Ведущий конструктор Зольников был добрым и совершенно некорыстолюбивым человеком, но имел странную привычку все оценивать в деньгах. Например, когда они возвращались на электричке с грибами из леса, он совершенно серьезно прикидывал, сколько стоила бы такая корзинка на рынке, а поклеив в их двухкомнатной квартирке обои, долго высчитывал и докладывал за ужином, сколько бы с них слупила фирма «Заря».
Отец умер совсем молодым — в 94-м. После того как закрылся оборонный НИИ, куда он пришел сразу после окончания института, удалось устроиться только ночным сторожем на мебельный склад. Николай Павлович страшно переживал эту перемену в своей жизни — и вскоре заболел раком. У матери, правда, имелась своя версия ранней смерти мужа. Она где-то прочитала, что из Польши одно время по дешевке гнали в Россию мебель, изготовленную с какими-то чудовищными экологическими нарушениями и выделявшую вследствие этого в воздух канцерогенные вещества. Они-то и погубили отца.
Однажды, кажется в Испании, Лида с Эдуардом Викторовичем зашли в большой спортивный магазин, где целый этаж был отдан под экипировку для подводной охоты. Увидав точно такой же черно-желтый костюм, о каком мечтал покойный отец, Лида заплакала.
Мать, всегда относившаяся к мужу со снисходительным неудовольствием, точно к бестолковому ученику, после его смерти сильно сдала, превратившись из цветущей, полногрудой женщины в преждевременную старушку. Больше всего она переживала, что второпях взяла на кладбище слишком маленький участок, да еще возле водопроводного крана, и там все время толклись родственники усопших с банками и ведрами. Деньги, которые ей присылала Лида, она отдавала в основном на восстановление храма, где до этого много лет был завод безалкогольных напитков.
Лида, выйдя замуж и став полноправной хозяйкой рублевского имения, долго уговаривала мать переехать к ним и наконец уговорила. Татьяна Игоревна, выйдя из машины, долго стояла на мраморной лестнице, оглядывая парк и огромный викторианский дом.
— Богато живете! — только и вымолвила она.
Причем слово «богато» мать произнесла с нарочитым южным «г», отчего фраза прозвучала обидно и даже унизительно. Прогостив неделю, Татьяна Игоревна уехала назад в Степногорск, на прощание посмотрев на Лиду так, словно именно дочь и была виновата во всем, что случилось с отцом…
Бродя по берегу в ожидании наказанной Нинки и отмщенного Рустама, Лидия Николаевна нашла на берегу пустую крабью клешню, и приставленный к ней даже на отдыхе Костя изготовил по ее просьбе амулет, наподобие тех, что делал много лет назад отец. Николай Павлович заливал хитиновую полость горячим сургучом, вставлял проволочную петельку и продевал леску. Увидев подругу с амулетом на шее, Нинка стала звать ее «Нептуновной».
Рустам улетел в Африку на сафари, и Лида с Нинкой остались вдвоем, если не считать телохранителя, который целыми днями сидел в дежурке с охранниками, пил вино, вспоминал с ними первую чеченскую войну и играл в нарды. Эдуард Викторович позвонил и объявил, что никак не сможет вырваться даже на день. Он ждал обещанной аудиенции у президента и возлагал на нее большие надежды.
Подруги загорали совершенно голые — за заборчиком, увитым виноградом. Иногда они замечали, как над оградой смотровой площадки появлялись осторожные головы охранников, подглядывавших за ними.
— Опять! — возмущалась Лидия Николаевна.
— Не обращай внимания! — успокаивала Нинка.
Лида вспомнила еще одну поездку к морю, когда ей было уже лет тринадцать и ее недавно совершенно мальчишеская грудь стала еле заметно припухать. Она объявила родителям, что без лифчика купаться не станет.
— Не ерунди! — оборвала мать. — Ничего еще не заметно…
Обнаружив, что девочки, даже моложе ее, купаются, разумеется, в полноценных купальниках, Лида расплакалась, убежала в бунгало и отказалась выходить на пляж. Она лежала на кровати и обиженно читала взятые в библиотеке затрепанные, пахнущие соленой сыростью книжки. Но Татьяна Игоревна была неумолима:
— Ну прямо из пятнадцатой школы! Запомни: меня не переупрямишь!
На второй день родители поссорились, отец обозвал жену «унтером Пришибеевым в юбке», взял из спрятанных в матрас «фруктовых» денег десять рублей, поехал в пицундский универмаг и вернулся с пестрым, в цветочках, жутким купальником, который вдобавок оказался еще и велик. Татьяна Игоревна, потрясенная мужниным бунтом, безмолвно взяла купальник и ушила. Наутро Лида вышла и гордо проследовала к воде, удивляясь, почему никто из разлегшихся на берегу не замечает, что она теперь уже совсем как взрослая.
