем, подумалось уже в который раз, словно он сам себя уговаривал и успокаивал, ей покамест нужен живой помощник. А ему на ближайшее время пуще толстого бумажника нужна эта чокнутая кукла, способная, глазом не моргнув, укокошить четверых наемников, а то не хотелось бы угодить в лапы ретивых посланцев Империи.
– Ты должен найти для меня одну женщину, – заговорила Демея, усевшись напротив, по другую сторону тусклой керосиновой лампы. – Она где-то в Лонваре. Ее зовут Инора Клентари. Вместе с ней девочка четырнадцати лет, Кайри Фейно, ее дальняя родственница и воспитанница, Инора называет ее своей племянницей. Они не так давно приехали из Олонвы. Вот их фотографии, возьми с собой. Они должны находиться вместе, но, возможно, и нет. Меня интересует прежде всего Инора Клентари. Если что-нибудь выяснишь о Кайри Фейно, тоже будет неплохо: используя девчонку, можно добраться до Иноры.
– Что, там у тебя к ней разборки на миллион? – понятливым тоном справился Клетчаб – и тут же получил по губам.
Удар был несильный, но ошеломляющий. При этом Демея постаралась не задеть лампу: она себя контролировала и действовала рассудочно. Белесые глаза смотрели холодно, с обычным для нее презрением.
– Запомни хорошенько, здесь я госпожа. Я не разрешала тебе обращаться ко мне на «ты».
Мужское самолюбие взбунтовалось, да и воровской гонор взыграл, но Луджереф железной рукой упихал эти правильные чувства в дальний чулан своей души. Жизнь, знаете ли, дороже. А то еще не хватало, чтобы в этой берлоге кровавых пятен прибавилось… Разве что в глазах блеснуло, перед тем как он покорно вымолвил:
– Извините, госпожа Демея. Привычка. Я постараюсь их найти.
И уже после, отвернувшись, чтобы налить воды из бутыли в чайник, подумал: «Прирезать бы тебя спящую, сука психованная!»
Котяра молился в храме Лунноглазой на улице Зимних Ягод. В полутемном зале никого больше не было, и монах в одиночестве простерся ниц перед возвышением с величественной ониксовой статуей, элегантно обернувшей хвост вокруг лап.
Темре предложили подождать. Он положил в чашу для пожертвований несколько серебряных сулов, прогулялся по опоясывающей молельный зал сводчатой галерее с изящными бронзовыми кошками в стенных нишах.
Наконец появился брат Рурно. Смотреть на его бледное, с припухшими веками и закаменевшими чертами лицо было тягостно и страшновато: никогда еще Темре не видел таким жизнерадостного Котяру.
– Джел, что случилось? – Он назвал друга мирским уменьшительным именем, как в детстве.
– Темре… – Тот как будто заметил его лишь сейчас, после того как он заговорил. – У меня деда больше нет. Моего прадеда, дедушки Тавьяно.
– Светлая ему память, – сочувственно и с грустью отозвался убийца наваждений. – Печалюсь вместе с тобой. Он был очень хорошим человеком, я всегда буду его помнить.
– Темре… – Голос монаха сорвался, а круглое лицо сморщилось, словно он еле сдерживался, чтобы не завыть или не разрыдаться.
– Ну, успокойся, Джел. – Темре обхватил его за плечи. – Сколько ему было – девяносто два? Он прожил долгую и достойную жизнь, и проводить его нужно достойно, молитвами и добрыми пожеланиями.
– Девяносто три, – прорычал Котяра, глотая слезы. – Он не своей смертью умер! Убили его… Какая-то мразь его убила.