— Когда? — прохрипел я.
— Два часа назад… — отозвался кто-то из них.
— Может, чехи? У них тоже МИГи, — с надеждой предположил побледневший атташонок.
— Нет, не чехи!
Я-то сразу все понял. Это могли быть только наши. Чехи выступали большой группой, делая обычный проход плотным строем над аэродромом. И двумя тут дело не обошлось бы.
— Их больше нет, — прошептала Катерина, по-детски закрыла лицо руками и заплакала. Этот плач мне сразу не понравился.
— Подождите, сейчас будут подробности! — заволновался атташонок. — Они обещали новые подробности через минуту.
— Боже, какая я дура! — сквозь рыдания твердила моя возлюбленная секретарша. — Какая дура…
— Вот! — Подполковник показал на экран телевизора.
Там появилась новая картинка. Медленными рывками один МИГ догоняет другой и… таранит его. Такого еще не было! Талалихин хренов! Неторопливо разрастается взрыв — и горящие обломки расползаются по всему экрану.
— Jesus Christ! — вскрикнул бармен, схватившись за бакенбарды.
И вдруг посреди этого замедленного огненного кошмара неторопливо расцвели два спасительных парашютных купола. Невероятно! Но диктор, с восторгом, — каким обычно сопровождается внезапно забитый гол, уже сообщал, что, по уточненным данным, оба летчика катапультировались и живы. Им даже не понадобилась госпитализация. Крепкие русские парни!
И тут я заметил, что Катерина больше не плачет, а смотрит на экран с каким-то непонятным стервозным восторгом. Мне стало окончательно ясно: без нее дело не обошлось.
Атташонок, наскоро попрощавшись, ринулся в посольство за инструкциями. Как я понял позже, для него в эту минуту было важно добиться, чтобы из Москвы не присылали комиссию, а все разбирательство доверили ему. Иначе — прощай скучный Лондон и белый китель! Катерину я отправил вместе с ним — для сбора информации. И то, как он, поколебавшись, согласился взять ее с собой, окончательно убедило меня: они тут в мое отсутствие времени зря не теряли. Но нет худа без добра — зато у меня теперь свой человек во вражеском логове. Я знал одного замминистра, который специально подкладывал свою юную секретаршу вышестоящим товарищам, и та вместе с начальственной спермой собирала секретную околоправительственную информацию. Теперь он уже вице-премьер, и кому нынче подкладывает свою секретутку — можно только догадываться! И все-таки Катька — стерва…
Но на ревность времени не оставалось — я сломя голову помчался в отель, где разместилась наша делегация. Все участники событий, кроме руководителя полетов, были в сборе и расположились вокруг журнального столика так, будто ничего особенного не случилось. Судя по остаточному объему жидкости в квадратной бутыли, они уже прилично хватанули казенного спирта — медицинская помощь им все-таки понадобилась. Один из катапультантов, Федор Иванович Базлаков, миниатюрный мужичок с седеющим ежиком, потренькивал на гитаре. Второй, Витя Вильегорский, молодой еще парень с румяным лицом отличника боевой и политической подготовки, полулежал на диване. Оба они были почему-то в тренировочных костюмах нашей олимпийской сборной. Рядом устроились несколько хмурых механиков. Когда я вошел в штабной номер люкс, вся компания грустно и нестройно запела под гитару:
— Ну, ребята, — выдохнул я, не зная, с чего начать.
— Что — ребята? Это, Шарманов, все твоя сучка-секретарша! — рявкнул Базлаков. — Таких к авиации близко подпускать нельзя!
Как впоследствии выяснилось, он и был главным виновником столкновения: передал ведомому, что газует, а сам вдруг сбросил обороты.
— Ладно тебе, все бывает, — рассудительно отозвался Вильегорский. — Живы — и слава богу!
— Что значит «все бывает»? Говорю тебе — ведьма! Если б она меня не сглазила, разве бы я подставил задницу? Скажи, Семеныч!
— А то… — предусмотрительно уклонился от участия в споре асов пожилой «механ».
— Обломками никого не стукнуло? — робко спросил я.
— Не слышно пока…
Базлаков, набычившись, разлил спирт по стаканам. Они с Витьком чокнулись и переглянулись, как племенные кобели-медалисты, подравшиеся из-за случайной болонки прямо на смотровой площадке. А я вдруг подумал о том, что, если бы в аэропорту не поправил атташонка, это был бы действительно их последний полет. Но вслух об этом говорить не стал: психика у людей после аварийного катапультирования обычно налаживается только через несколько дней, и любое неосторожное слово может привести к самым неожиданным последствиям. К очистительному мордобою, например. Я просто предложил выпить за главного конструктора катапультных кресел. Тост вызвал буйный восторг.