Над оградой смотровой площадки вспыхнул ослепительный блик: охранники рассматривали их уже в бинокль.
— Надо Косте сказать! — взорвалась Лида, закрываясь полотенцем.
— Да брось ты, Нептуновна! — отозвалась Нинка. — Костя заодно с ними. Тебе жалко? Пусть мужики посмотрят, пока есть на что!
От скуки они читали дурацкие дамские романы, сочиненные полными идиотками, и цитировали друг другу особенно восхитительные своей мезозойской глупостью места:
— Лидк, вот слушай: «Он долго целовал ее отзывчивое тело, словно хотел губами изучить каждый миллиметр этой бархатной, пьянящей кожи, а потом властно, почти грубо вошел в нее…»
— И заблудился…
— И заблудился! — подхватывала Нинка, хохоча. — Слушай, Лидк, а может, нам с тобой стать лесбиянками?
— Зачем?
— Ну, так… для разнообразия. Знаешь, ко мне на втором курсе приставала эта… как ее? Сцендвижение у нас преподавала…
— Елена Леопольдовна?
— Ага, Елена Леопольдовна. Я тогда молодая была, глупая, ничего не понимала, а недавно вдруг сообразила, что она за мной, оказывается, ухаживала.
— А как ухаживала?
— Показать?
— Иди к черту!
— Какая-то ты все-таки, Лидка, грубая, нелесбическая, честное слово!
Лидия Николаевна подолгу плавала в море, ныряла как можно глубже и старалась понять, что чувствовал отец, охотясь в зеленом подводном сумраке, среди поросших длинными бурыми водорослями скал, которые словно раскачивались в такт пробегавшим наверху волнам. Иногда она воображала, что если навсегда сдержать дыхание, перетерпеть страх, то в организме произойдут волшебные изменения — и она превратится в русалку. Но в русалку она, конечно, не превращалась, а выскакивала на поверхность и долго не могла надышаться, потом выходила из воды, валилась на песок, еще оставшийся кое-где возле сосен, и мокрое тело покрывалось влажной сыпучей коркой.
А если песок пристанет к коже навсегда, фантазировала Лида, и она вернется к мужу в таком вот наждачном состоянии, интересно, бросит ее Эдуард Викторович?
Как-то вечером они с Нинкой поехали в ресторан «Моллюск», вылепленный из цветного бетона в виде гигантской раковины с циклопическими шипами. Когда подруги вышли из машины, прибрежные альфонсы буквально бросились им навстречу, но, завидев страшенную физиономию Кости, сразу остыли и с тоской наблюдали их одинокий ужин, не отваживаясь даже пригласить на танец.
В углу ресторанной залы имелась небольшая сцена, уставленная аппаратурой. Сначала сцена пустовала, но потом на ней появились простолицая, скромно одетая девушка и длинноволосый парень в джинсах и майке. Завидев их, Нинка сначала даже поморщилась: «Ну вот, пожрать спокойно не дадут!» Но пела девушка замечательно. Репертуар ее состоял в основном из курортных шлягеров. И хитренькая девушка начинала каждую песню именно так, как исполняла ее какая-нибудь звезда, — временами казалось даже, что она просто старательно раскрывает рот под «фанеру». Но потом хитрунья, лукаво и нежно переглянувшись с длинноволосым парнем, мороковавшим у синтезатора, вдруг обнаруживала необыкновенно сильный, изощренный голос и начинала вытворять такое, что столичные аранжировщики поиздыхали бы от зависти в своих миллионных студиях. После каждого исполнения ресторан взрывался аплодисментами, и восхищенные курортники несли певице деньги, которые она не брала — лишь величественно кивала на корзиночку, стоявшую на одном из усилителей, а потом, улучив мгновение, исподтишка взглядывала в ожидании похвалы на своего аккомпаниатора. Тот благосклонно улыбался, но было заметно, что корзиночка интересует его куда больше, нежели влюбленная певица.
— Талантливая! — восхищенно сказала Лида, отправив с официанткой сто долларов, перемещение которых от сумочки до корзиночки было тщательно отслежено длинноволосым.
— Супер! Московские курлыкалки отдыхают! — согласилась Нинка, отрывая взгляд от понравившегося ей бармена, похожего чем-то на Харатьяна. (Она, кажется, совсем уже позабыла свои однополые фантазии…)
— Неужели ее до сих пор никто здесь не заметил?
— Кто? Талант — это укор бездарностям. А их всегда больше. Разве пустят?
— Неужели ее до сих пор никто здесь не заметил?
— Кто? Талант — это укор бездарностям. А их всегда больше. Разве пустят?
— Но ведь кто-то же прорывается?
