«Я», говорит Шуппе, «возникает и становится мыслимым впервые вместе с знанием о чем-либо; оно есть, правда, носитель (der tragende Grund) знания о чем-либо, но всегда находится более на заднем плане»19. В самом себе оно не имеет никакого содержания, и все бытие его сводится к «обладанию» объектами. Раньше уже было показано, что этот «обладатель» (субъект) не может существовать без обладаемого им (без объектов) и, наоборот, обладаемое не может существовать без обладателя: субъект и объект «суть только абстрактные моменты первоначального единого целого, которое именно и есть само бытие»20, и потому вопрос о том, как они встретились, как субъекту удалось овладеть объектом, не имеет смысла. Упомянутый выше теоретический реализм, стремящийся найти вне сознания причину появления в сознании таких содержаний, как, например, ощущение цвета, и находящий ее в изменениях глаза, нервов и мозга, не может быть оправдан. Глаз, нервы, мозг и т. п. сами суть уже содержание сознания, содержание восприятия, и потому в них видеть причину, объясняющую, каким образом впервые возникают содержания восприятия, нельзя. Из этого не вытекает, конечно, будто исследования физиологии о зависимости цветов, звуков и т. п. от изменений в зрительном, слуховом и т. п. аппаратах должны быть отвергнуты, их нужно только истолковать иначе, чем это делает теоретический реализм. В самом деле, физиология открывает законосообразную связь между одними и другими данными сознания, между одними и другими явлениями, а вовсе не между данными сознания и чем-то трансцендентным всякому сознанию21.
Субъект сознания, взятый в отвлечении от всякого содержания, лишен каких бы то ни было индивидуальных признаков; это есть не индивидуальное я, присущее не какому-нибудь индивидуальному сознанию, а всякому сознанию, т. е. «сознанию вообще» (Bewusstsein überhaupt). Чтобы это я было индивидуальным, необходимо присоединение к нему определенных пространственных и временных содержаний сознания, именно чувств, желаний и особенно тела, занимающего определенное пространство и время22. Следовательно, индивидуальные (конкретные) сознания состоят, с одной стороны, из различных индивидуальных состояний (чувств, желаний, тел), а, с другой стороны, содержат в себе и общую, всем им тождественную сторону – я как абстрактный субъект. Необходимо подчеркнуть, что это родовое я – «одно и то же во всех единичных я, а не находится в стольких экземплярах, сколько есть единичных я»23.
Кроме родового я, каждому индивидуальному сознанию присущи также состояния, характеризующие «сознание вообще», т. е. сознание как нечто родовое, надындивидуальное. «В том, что всякий находит в себе и знает только как свое восприятие, свою мысль, свое переживание, некоторые стороны могут принадлежать сознанию вообще, которое индивидуум также находит только в себе, а другие стороны получают если не существование вообще, то все же свой особый вид и окраску из индивидуальности и принадлежат к ее сфере. Последние элементы ео ipso не могут быть одними и теми же для всех индивидуумов, и даже при одинаковости содержания существуют в таком количестве экземпляров, сколько есть индивидуумов, находящих их в себе»24.
Итак, различные индивидуальные сознания имеют, несмотря на все свои индивидуальные особенности, также и общие стороны. Из этого строения сознания понятно, каким образом несколько наблюдателей могут воспринимать численно одну и ту же вещь, т. е. иметь в кругозоре своих сознаний буквально одно и то же содержание, в восприятии которого могут быть, однако, индивидуальные оттенки25. «Это есть не только факт опыта, но нам и понятно также, что лишь вследствие того человечество и возможно и основывается на том, что индивидуальные сознания имеют часть своих содержаний общую, а, с другой стороны, отличаются друг от друга не только различием отрезков мирa, сознаваемых каждым из них, но также индивидуальными различиями в окраске и способе понимания общей в их восприятии части мирa»26. «Общая и согласная часть содержаний сознания именно вследствие этого, очевидно, независима от индивидуумов как таковых. Зависимо от них и им принадлежит, (со) участвуя в их бытии, все то, что не связано необходимо с общею родовою сущностью и, как вытекающее из особенностей индивидуумов, отнесено нами выше к числу «субъективных черт», которыми индивидуумы отличаются друг от друга»27.
