1. Самолва
В первых числах июня одна тысяча двести сорок первого года швабские переселенцы вышли к деревне Изменка. Двадцать семей, с детьми, нехитрым скарбом, уместившимся на двух дюжинах повозок, шестью коровами и умирающим монахом остановились на берегу озера. Впереди, на восход, в полуверсте был отчётливо виден соседний берег.
— Господин, господин Берлихинген, он зовёт Вас! — Прокричал мальчишка лет восьми, подбежав к всаднику на пегом коне.
Некогда серебристо-серый, выгоревший до самого бледного оттенка, покрытый пылью дорожный плащ закрывал наездника с головы до пят. И когда он обернулся на голос, то вокруг него образовалось крохотное, еле видное облачко, а из-под капюшона блеснул шарф, намотанный на нижнюю часть лица. Не говоря ни слова, всадник развернул коня и направил его в середину колонны. Возле телеги, к тыльной части которой был приделан метровый шест с закреплённым наверху распятием, наездник остановился, спрыгнул с коня и склонился над лежащим в возке человеком.
— Здесь, Воинот. Похороните меня здесь. — Прошептал монах, уже синеющими узкими губами.
— Держитесь, святой отец, — попытался подбодрить умирающего старика рыцарь, — Осталось совсем недолго. Два перехода и мы уже дома.
— Я уже дома. Помнишь, как в Палестине, мы с тобой…, - договорить монах не успел.
— Помню, тогда мне было двадцать, а ты уже разменял четвёртый десяток, и ты нёс меня двое суток до колодца. Я всё помню, Гец.
Рыцарь провёл ладонью по лицу умершего друга, закрывая ему глаза, снял свой шарф и перевязал челюсть усопшему.
— Привал! Всем мужчинам копать могилу! Вон на том холме.
Геца накрыли белым полотном, положили в неглубоко вырытую яму и аккуратно присыпали землёй. Воинот снял с телеги шест с распятием и воткнул в могильный холмик, после чего шёпотом попрощался с другом.
— Ты всю жизнь старался принести людям добро, нёс слово Божье, так, как ты его понимал, помогал обездоленным, учил детей и наставлял взрослых, спи спокойно. Я о тебе никогда не забуду.
Возки переселенцев двинулись дальше, к берегу, где их уже ждали паромщики. Одинокая могилка проповедника простоит много лет, земля осядет, шест с распятием упадёт, а спустя сотни лет, обезумевшие правнуки жителей этих земель, поставят памятник убийцам из чёрного мрамора. Символизируя цвет парадных мундиров, в которых эсэсовцы уничтожали ни в чём не повинных людей, напрочь позабыв заповеди Божьи, которые нёс людям швабский монах Гец[1].
После путешествия в Моравию задерживаться в прошлом я не стал. Средневековых приключений хватило с головой, и в Бересте наши пути разошлись на три стороны. Свиртил с Милкой отправились в Смоленск, планируя по пути заглянуть в родную деревню. Гюнтер с Нюрой и остальным отрядом отправились в Псков, а затем в Самолву. Я же остался на месте, подготовить оборудование для рудокопов. Дело это нехитрое, особого труда не составило, и вскоре я плескался в пока ещё тёплых водах Чёрного моря. И надо же было такому случиться, что Полина познакомилась с девушками из Питера. Девицы оказались кладоискательницами, имевшими за спиной не только исторический факультет, а ещё водолазную школу и восемь экспедиций с приличным временем работы под водой. Вот тут-то и заинтересовала меня пятая комната, про которую я прочёл в письме, но открывать — побоялся. И вот, наслушавшись рассказов о подводном мире, всеми правдами и неправдами я раздобыл на три дня водолазное снаряжение. Упросил мичмана, который ещё обучал меня в училище, провести пару занятий, дабы восполнить пробелы в технике погружения и вскоре оказался в комнате перехода. Проверив ещё раз ИДАшку, ввел дату с номером пятой комнаты.
