Я немного подумал и записал в блокноте:
«2. Друг Народов, замрукспецтургруппы». Друг Народов то вскакивал со стула, то снова садился, то вглядывался в часы, которые вынимал из жилетного кармана, а то, выставив свои заячьи зубы, начинал что-то нежно шептать товарищу Бурову. Тот выслушивал его с державной непроницаемостью и медленно кивал. Я огляделся: в комнате, кроме меня и руководства, сидели еще пять человек — четверо мужчин и одна женщина. В проходе, между столами, виднелась ее наполненная хозяйственная сумка, и женщина явно нервничала, так как инструктивное собрание все никак не начиналось, а ей, очевидно, нужно было поспеть в детский сад и забрать ребенка еще до того, как молоденькие воспитательницы, торопящиеся домой или на свидание, начнут с ненавистью поглядывать на единственного оставшегося в группе подкидыша. А может быть, подумал я, она торопится, чтобы забрать ребенка не из детского сада, а из школы, из группы продленного дня? Трудно сказать наверняка: блондинки иногда выглядят моложе своих лет.
— А кого ждем? — решил я прояснить обстановку.
— Вы спешите? — сурово спросил товарищ Буров.
— Нет…
— Тогда обождите. Вопросы будете задавать, когда я скажу…
В этот миг дверь распахнулась, и в комнату вступила пышная дама лет пятидесяти с высокой, впросинь, прической, еще пахнущей парикмахерской. Одета она была в тот типичный импортный дефицит, который является своеобразной униформой жен крупных начальников.
— Разве я опоздала? — удивилась вошедшая.
По тому, как засуетился Друг Народов, а товарищ Буров привел свое лицо в состояние полной уважительной приветливости, я утвердился в догадке, что вновь прибывшая дама — жена большого человека. Именно жена, для самодостаточной начальницы на ней было слишком много золотища и ювелирщины.
— О чем вы говорите! — вскричал замрукспецтургруппы, целуя Н-ской супруге руку. — Как раз собирались начинать…
— Везде такие пробки… Даже сирена не помогает! — приосанившись, объяснила она.
«3. Пипа Суринамская», — записал я. Это такая тропическая лягушка (ее недавно показывали в передаче «В мире животных»), она в зависимости от ситуации может раздуваться до огромных размеров, но, бывает, и лопается от натуги.
— Ну что ж, начнем знакомиться? — радостно выпростав зубы, спросил Друг Народов и выжидающе глянул на рукспецтургруппы, а тот, помедлив для солидности, разрешающе кивнул головой, как лауреат-вокалист кивает нависшему над клавиатурой концертмейстеру:
— Не возражаю.
— Я буду читать список, — объяснил Друг Народов. — А вы будете откликаться. Договорились? Войцеховский Николай Иванович, летчик-космонавт…
Никто не отозвался, а товарищ Буров, нацепивший очки, чтобы следить за перекличкой по личному списку, раздраженно поглядел на заместителя поверх оправы.
— К сожалению, — спохватился Друг Народов, — товарищ Войцеховский… Одним словом, вопрос, полетит ли он с нами в Париж или без нас в космос, решается… Он в дублирующем составе… Поэтому…
— Поэтому переходите к следующему пункту! — строго посоветовал товарищ Буров.
— Следующий — Дудников Борис Захарович…
Встал толстенький молодящийся дядя с ухоженной лысиной, одетый в лайковый пиджак и украшенный ярким шейным платком. Всем видом он так напоминал творческого работника, что я сразу догадался: из торговли. Так и оказалось — заместитель начальника Кожгалантерейторга.
— В случае чего мы вас за космонавта выдадим! — хохотнул Друг Народов, но, не найдя отзыва на лице товарища Бурова, осекся.
А я записал в блокноте:
«4. Торгонавт».
— Епифанов Михаил Донатович, — продолжил Друг Народов. — Заведующий кафедрой философии. Профессор.
На эту фамилию откликнулся седоволосый субъект в реликтовых круглых очках, академически залоснившемся костюме и даже с авторучкой в нагрудном кармане пиджака.
— Учтите, — предупредил его товарищ Буров. — В случае дискуссий вы, как специалист по истмату…
— Диамату, — вежливо поправил профессор.
— Не имеет значения. Как специалист — вы наш главный боец!
— Не подведу! — с какой-то непонятной для философа готовностью отозвался Донатыч.
«5. Диаматыч», — записал я.
— Муравина Алла Сергеевна. Вычислительный центр «Алгоритм». Инженер-программист, — объявил Друг Народов.
Поднялась блондинка, торопившаяся в детский сад или школу, и оказалась весьма стройной.