Исходя из этого учения о строении сознания, можно установить понятие первой ступени истины, именно понятие истины, основанной на чувственном восприятии. В составе чувственного восприятия внешнего мирa объективный характер имеет все то, что принадлежит «сознанию вообще», а субъективный – то, что принадлежит индивидуальному сознанию, причем в области субъективного находится и ложное, именно то, что обусловлено аномалиею телесных органов или психических функций индивидуума28.
Объективную сторону восприятия составляют вещи, независимые от индивидуальных сознаний; из этого, однако, не следует, будто они трансцендентны всякому сознанию: мир восприятия, «правда, независим от всех индивидуальных сознаний, но по своему понятию он мыслим только как объект сознания вообще» (als Object von Bewusstsein überhaupt)29.
Из учения Шуппе о строении сознания вытекает ряд весьма важных следствий. Во-первых, оно дает возможность устранить кантовское деление мирa на два царства – явлений и вещей в себе. Достроив высшее понятие своей теории, понятие «сознания вообще», Кант, по словам Шуппе, сделал ошибку, не использовав его метафизически, не обратив внимания на то, что «сознание вообще» есть нечто само по себе сущее (an sich Seiendes). Поэтому ему пришлось прибегнуть к допущению Бога и вещей в себе, причем явления превращаются в видимость. Между тем, если «сознание вообще» есть an sich, то оно и есть единственный носитель мирa существующих в восприятии вещей, за спиною которых нет никаких сверхчувственных ноуменов. Воспринимаемые вещи можно и при этом учении называть явлениями, но под этим словом следует разуметь лишь то, что они существуют не иначе, как для я, а не то, что они суть обнаружения вещи в себе30.
Такое преобразование теории Канта возможно для Шуппе потому, что носителем мирa воспринимаемых объектов он считает не индивидуальное, а родовое сознание («сознание вообще»).
Во-вторых, так как индивидуальное сознание состоит не только из индивидуальных переживаний, но и из элементов родового сознания, то не весь состав его есть психическое. Точнее выражая эту мысль в духе Шуппе, не весь состав индивидуального сознания есть предмет психологического исследования. Такие содержания сознания, как горы, реки, моря, независимые от индивидуальных я, не следует ставить на одну доску с переживаниями печали, радости и т. п. Предметом психологии могут быть не сами содержания восприятия внешнего мирa, a только вопрос, в силу каких законов в данный момент именно такой, а не иной отрезок внешнего мирa становится содержанием восприятия такого-то индивидуального сознания31.
Даже ощущения не суть сполна внутренние душевные состояния (innerseelische Zustände): «Они суть содержания или объекты индивидуального сознания, в которых, как и в других перечисленных объектах, следует различать сторону, принадлежащую индивидууму, и сторону, независимую от него»32.
Очевидно, имея в виду тех лиц, которые привыкли словом ощущение называть чисто индивидуальные содержания сознания, Шуппе даже отказывается считать содержания зрительных и слуховых восприятий ощущениями: «согласно первоначальному общему смыслу слова ощущение, при видении и слышании нет вообще никакого ощущения, но видимое и слышимое есть непосредственно со всею своею определенностью содержание сознания»33.
В-третьих, поскольку некоторые чувственно воспринимаемые вещи вполне независимы от индивидуального сознания, так что одна и та же вещь может быть предметом наблюдения нескольких индивидуумов, теория Шуппе обнаруживает важные черты сходства с наивным реализмом. Шуппе сам обращает внимание на это обстоятельство, но указывает, что его теория в отношении к наивному реализму есть возрождение реализма, освобожденное однако от наивности34. Конечно, делая это сопоставление, необходимо иметь в виду, что Шуппе, считая объекты внешнего восприятия независимыми от индивидуального сознания, тем не менее не допускает, чтобы они были трансцендентны всякому сознанию, и вносит их в состав «сознания вообще»35.
Рассматривая учение Шуппе, мы познакомились пока только с отношением между Я (субъектом) и объектами, узнали о существовании родового Я и индивидуальных я, а также о том, что и в содержаниях сознания есть не только индивидуальная, но и родовая сторона. О важнейшем же для теории знания вопросе, о том, что такое мышление, сказано до сих пор еще очень мало. Установлено только, что в самом широком смысле слова отношение между субъектом и объектом, которое обозначено образно словами «обладание в сознании» (im-Bewusstsein-haben) есть уже мышление.