— Конечно! Некоторые и до Москвы добираются. Автостопом — на попутных кроватях. Но у этой не получится. На мордочку ее посмотри! Будет здесь всю жизнь глотку драть, кормить своего патлатого, заведет от него ребеночка, и ку-ку… Талант должен доставаться стервам!
— Жаль.
— Жизнь безжалостна, как нож гинеколога! — вздохнула подруга.
В перерыве певица подсела к стойке и залпом осушила бокал красного вина.
— Вот, а потом сопьется, — буркнула Нинка.
Странно, что она это вообще заметила, так как вовсю переглядывалась с барменом. В самый разгар переглядываний позвонил из Африки Рустам и сообщил, что застрелил льва.
Выйдя из ресторана, подружки решили прогуляться по широкой, уходившей вдаль аллее, недавно проложенной, вымощенной белыми плитами и обсаженной по сторонам молодыми кипарисами. Никто за ними не увязался: их тыл надежно прикрывал угрожающий Костя. В воздухе веяли головокружительные ночные ароматы, где-то мерно шуршало море, а звезды над головой сияли, словно иллюминация в далеком небесном городе. Аллея оборвалась внезапно. Из-за последнего кипариса выскочил непонятно как оказавшийся впереди Костя и предупредил:
— Дальше — грязь!
И в самом деле, впереди была огромная, полная звезд лужа.
Старков возник неожиданно — за день до отъезда. Он тихо вошел на пляж и замер, сравнительно разглядывая обнаженных подружек. Первой заметила его Лидия Николаевна.
«Закройся!» — взвизгнула Дама.
«Не так быстро!» — очнулась Оторва.
Глядя, как подруга набрасывает на себя полотенце, Нинка, наоборот, раскинулась еще завлекательнее и томно упрекнула нежданного гостя:
— Майкл, как вам не стыдно находиться в обществе голых дам одетым?
Он радостно улыбнулся, стянул шорты вместе с плавками, показательно игранул мышцами и с разбегу нырнул в воду.
— Хорош, хомо самец! — вздохнула Нинка. — К тебе приехал…
— Ты с ума сошла! — Лида быстро натягивала купальник. — Зачем ты его заставила раздеться?
— Ага, такого заставишь! А нудизм, подруга, единственное утешение в нашей нудной жизни!
Лида встала и положила полотенце у самой воды. Миша выходил из волн, словно молодой бог, простодушно не ведающий срама. Увидев полотенце, Старков снисходительно улыбнулся и неторопливо обернулся им, давая возможность по достоинству оценить содержимое загорелых чресел. Нинка, вняв возмущенным взглядам подруги, прикрылась книжкой с целующейся парочкой на обложке и весело спросила:
— Какими судьбами, мистер Старк, в наш женский монастырь?
Оказалось, Миша был в Ялте по делам очень важного груза, надолго застрявшего там из-за незалежной упертости хохляцких таможенников, а дальше его путь лежал в Севастополь, где ему под видом металлолома обещали продать свеженький противолодочный крейсер, заказанный и уже частично оплаченный китайцами. И вот он, так сказать, по пути решил проведать очаровательных дам.
— Майкл, ты, наверное, шпион? — засмеялась Нинка.
— Конечно, меня зовут Бонд. Джеймс Бонд. И я очень люблю красивых женщин!
— Эдуард Викторович знает, что вы здесь? — тревожно спросила Лида.
— Разве я похож на самоубийцу? — захохотал Старков.
Ужинать поехали в «Моллюск». По пути наперебой расхваливали Майклу необыкновенную певицу.
— Если вы не преувеличиваете, то это интересно! У меня есть знакомый продюсер — ищет таланты…
Но в тот вечер, как назло, пела совсем другая девушка, восполнявшая полное отсутствие вокальных данных буйной автономией роскошных ягодиц. Денег ей несли еще больше, и она благодарно вминала их в свой бездонный лифчик.
Когда проходили мимо бара, Нинка кивнула белокурому двойнику Харатьяна, словно старому знакомому. В тот вечер она была томно рассеянна, жаловалась на духоту и несколько раз выбегала из-за стола якобы подышать свежим воздухом. Майкл рассказывал о том, как жил с родителями в Америке и долго, поначалу безуспешно, учился быть нерусским. Со временем научился и однажды, затащив в постель студентку соседнего колледжа, наутро признался ей, что приехал из России.
— Сначала эта воспиха обалдела и подумала, что я ее разыгрываю…
— Кто? — не поняла Лида.
— WASP — White Anglo-Saxon Protestant, — объяснил Старков. — Жуткие зануды! Потом она страшно испугалась и прямо от меня, кажется, побежала в ЦРУ…
— А разве в Америке тоже стучат? — удивилась Нинка, в очередной раз вернувшаяся с воздуха.