— Твою…ать! — Пронеслось в голове.
Оставалось только ругаться. Дверь плавно открылась, а вместо потока воды, меня осветило солнце. Водичка была, но чуть ниже, в семи метрах от двери, где площадка скальной породы резко ныряла вниз. Представьте спортсмена, готовящегося к бегу на восемьсот метров, который уже вышел на дорожку, размялся, а ему заявляют, что произошла ошибка, и он участвует не в беге, а в заплыве. Пришлось возвращаться, отвозить оборудование и в более подходящей одежде совершить вылазку.
Я влез на вершину и стал осматриваться. Дверь перехода оказалась на острове, расположенном недалеко от Большой земли, берег которой простирался на юго-востоке, приблизительно в шести-семи верстах. Песчаниковая скала с порталом была на западной оконечности, перед ней рос густой лес, за ним низина и снова скалы. Фотография с шарика дала общие очертания, теперь же предстояло определить координаты. Как говорят яхтсмены: — Если нет современного оборудования, то надо спросить о местоположении у штурмана проходящёго рядом судна. К сожалению, ни судов, ни лодочек, ни даже плотов с потерпевшими кораблекрушение поблизости не было. Оставался старый, проверенный столетиями секстан и часы. С горем пополам я снял данные. Широту и долготу определил уже дома, не обращая внимания на секунды. Пятьдесят восьмой градус северной широты и двадцать седьмой восточной долготы говорил о том, что пятая комната перехода находится на Чудском озере. А остров в виде ползущей гусеницы однозначно Городец. Правда, на современной карте была группа островов, но озеро умудряется каждое столетие отвоевать у суши целый метр, а может и больше, так что, всё может быть.
Единственная сложность, которая немного огорчила меня, состояла в том, что построить дом, не стесав шестиметровую макушку песчаника — было невозможно. Оставалось использовать местный ландшафт, выложить стену из камня или кирпича по краю площадки, закрывая вход и нарастить её, создавая подобие башни. До самого вечера я размечал территорию, исследовал спуск к озеру, обнаружил источник с ключевой водой, ровное плато в двести квадратных метров и удобную бухту, где можно было поставить причал. Но всё это находилось на восточной части, за лесом. Словно сама природа советовала — здесь жить нельзя.
Вечером, сидя у себя дома, я перенёс на бумагу подробную карту острова. Попробовал смоделировать крепостную стену, опоясывающую западную часть и даже сделал несколько набросков строений. Путного ничего не вышло. Покрутив листок, я отложил его в сторону.
— Зачем? — сказал сам себе, — В нескольких километрах зять Пахома Ильича строит замок. Башенки с несколькими комнатами хватит с головой. Надо только цемента натаскать да инкерманского камня привезти.
Май месяц в средневековье пролетел незаметно. Площадку возле двери портала я огородил стальной решёткой, составленной из труб. Они пересекались с другими, забитыми на высоте четырёх метров в скалу, шедшими перпендикулярно. Таким образом, и портал был защищён, и строительные леса поставлены. Всего выходило два этажа, и полукруг из камней должен был сравняться с макушкой песчаника. И тут я обратил внимание, что скала, в которую вмонтирована комната, совсем не однородна. Середина состояла из кварцита, а вокруг него, словно конфету облили шоколадом — песчаник. Каким образом удалось сделать подобную заливку строителям комнаты перехода — осталось неразрешимой загадкой.
Наконец-то, третьего июня, я завершил второй этаж башни, ставший жилой комнатой. Со стороны это выглядело как высокая, выступающая над скошенной верхушкой скалы, сложенная из белого камня, семиметрового диаметра труба, обволакивающая западную часть монолита. Восточная и северная часть скалы была практически отвесной, а пологий спуск с юга стал великолепной дорогой. По ней можно было забраться на вершину скалы, либо, обойдя и двигаясь по краю, достичь дверей башни. Оставалось соорудить крышу, но одному уже было не справиться. Брезентовый тент, натянутый на шести столбах, стал лишь временным решением вопроса. Теперь можно было навестить Гюнтера и Нюру, которые, по моим подсчётам, уже должны были достичь своей вотчины.