Рассматривая учение Шуппе, мы познакомились пока только с отношением между Я (субъектом) и объектами, узнали о существовании родового Я и индивидуальных я, а также о том, что и в содержаниях сознания есть не только индивидуальная, но и родовая сторона. О важнейшем же для теории знания вопросе, о том, что такое мышление, сказано до сих пор еще очень мало. Установлено только, что в самом широком смысле слова отношение между субъектом и объектом, которое обозначено образно словами «обладание в сознании» (im-Bewusstsein-haben) есть уже мышление.
Посмотрим теперь, нет ли еще других проявлений мышления, более специальных. Для этого отличим в объекте все, что дано, от всего, что привнесено обработкою данного, произведенною субъектом сознания. При решении этого вопроса можно наметить два противоположные учения. Во-первых, можно признать, что горы, реки, моря, одним словом, вся система природы есть нечто данное в сознании; в таком случае мышление состоит только в сознании и вещей и событий (Sich-ihrer-bewusst-sein), оно сводится лишь к описанному выше «обладанию» объектами в сознании. Во-вторых, можно утверждать что к области непосредственно данного принадлежат только пространственно-временные содержания ощущений, а все остальное, например, весь порядок ощущений, формирующий из них систему природы, есть продукт мышления36; в таком случае мышлению принадлежит выдающаяся роль в созидании природы.
Которое же из этих учений следует считать правильным? Для решения вопроса Шуппе предлагает следующий весьма интересный метод.
Как сказано выше, неразложимое содержание ощущений, их пространственность и временность несомненно относятся к области данного. Посмотрим теперь, что должно к этим данным присоединиться, чтобы они могли быть вообще сознаваемыми. Все, что играет роль условия возможности для каких бы то ни было данных быть сознаваемыми, есть мышление и, как общее условие, принадлежит не индивидуальному сознанию, а сознанию вообще.
Прежде всего, для сознаваемости какого бы то ни было а необходимо, чтобы в сознании была множественность данных а, b, с, d… которые отличены друг от друга. Различение же возможно лишь там, где возможно вместе с тем отожествление, т. е. там, где сравниваемые элементы а и b обладают фиксированною положительною определенностью, благодаря которой при многократном сознавании а оно признается за то же а.
Сознание возможно только при условии, что «всякое впечатление должно или совпадать по содержанию с другим впечатлением, или отличаться от него»37. Понятия «то же» и «не то же» непрестанно применяются к делу, они суть обнаружение принципа тожества, и так как для сознаваемости каких бы то ни было данных необходим этот принцип, то он и обусловленные им предикаты (тожества, не тожества) относятся к области мышления38.
Деятельностью отожествления и различения мышление не ограничивается. В самом деле, отожествлять и различать можно лишь такие данные, которые сопринадлежны (zusammengehörig), т. е. находятся в необходимой связи друг с другом. Так, говоря «дети – всегда дети» мы имеем в виду под одинаковыми словами различное, необходимо связанное друг с другом (возраст и неопытность, например) и содержащее в себе тожественную сторону. Условимся называть всякую необходимую связь какого либо а с b причинною связью, и формулируем предыдущую мысль следующим образом. Отожествление и различение возможны лишь там, где есть причинные связи. Следовательно, принцип причинности также есть условие сознаваемости какого бы то ни было а, и потому причинное связывание следует отнести к числу проявлений мышления. «Оба вида или принципа мышления, тожество и причинность (сопринадлежность), предполагают друг друга. Отожествления невозможны без предположения какого-либо вида сопринадлежности, точно так же, в свою очередь, понятием сопринадлежности, очевидно, предполагается различение и фиксирование различных положительных определенностей»39.
Если выделить мысленно из состава объектов все продукты мышления, т. е. отношения тожества, различия и причинной связи, то останется лишь первично данное, именно – безотносительное наполнение пространства и времени содержаниями ощущений40.