Выпили. Отдышались.
— А где Перов? — полюбопытствовал я.
— Стреляться пошел, — сообщил Базлаков.
— Куда?
— В салон…
— Зачем же вы его отпустили?
— А у него все равно пистолета нет, — успокоил Вильегорский.
Потом оказалось, что руководитель полетов Перов тоже был виноват в случившемся. Вместо того чтобы неусыпно наблюдать за пилотажниками и руководить ими по рации, он уединился в комфортабельном «Ту-134», некогда носившем по свету министра гражданской авиации, и пил коньячок, который ему подавала смазливая стюардесса в юбчонке, едва прикрывающей клитор. Так и профукал ЧП…
— За судьбу! — предложил Базлаков, снова разлив по стаканам спирт.
Выпили. Отдышались.
— Из Москвы еще не звонили? — осторожно поинтересовался я.
— Ну конечно, — насупился Семеныч. — Они пока там не договорятся, кого подставить, не позвонят…
— Я предлагаю тост! — провозгласил Вильегорский, не поднимаясь с дивана.
— Какой?
— Против ведьм!
— Это как?
— А вот так! Обычно пьют за дам. И стоя. А я предлагаю выпить против ведьм! Мужчины пьют сидя или лежа…
Выпили. В какой-то момент мне почудилось, что дыхание уже не вернется никогда. Воротилось…
— А вот ты мне лучше скажи, Витька, — ехидно начал Базлаков, — продашься ты или нет?
— Нет!
— Врешь!
— Честное партийное.
— А где твой партбилет?
— Дома, в тумбочке…
— На груди надо носить, нехристь!
— А я и носил, пока партия была…
Покуда они пререкались, «механы» рассказали мне, что, выбравшись из катапультного кресла и еще ничего не соображая после удара, Вильегорский достал из кармана летного комбинезона пачку «Винстона», зажигалку и закурил. А рядом оказался расторопный телеоператор из Си-эн-эн. В общем, готовый, не придуманный рекламный ролик получился. Около Витька еще врачи суетились, а ему уже принесли факс с предложением от фирмы «Винстон». И он обещал подумать.
— Продашься!
— Никогда!
— За непр-р… за непр-р… за непр-родажность! — с третьей попытки возвестил Базлаков.
Выпили…
В свой номер я добирался, держась за стены. И еще минут десять простоял, упершись лбом в дверь и пытаясь проникнуть ключом в замочную скважину. После того как я с размаху плюхнулся на кровать, мне еще долго казалось, будто я падаю и падаю куда-то вниз. Но мозг, что интересно, работал при этом совершенно ясно и четко. Спирт есть спирт…
С самого начала моего бизнеса у меня не было, если не считать Большого Наезда, о котором я еще расскажу, такой крупной неприятности. Аварии, конечно, случались, но чтобы потерять в один день две боевые машины, два МИГа… Они хоть и были на балансе ВВС, но мне выделили их для парада благодаря моим личным отношениям с главкомом.
— Смотри, Павлик, — предупредил он, подписывая разрешение, — боевую технику тебе доверяю!
Еще бы не доверять, если за мой счет он уже объехал самые дорогие мировые курорты, да еще я заплатил за обучение его племянника в Сорбонне. Но теперь главком вряд ли сможет меня отмазать. Вся надежда на атташонка, которому по целому ряду причин комиссия из Москвы тут, в Лондоне, совершенно не нужна. Я представил себе, как этот породистый щенок уже поднял на ноги всю московскую родню, обширную и всепроникающую, точно раковая опухоль в четвертой стадии. Я буквально слышал, как папа-маршал трезвонит по телефону правительственной связи и, шутливо матерясь, просит… А как ему откажешь? У него большие заслуги перед демократией. В 91-м, когда он был еще генерал-лейтенантом, его почти уже отправили в отставку: дочь — сестра атташонка, — будучи на стажировке в Штатах, выскочила замуж за профессора, работавшего, как и все тамошние профессора, на ЦРУ. Победа Елкина над Горбатым была для генерал-лейтенанта единственным спасением — и он старался так, что лампасы жгутом заворачивались. Наверное, атташонок уже и родственничку пожалился в Вашингтон, а если оттуда в Москву звякнут — комиссию уж точно не пришлют и больших разборок не будет. Да и не захотят они никаких разборок. Если начать настоящие разборки, то фонарей в Москве не хватит…
Так что комиссии, скорее всего, не будет. Но это только полдела. Теперь нужно прикинуть, сколько придется отвалить тому же доверчивому главкому и другим недоверчивым дядькам, чтобы это столкновение не отразилось на участии «Аэрофонда» в салоне Ле Бурже через три месяца… Но это если нет жертв и разрушений… Если, не дай бог, кого-нибудь прибило или покалечило обломками МИГов — мне конец. Не слышно пока… Возможно, роковую для меня информацию хитроумные англичане пока придерживают… Большая политика! Но как раз это и должна была выяснить моя неверная секретарша. Прикидывая в уме убытки и недоумевая, куда задевалась Катька, я уснул…
7. Страшная месть
Проснулся я от наждачной сухости во рту и разрывной боли в затылке. Разлепил веки — и в темноте уловил звуки нежной борьбы и тихие голоса, доносившиеся из прихожей. На мгновение мне показалось, что в результате злоупотребления протирочным спиртом слуховые функции организма перешли теперь от ушей к глазам. Я в ужасе зажмурился, но звуки не исчезли.