Спустив надувную лодку с парусом на воду и загрузив в неё провизию, я обогнул остров с юга и направился к Самолве. Попутный ветерок благоприятствовал путешествию. Озёрная гладь отдавала зеленоватым оттенком водорослей, переливаясь мелкой рябью. Проплывающие стайки рыб серебрились своими спинками, обгоняли меня, резко меняли направление, иногда возвращались обратно, либо вообще отворачивали в сторону, скрываясь из вида. Лодка проходила как раз по тому месту, которое в зимнее время называют 'сиговицей'. Когда озеро замерзает, лёд здесь всегда рыхлый и очень тонкий. Незамерзающие подводные ключи не дают льду схватиться.
Затянул я песню, подходя к устью речки Самолва. Где-то здесь должна располагаться деревня, а перед ней — причал с рыбацкими лодками. Вот и он. В пять аршин длины помост, наложенный на вбитые в дно почерневшие от времени брёвна. Возле берега развешаны сети, охраняемые низкорослым рыжеватого окраса псом с куцым хвостом. Лодок поблизости не было, но причал от этого не стал менее привлекательным. Спустив парус и пришвартовавшись почти у песчаной косы, накинув петлю швартового конца на выступающее из помоста бревно, я сошёл на берег. Водная часть путешествия была окончена. Трёхцветный флаг с двумя медведями вяло хлопнул и повис на короткой мачте. Все мои приготовления на случай внезапной встречи с охраной деревни пошли рыжему псу под хвост. Кругом ни души. Вытащив походный рюкзак, я осмотрелся, повесил винтовку на шею и вынул из кармана брюк упаковку с двумя кусочками сахара.
— Шарик! Барбос! Как там тебя, хочешь сахарку? — Обратился к единственному встречающему живому существу.
Пёсик уселся на землю, почесал лапой за ухом и занялся своим туалетом, не обращая на меня никакого внимания.
— Ясно, — сказал сам себе, — Контакта не получилось.
Кусочек сахара полетел в сторону четвероного охранника, докатившись практически до его задней лапы. Пёсик подскочил, понюхал угощенье и моментально съел, после чего попробовал повилять обрубленным хвостом. Вышло очень мило, но как только я сделал шаг вперёд, раздался громкий собачий лай. Почти что одновременно, из-за холмика с двумя сосенками прозвучал детский голос: — Купец приплыл. Кличьте Захар Захарыча.
Оказывается, дозорная служба велась. Малец просто спрятался и наблюдал за одинокой лодочкой, а как увидел меня во весь рост с большим мешком, решил, что причалил коробейник.
— Купец, так купец, — решил я, — будем ждать представителя администрации деревни.
У причала пришлось простоять минут двадцать. За это время Барбос слопал ещё три кусочка сахара, проникся доверием и уже тёрся возле моих ног, посматривая на карман, откуда доставались лакомства.
Захар Захарыч появился как чёрт из табакерки, внезапно, и скорым шагом направился в мою сторону. Пришелец из будущего, так можно было описать жителя Самолвы, судя по одежде. Хорошо мне знакомые юфтевые прогары блестели от жира. В них были заправлены тёмно-синие брюки. Такого же цвета рубаха на выпуск, перепоясанная ремнём с жёлтой бляхой. На ремне, с левой стороны болтался нож в ножнах, а с правой — сумка на кнопке. Наряд довершала пилотка. Добавить гюйс — и от небритого матроса не отличить.
— Ага, значит, Гаврюша благополучно добрался до Новгорода, раз подобная амуниция появилась в этих местах. — Подумал я и поприветствовал подходящего ко мне человека, — Здравствуйте. Алексей Николаевич меня зовут. Я дядя Нюры Пахомовны.