— Вау! Так стучат, как в доме во время ремонта!
Весь ужин он смотрел на Лидию Николаевну с нескрываемым вожделением, и она всячески корила себя за то, что надела платье с глубоким вырезом.
«А ведь я тебя предупреждала!» — ворчала Дама.
«Нормально, — успокаивала Оторва. — Тебе же приятно!»
«Ничего приятного! У этого Майкла ухмылка сексуально озабоченного тинейджера!»
«А по-моему, у него очень милая детская улыбка…»
Нинка объявила, что у нее страшно болит голова и что Костя отвезет ее, а потом сразу вернется за ними. Оставшись вдвоем, они еще долго разговаривали. Майкл рассказывал, как страшно испугался, когда после ареста отца к ним ввалились с обыском и перерыли всю квартиру в поисках запрещенной литературы. Он даже стал заикаться, и вылечили его только в Америке — старенький логопед из военной еще эмиграции. У него на стене в кабинете висел портрет генерала в очках — Власова.
— Теперь я заикаюсь, только когда очень в-в-волнуюсь! — с улыбкой сказал Майкл и под столом положил руку ей на колено.
«Пощечину! Дай ему пощечину!» — заголосила Дама.
«Зачем? Тебе же нравится!» — хмыкнула Оторва.
— Значит, сейчас вы волнуетесь? — спокойно спросила Лидия Николаевна.
— К-конечно! — рассмеялся Старков, и его теплая ладонь осторожно двинулась дальше.
— Уберите руку! — тихо приказала Лидия Николаевна.
— Почему? Я же вас люблю! Давно. Вы же знаете.
— Нет, не знаю. Надеюсь, Эдуард Викторович тоже не знает.
— Надеюсь, — помрачнел Майкл и убрал руку.
— Скажите, Майкл, что происходит у вас с моим мужем? — очень серьезно спросила она.
Эта серьезность происходила, наверное, от стыда и недовольства собой, потому что на том месте, где побывала его ладонь, остались теплые благодарные мурашки.
— Эдуард, к сожалению, не может понять, что теперь время цивилизованного бизнеса.
— Он очень переживает из-за порта.
— Вы, русские, странные люди. Переживать надо из-за другого. Вот я переживаю из-за того, что совсем вам не нравлюсь. — Майкл отхлебнул вина и внимательно посмотрел Лидии Николаевне в глаза. — Я правильно вас понял?
— Я замужем, — вытерпев его взгляд, ответила она.
— Вы просто как наши воспихи! Они, конечно, изменяют мужьям, но потом очень переживают.
— Мне эти переживания не грозят.
— Жаль. А Эдуард просто не умеет управлять портом. Это может плохо кончиться, и я этого никогда не допущу. Я вложил в дело слишком много денег.
Когда они покидали ресторан, за стойкой хлопотал совершенно другой бармен. Костя довез их, лихо вписываясь в извилистые повороты. Казалось, машина мчится не по шоссе, а скользит, словно по монорельсу, по белой разделительной полосе. Лидия Николаевна, поблагодарив за ужин, направилась в свой номер, а Майкл остался около машины и о чем-то заговорил с телохранителем.
Она была немного пьяна, возбуждена, хотела перед сном поболтать с Нинкой, но дверь подруги оказалась заперта, и на стук никто не откликался. Огорченная, Лидия Николаевна долго сидела на балконе, прислушиваясь к странным таинственным звукам, какие может рождать только сонное море. По телу блуждали нежные безымянные воспоминания, вызывавшие в душе умиротворяющую тоску. Потом она легла в холодную и чуть влажную постель, но спать не хотелось. Лидия Николаевна дочитала книжку, закончившуюся, как всегда, сногсшибательной свадьбой героев, выключила ночник и уже почти задремала, когда скрипнула дверь. Она открыла глаза: на пороге — совершенно голый — стоял Старков и улыбался с детским лукавством. В свете заоконного фонаря его тело напоминало вырезанного из черного дерева языческого идола, а готовность к любви поражала могучей заблаговременностью.
— Вы с ума сошли! Уходите сейчас же! — почти закричала она. — Если Эдуард Викторович узнает…
— Не узнает. Я заплатил Косте.
— При чем здесь Костя?
— Не бойся! Никто ничего не узнает! — Он медленно подошел к кровати и встал на колени. — Нам будет очень хорошо. Очень!
— Я закричу!
— Обязательно закричишь! Я обещаю…
— Нет! — Она с размаху ударила его по лицу.
Он поймал ее руку и поцеловал.
«А он нахал!» — возмутилась Оторва.
«Заткнись, дура!» — совершенно Нинкиным голосом ответила ей Благонамеренная Дама.