— Это я, — сказала она.
— Мы видим, — одобряюще кивнул товарищ Буров. — Языком владеете?
— Немного…
— Будете в активе руководства.
— А что это значит?
— Вам объяснят. Садитесь.
«6. Алла с Филиала», — пометил я в блокноте и подумал, что женобес Пековский не случайно хотел прокатиться в Париж вместе с этой симпатичной блондинкой, более того — в последнее время он постоянно пропадает на филиале якобы в связи с острой производственной необходимостью. Теперь все встает на свои места. К тому же гражданка Муравина — мать-одиночка, а Пековский смолоду специализируется на брошенках: никаких ревнивых недоразумений и слезы благодарности по утрам.
— Мазуркин Анатолий Степанович, рабочий Нижне-Тагильского трубопрокатного комбината, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, — прочитал Друг Народов.
— Тут! — вскочил маленький жилистый мужичок с огромным кадыком, норовившим все время уползти и спрятаться за огромный галстучный узел.
— Вот и гегемон у нас появился! — улыбнулся заячьими зубами Друг Народов.
— Как с планом? — с государственной заботой поинтересовался рукспецтургруппы.
— А куда, на хрен, он денется? — ответил гегемон прокуренным голосом.
«7. Гегемон Толя», — тут же записал я.
— А еще? — спросил товарищ Буров. — Кто у нас еще из основных категорий?
— Еще у нас колхозное крестьянство представлено! — сообщил замрукспецтургруппы. — Паршина Мария Макаровна, бригадир доярок колхоза «Калужская заря».
— Где?
— Еще не приехала. Председатель не отпускает — коров доить некому…
— Возьмите на контроль! — приказал товарищ Буров.
— О чем вы говорите! Можете не беспокоиться!
Я поразмышлял и решил отсутствующей бригадирше дать условное имя:
«8. Пейзанка».
— А теперь у нас пошла творческая интеллигенция, — сообщил Друг Народов. — Кирилл Сварщиков, поэт, лауреат премий имени Элиота Йельского университета и имени Василия Каменского Астраханского обкома комсомола.
— Приветик!
Поэт встал и раскланялся с добродушием своевременно похмелившегося человека. Одет он был в ярко-желтую замшевую куртку, но воротник и плечи по причине длинных жирных волос выглядели словно кожаные. Между прочим, про этого парня я слыхал. Он входил в группу поэтов-метеористов, которые объявили: все предыдущие поколения просто входили в литературу, а они ворвались в нее, что ваши метеоры.
«9. Поэт-метеорист», — зафиксировал я.
— Учтите, главное за границей — дисциплина! — предупредил товарищ Буров, недоверчиво оглядывая Поэта-метеориста.
— Мне уже говорили! — отозвался тот довольно независимо.
— И наконец — Филонов Борис Иванович, специальный корреспондент газеты «Трудовое знамя»! — объявил Друг Народов голосом конферансье, старающегося замять какую-то накладку в представлении.
Это был бородатый плечистый молодой человек в джинсах, штормовке и с фоторепортерским коробом через плечо. Он встал и шутливо поклонился на все четыре стороны, как боксер на ринге.
— В каком отделе работаете? — смерив его взглядом, спросил товарищ Буров.
— В отделе коммунистического воспитания.
— У Купрашевича?
— У Купрашевича.
— Понятно… — кивнул наш руководитель, взглядом осуждая цепочку на шее спецкора («10. Спецкор», — успел записать я). — Будете, товарищ Филонов, в активе руководства! Пропагандистом.
— Лучше контрпропагандистом! — подсказал Спецкор.
— Не возражаю. Поможете составить отчет о поездке.
— Запросто! Мне все равно в конторе отписываться…
— Товарищи! — вдруг воззвал рукспецтургруппы, медленно вставая, и я понял, что начинается тронная речь. — Каждый советский человек, выезжающий за рубеж, — это полпред нашего, советского образа жизни…
Пока он нудил о пропагандистском значении предстоящей поездки и о взглядах всего прогрессивного человечества, обращенных на нас, я поймал себя на мысли, что — хоть убей — не могу вот так, с ходу определить, кто из собравшихся в комнате стукач, а кто собирается соскочить. Любого можно было заподозрить как в том, так и в другом. За исключением, пожалуй, Аллы с Филиала.
— …так что прежде всего мы едем в Париж работать! — закончил товарищ Буров, пристукнув ладонью по столу. — Вопросы есть?
— Есть.
— Спрашивайте.
— А я? — спросил я.
— …так что прежде всего мы едем в Париж работать! — закончил товарищ Буров, пристукнув ладонью по столу. — Вопросы есть?