— Ну все… Иди! — тихо настаивала Катерина.
— Подожди! — умолял мужской голос. И я узнал Вильегорского, еще недавно предлагавшего тост против ведьм.
— Тебе после катапультирования много нельзя! — убеждала моя любимая секретарша. — Ты должен себя беречь!
— Я абсолютно здоров!
— Ты уверен?
— А почему ты спрашиваешь?
— Ну все-таки… С такой высоты! Я думала, ты разбился, даже заплакала…
— Из-за меня?
— Из-за кого же еще?
— А мне показалось, что тебе Базлаков нравится…
— Глупенький.
— Пойдем ко мне!
— Нет, сладенький, хорошенького понемножку… Он проснется и будет сердиться…
— Не проснется — он у тебя пить не умеет!
— Не будем рисковать. Ты же не хочешь, чтобы я осталась без работы?
— А завтра?
— До завтра дожить надо. Иди баиньки!
Во тьме проскворчал долгий прощальный поцелуй, и щелкнула дверь. Потом из ванной донесся шелест воды. Я сжал кулаки и затаился в широкой молодоженской кровати, как в засаде. Но, выключив воду и пошуршав одеждой, Катька тихонько вышла из номера.
Вот шалава!
Спать уже не хотелось, а хотелось расправы, но унизиться до того, чтобы бегать искать ее по чужим койкам, а потом пинками гнать в номер для молодоженов, я не мог. Гордость не позволяла… Чтобы как-то отвлечься, я включил ночник, сжевал таблетку аспирина, запив ее четырьмя стаканами воды, и, дожидаясь Катькиного возвращения, стал на бумажке прикидывать, кому и сколько придется заплатить, чтобы уж точно попасть в Ле Бурже. Список был составлен, а Катька все не возвращалась. И я предался невеселым воспоминаниям.
В первый раз моя всеотзывчивая помощница попалась с Толиком. Через полгода после того, как она разгромила кадры турецкого МИДа и пришла в «Аэрофонд», ко мне на прием по какой-то укоренившейся, видимо, еще с парткомовских времен привычке заявилась жена моего телохранителя. Она жаловалась, что Толик, отец троих детей, совсем отбился от семьи. При выяснении подробностей обнаружилось, что отбился мой телохранитель скорее все-таки не от семьи (зарплату он продолжал отдавать и уроки у детей проверял), а от брачного ложа.
— У него появилась другая женщина! — плача, доложила несчастная супруга.
— Откуда вы знаете?
(Я подумал, что, если бы у Толика появился мужчина, было бы гораздо хуже!)
— Подслушала… по телефону. По параллельной трубке.
— Здорово! — Я был искренне удивлен тем, что бывшие сотрудники «девятки» попадаются так же банально, как и обыкновенные мужики. — Он ее как-нибудь называл? По имени или еще как-нибудь?
— Нет.
— А она его?
— Сла-а-денький, — зарыдала женщина.
— Ясно. Идите домой. Растите детей. Больше это не повторится. И рекомендую вам прочитать книжку «Постельные принадлежности. Брак и гармония». Она сейчас везде продается…
Мне надо было сообразить еще тогда, после пикника в лесу. Я сам, идиот, попросил телохранителя показать свое мастерство — и он всадил из пистолета в дерево четыре пули — одна в одну. Катька хлопала в ладоши, и на ее лице появилось выражение хищного восторга. У нее всегда появлялось такое выражение, если ей кто-нибудь нравился. А как у них потом сладилось, догадаться несложно: машина всегда заезжала сначала за телохранителем, а потом за Катькой, если она ночевала дома, а не у меня… Толик поднимался к ней, а шофер ждал и потом врал мне, что попал в пробку. Обслуга всегда договорится, чтобы напакостить хозяину. Шофера я выгнал. А Толику ничего специально говорить не стал — просто через несколько дней, когда он делал мне в сауне массаж, я пошутил в том смысле, что нанимал его телохранителем, а не телорасхитителем…
— Я уволен? — хмуро спросил он.