Это непосредственно данное характеризуется «как неразложимое и требующее, чтобы его просто приняли (einfach recipirt zu werden), не давая о себе никаких дальнейших сведений. Его требованию, мы, конечно, уступаем, так как оно навязывается нам, но всегда, при всякой рефлексии оно рассматривается как нечто в последней инстанции абсолютно непонятное, как нечто чуждое»41.
Понятность и ясность, говорит Шуппе, возникают впервые вместе с работою мышления, т. е. постольку, поскольку первично данное оформлено мышлением и превращено в мир вещей и событий42.
Непосредственно данное, т. е. такое, как, например, зеленое, соленое и т. п., можно назвать апостериорным, так как нельзя найти основания, из которого можно было бы наперед усмотреть, что такие содержания должны существовать. Наоборот, тожество, различие и причинная связь априорны, так как наперед известно, что какие бы новые содержания сознания в будущем ни появились, к ним будут приложимы эти предикаты. Апостериорные данные всегда суть ощущения43, тогда как априорное не есть ощущение, оно не относится к числу того, что обусловлено раздражением чувствительного нерва («nicht mit zu demjenigen gehört, was der Sinnesnerv bietet»)44.
Априорные определения, тожество, различие и причинную связь можно назвать также категориями. Категории сочетают данное в единство. Следовательно, акт мышления всегда есть акт суждения, именно сознание тожества, различия или причинной связи данного. В каждом суждении субъектом в логическом смысле служат данные сознания, а предикатом – категории тожества, различия или причинной связи45(например, суждение «от нагревания тела расширяются» можно, чтобы точно обозначить его логическое строение, выразить так: «нагревание и расширение тела причинно связаны друг с другом»).
Понятия и умозаключения не суть что-либо, по существу отличное от суждений. Понятие есть всегда сочетание признаков, установленное актом суждения. Точно так же умозаключение есть сложное суждение или, наоборот, суждение есть простейшее умозаключение. Связь субъекта с предикатом в каждом суждении имеет такой же необходимый и обоснованный характер, как и связь вывода с посылками. В этой необходимости связи состоит существо всякого мышления. «То, что отчетливо обнаруживается в суждении, как принуждение к сочетанию, и исключает представление о произвольной игре комбинирования, как не мышление (Nichtdenken), именно и составляет существенную особенность настоящих процессов мышления». «Сущность суждения состоит в том, что оно выступает как обоснованное»46.
Все умозаключения, например, «S есть М, М есть Р, следовательно, S есть Р», основываются на деятельности мышления и прежде всего на принципе тожества47. «Принцип причинности создает единства понятий, из которых состоят посылки, и заставляет образовать впервые действительно общие положения, но выводимость нового суждения дается исключительно принципом тожества»48.
Слова «деятельность» мышления, «оформление» данного и т. п. могут ввести в заблуждение, именно могут подать повод к мысли, будто, по Шуппе, познающий индивидуум имеет дело сначала с бесформенными данными и лишь постепенно, действуя на них своим мышлением, обрабатывает их. Конечно, это недоразумение.
Мышление не следует хронологически за бытием; непосредственно данное и мышление всегда существуют в сознании вместе, так что предикаты тожества, различия, причинной связи кажутся данными, кажутся наличными в объекте.
«Все, что мышление делает над своим материалом, первоначально не доходит до нашего сознания, как наше дело, но кажется содержащимся в данном. Ведь мы не сознаем мышление, как производимую нами деятельность в обычном смысле этого слова. Только при напряженном размышлении кажется, что мы наблюдаем в себе нечто подобное, но то, что мы замечаем, есть скорее утомление, напряжение вообще; что собственно мы делаем при этом, никто не может сказать, и в конце концов то, что мы можем привести, как продуманное или как имеющуюся мысль, есть результат, появившийся на поверхность как бы сам собою, совершенно без труда»49. «Без помощи рефлексии дело я не доходит, как таковое, до сознания, но представляется как нечто готовое, познанное в объекте»50. «Причинное отношение, подобно отношению тожества и различия, часто без ясного знания смысла его рассматривается как нечто наличное в объектах, т. е. как впечатление, просто дошедшее до сознания вместе со своими частями». Только присоединение рефлексии позволяет нам признать эту связь «как логический предикат, для которого а и b служат субъектом» (а и b – причинно связаны)51.