— Есть.
— Спрашивайте.
— А я? — спросил я.
— Кто — я? — уточнил Друг Народов.
— Гуманков…
— А вы разве в списке?
— Нет.
— В чем же тогда дело?
— В этом и дело.
— Откуда вы?
— Из ВЦ «Алгоритм»… Вместо Пековского…
— Так вы же не успели оформить документы…
— Успел…
— М-да, — буркнул товарищ Буров, нехорошо глянув на заместителя, а потом конфузно на Пипу Суринамскую, которая, в свою очередь, с таким гневным интересом углубилась в разноцветный «Огонек», словно нашла там антисоветчину.
— Я вообще не понимаю, как на одну организацию могли выделить две путевки! Это — нонсенс!.. — громко возмутился Друг Народов.
— Помолчите! — перебил его товарищ Буров.
Вот и все. Спецтургруппа смотрела на меня с состраданием и облегчением, будто в меня только что угодила шальная пуля «дум-дум», а могла ведь попасть в любого. Впрочем, эта история с нежданно-негаданно обломившимся мне Парижем была настолько чужеродна для моей заунывной жизни, что подобного бесславного окончания и следовало ожидать.
— До свидания! — сказал я, вставая.
— Обождите, — остановил меня товарищ Буров. — Это вас собрание выдвинуло?
— Меня…
— Ладно, будем считать вас в резерве.
— Как это?
— А так. Если космонавт Войцеховский полетит… Вернее, если он не полетит… Одним словом, слушайте ТАСС.
— Понял, — усмехнулся я и с негодованием посмотрел в сторону Аллы с Филиала.
Она покраснела и отвернулась к окну. Мне было совершенно ясно: на мое кровное место вперли эту толстомясую Пипу Суринамскую, чтобы подмазаться к ее крупняку-мужу, но злился я почему-то на уставившуюся в окно очередную пассию любострастного Пеки.
— Записывайте, — распорядился Друг Народов. — Завтра здесь же в это же время будет лекция о международном положении и политической ситуации во Франции. Явка строго обязательна. А теперь поднимите руки те, кто никогда не был за границей.
Руки подняли я (в качестве резерва), Гегемон Толя, Торгонавт и Алла с Филиала.
— А теперь те, кто был в соцстранах.
Руки подняли Диаматыч, Поэт-метеорист и Пипа Суринамская.
Наши руководители озабоченно переглянулись, и товарищ Буров медленно кивнул головой.
— Записывайте, — распорядился Друг Народов. — Водка (или коньяк) — две бутылки. Колбаса сухая — один батон. Белье — три пары…
5
Буквально до последнего момента я пребывал в полной неизвестности: еду — не еду… Непонятно… Я исправно ходил на все лекции, беседы, инструктажи в Дом политпросвета, с меня даже взяли пятнадцать рублей на общественные сувениры, но красную шапочку с надписью «СССР — Франция», в отличие от других, я не получил. Спецкор, оказавшийся остроумцем, называл меня резервистом, а Алла с Филиала при встрече отводила глаза, и я никак не мог определить, какого они у нее цвета. Космонавт Войцеховский в Доме политпросвета не появлялся, но и от поездки тоже не отказывался, хотя однажды его показали по телевизору крутящимся на центрифуге. На работе меня донимали предложением написать куда-нибудь коллективный протест, Пековский уверял, что все будет тип-топ, а дома супруга моя недоверчивая Вера Геннадиевна смотрела на меня как на дауна, сожравшего по рассеянности выигрышный лотерейный билет.
За два дня до отъезда, поздно вечером позвонил Пека. Трубку совершенно случайно взял я.
— Он на орбите. Завтра о нем будет в газетах.
— Врешь! — не поверил я.
— У парня из основного состава обнаружили простатит. Представляешь, как обидно! Говорят, он уже чехлы для «волги» купил. Им за успешный полет, кроме цацек, «волгу» выдают…
— Откуда ты все это знаешь?
— У меня приятель в Звездном живет. А там как в коммуналке… Они за эти полеты, как мы за «загранки», глотку рвут… А ты ведь понял, о чем я тебя попрошу?
— Конечно.
— Догадливый. Попробуем тебя на сектор двинуть.
— Не надо. Уже пробовали… А она очень приятная женщина…
— Так чего же ты на нее волком смотришь?
— Жаловалась?
— Она никогда не жалуется. Просто сказала: жаль, что такой милый человек, как ты, на нее обижен…
— Виноват. Но быть в резерве — очень вредно для нервов, — попытался отшутиться я. — Теперь буду смотреть на нее с обожанием!