— Ну почему же? Наоборот, считай, что мы теперь с тобой родственники. Но больше этого делать не надо. Никогда.
— Понял.
— А теперь еще раз правую лопаточку! Что-то ломит…
Катерину же я вызвал в кабинет якобы для устного перевода и, когда она опустилась на колени, впервые дал ей пощечину. С оттяжкой!
— Это что-то новенькое? — удивилась она и побледнела.
— Догадалась, за что?
— За что?
— Если не отстанешь от охранника…
— Выгонишь?
— Убью.
— А-а… Прости, Зайчуган, я больше так не буду!
Я простил. Если бы мне стало известно, что она и Толика тоже называет Зайчуганом, я выгнал бы ее уже тогда — и не было бы ни взорвавшихся МИГов, ни всего остального. Впрочем, женщину, в кулаке у которой зажата твоя игла, выгнать не так-то просто!
…Услышав, как снова открывается дверь номера, я еле успел выключить свет и затаиться в своей двуспальной арабской засаде.
В прихожей блудливо завозились.
— Ты мне делаешь больно! — вскрикнула Катька.
— А ты не уходи! — Я узнал голос Базлакова. — Мне понравилось.
— Неужели?
— А я тебе понравился?
— Безумно! А правда, что ты называл меня ведьмой?
— А ты и есть ведьма. Давай вернемся!
— Нет, скажи, вы в самом деле из-за меня столкнулись?
— А из-за кого же? Если бы ты на меня так перед вылетом не смотрела, неужели я бы на вводе в петлю стал обороты сбрасывать?! Я же думал, ты с Витькой…
— Бедненький…
— Пошли!
— А вот этого не надо! Не надо, говорю! Отпусти… Он проснется…
— Ну и хрен с ним! Я ему по рогам настучу!
— Ага, а зарплату потом ты мне будешь платить?
— А сколько он тебе платит?
— Сладенький, если я скажу, ты не переживешь…
— Ну хорошо… А завтра?
— До завтра дожить нужно. Иди баиньки! Утро вечера мудренее.
Послышался шум борьбы и щелчок дверного замка. Затем снова — шелест душа и тихие влажные шаги по ковру.
— Зайчуган, ты спишь? Зайчуга-ан!
Я повернулся и показательно продрал глаза. Обнаженная Катька стояла надо мной, как мраморная богиня в ночном зале музея. И лишь темные пятна сосков да черный, идеально равнобедренный треугольничек нарушали эту ночную мраморность. Правда, я читал, что дотошные греки раскрашивали своих афродит самым достоверным образом там, где положено.
— Я-то сплю, а вот ты где шляешься?
— Я ребят успокаивала, — чистосердечно призналась она. — Им так сейчас тяжело!
— Успокоила?
— Кажется, да…
— Ну что там? Обломками никого не задело?
— Нет, в поле упали. Одного велосипедиста взрывной волной сдуло. Подал в суд за поломку велосипеда…
— Переживем! Что еще?
— Ничего.
— А Перов не застрелился, пока я спал?
— Нет, просто очень сильно напился…
— А что там твой атташонок?
— Почему это мой? — искренне возмутилась Катька.
— Ладно. Как там мой атташонок?
— Папуле звонил… Плакал в трубку. Все на тебя валил…
— Сволочь! — Я повернулся к стене и сделал вид, будто возвращаюсь к прерванному сну.
Катерина легла рядом и прижалась ко мне своим еще влажным после душа телом. Я отстранился:
— Ты и меня хочешь успокоить?
— Прости, Зайчуган, я очень устала. Такой трудный день…
— Еще бы!
— Спокойной ночи!
Я долго не мог заснуть. Теперь, когда опасность полного краха миновала, можно было спокойно обдумать подробности завтрашней развязки нашего с Катькой романа. Нет, надавать ей по щекам и заставить спать на прикроватном коврике — это не месть! Пилотажники и так смотрят на меня будто на спекулянтика, примазывающегося к их героическому ремеслу. А теперь еще будут всем рассказывать, как по-гусарски оттоптали личную секретаршу Шарманова. Нет, такое не прощается!
Все обдумав и воодушевившись, я повернулся к Катерине — она мирно спала, свернувшись калачиком и чуть похрапывая от усталости. Я пошарил по ее нежному теплому тельцу и наткнулся на мягкую щетинку. Катька, не просыпаясь, поощрительно шевельнула бедрами. В голове почему-то крутился сакральный пароль пьяниц времен застоя: «Третьим будешь?»