— Не надо. — Голос Пеки посерьезнел. — Не надо смотреть на нее с обожанием. Твое дело присматривать…
— Шпионить, что ли?
— Н-да, быть в резерве — вредно не только для нервов. Шпионить там будет кому. Твое дело, повторяю, присматривать. Она женщина легкоранимая, тонкая, а в поездках, сам знаешь, ситуации разные случаются. Особенно мне не нравится этот ваш Буров…
— Мурло аппаратное…
— Вот именно, — подтвердил Пека. — Значит, понял?
— Понял, понял… — дурашливо согласился я. — Мое дело — сторожить.
— Кончай придуриваться!
— Охранять.
— Гуманков, ты неблагодарная свинья!
— Оберегать.
— Почти правильно.
— Беречь.
— Точно.
— Для тебя.
— Для меня.
— Ты гигант гормональной индустрии! Я тебя уважаю! — Мне удалось сказать это почти беззлобно.
— Это не гормональная поддержка. Это серьезно, — каким-то не своим голосом ответил Пековский.
— Ты откуда говоришь?
— Из автомата. С собакой гуляю. Понимаешь?
— Понимаю. Не беспокойся. Можешь положиться на меня, как на себя самого!
— А вот этого не нужно! — засмеялся он и повесил трубку.
Сколько раз я ездил в командировки, но никогда супруга моя беззаботная Вера Геннадиевна не собирала меня в путь-дорогу. И лишь когда чемодан бывал уже застегнут и поставлен у двери, она чуть отрывала его от пола и саркастически предупреждала: «Не надорвись, Гуманков!» В этот раз все было по-другому. Жена трижды ездила за консультацией к своей двоюродной сестре, вышедшей замуж за сантехника-международника. Я не шучу: в наших посольствах работают только свои, вплоть до дворника и посудомойки, причем процветает такая же непробиваемая семейственность, как в дипломатии или, скажем, в музыке. Чтобы стать сантехником-международником, нужно родиться в семье сантехника-международника или, в крайнем случае, жениться на дочке оного. Кроме того, Вера Геннадиевна посвятила несколько часов обзваниванию тех наших знакомых, которые так или иначе имели дело с заграницей. Обобщив все советы и рекомендации, она тщательно укомплектовала мой чемодан с таким расчетом, чтобы любую свою нужду или потребность вдали от Родины я мог удовлетворить, не потратив ни сантима из тех трехсот франков, каковые нам обещали выдать по прилете в Париж. На случай продовольственных трудностей в чемодан были заложены несколько банок консервов, два батона сухой копченой колбасы, три пачки галет, упаковка куринобульонных кубиков, растворимый кофе, чай, сахар, кипятильник, две бутылки — водка «Сибирская» и коньяк «Аист». Отдельно, в специальном свертке, таилась железная банка черной икры — на продажу. Имелся и небольшой тульский расписной электросамовар — для целенаправленного подарка.
— С икрой не торопись! — поучала предусмотрительная супруга моя Вера Геннадиевна. — В отеле она идет дешевле, сдай в городе…
— Не умею… — хныкал я.
— Ничего сложного: делай, как все. Самовар подаришь в семье. Должны отдарить. У них так принято.
Поздно вечером накануне отъезда, когда Вика, получив заверения, что ей будет доставлено не менее десяти упаковок надувной фруктовой, с комиксами внутри, жевательной резинки, ушла спать, а я, последний раз проверив оба будильника (второй для надежности заняли у соседей), завалился в постель, — ко мне, благоухая всевозможными шампунями, дезодорантами и духами, пришла супруга моя обольстительная Вера Геннадиевна. Действовала она четко, слаженно, деловито, точно выполняла какую-то лишь ей одной ведомую показательную программу. Я мысленно поставил ей 5,7 — все-таки не хватало артистизма.
А потом она включила ночник, достала из тумбочки листок бумаги, развернула — и я увидел нарисованную фломастером карту, напоминающую те, по которым в детских книжках ищут сокровища пиратов. Место, где спрятано сокровище, было обозначено, естественно, крестиком.
— Это магазин, — объяснила жена. — Хозяин — мсье Плюш. Он говорит по-русски. Передашь ему привет от Мананы…
— Кто это?
— Не важно. Просто передашь привет. У него можно купить дубленку за триста франков.
— У меня есть плащ.
— Дубленка нужна мне. Триста франков — очень дешево. Потому что с брачком. Но ты его даже не заметишь. Это у нас, если брак, то рукав оторван или воротник, а у них: шовчик где-нибудь косит или фактура кусков немножко не совпадает. Только не перепутай размер. Вот я тебе все написала — рост, грудь, талия, бедра… На всякий случай…