В этот момент ветерок расправил флаг на мачте, и самолвянин признав герб, поклонился.
— И тебе здравствовать. Меня Захар Захарычем кличут. Староста я здесь.
— Гюнтер уже приехал?
— Князь-то? Тута. — Захарыч посмотрел мне за спину, скривился от вида лодки и задал вопрос, — А ладья где?
— Какая ладья?
— Как же ты на этом, — староста указал пальцем на лодку, — с Ладоги добирался?
— А я не с Ладоги. Тут, по соседству с вами живу.
Захар приказал сопровождающему его мужичку, прятавшемуся во время разговора за сосенками, нести мой рюкзак, а сам сопроводил меня до деревни. Идти пришлось метров семьсот. Мы поднялись на холм, обошли ржаное поле вдоль реки и вышли к новой пристани, у которой ютились штук двенадцать рыбацких лодок. С левой стороны уже отчётливо был виден каменный пояс строящихся башен, достигший полутораметровой высоты, арка ворот и куча булыжников разнообразного размера.
— Князь дом строит. — Поведал Захар.
— И как успехи?
— Да какие там успехи, мужики за известью поехали, а каменных дел мастера, вон, под рябиной брюхо греют. Киевляне…, Пахом Ильич их прислал.
Строящийся в Самолве дом для Гюнтера и Нюры назвать замком можно было с большой натяжкой. По крайней мере, для меня. Круглая башня донжона соединялась с коробкой прямоугольного каменного дома через воротную арку и смотрела фасадом на дорогу. Тыльная сторона состояла из строящегося сарая, вытянутого метров на тридцать, и участков стены, выложенной из крупных булыжников в основании, замыкающих периметр. Каждое здание своей наружной частью выполняло функцию крепостной стены. Всё строительство размещалось на площадке в полгектара и, судя по темпам, не будет завершено даже к концу года.
Штауфена я отыскал фехтующим с Нюрой на палках под пристальным взглядом Павлика, державшего в руке длинное полотенце и отгоняющего веткой мух от столика, на котором стояли поднос с пирогом и большой кувшин. Два стеклянных стаканчика, наполовину заполненных красной жидкостью, сиротливо размещались с края стола. Действо происходило на окраине деревни, возле песчаного бережка, а в зарослях камыша были заметны несколько пар глаз местных мальчишек, подсматривающих за ходом тренировки. Уж больно привлекательна была девушка в обтягивающих, подчёркивающих изящность ног чёрных лосинах и белоснежной, просторной шёлковой сорочке, особенно, когда ветер прислонял влажную ткань к груди воительницы.
— Бах! Бах! — Раздавались удары палок.
Гюнтер резко пошёл навстречу, поддел свою палку под Нюрину и, как змея обвивает толстую ветку, совершил вращательное движение своим оружием, лишая жену тренировочного инвентаря.
— Ой! — Удивлённый возглас вырвался из уст Нюры, — Я же потянула на себя. Почему не получилось?
— Надо было схватиться второй рукой за рукоять. Снова забыла?
— Не успела. А разве в бою так может получиться?
— В бою? — Гюнтер на секунду задумался, — Всё возможно, но это один случай из ста. Сражаясь, ты сможешь нанести два, может три удара. Все они будут по открытым участкам тела. А это…, так, для развлечения.
— Добрый день. — Поприветствовал участников тренировки, обращая на себя внимание.
— Алексий, дядя Лексей, — два голоса слились воедино.
— Вот, решил навестить вас. Проходил мимо, думаю, дай загляну.
Павел в это время подбежал к Нюре, протянул белый плащ, ошибочно принятый мною за полотенце и метнулся обратно к столику, возле которого, в траве, лежала корзина. И уже оттуда, извлёк два махровых полотенца с изображением олимпийского мишки, которые Нюра оставила за собой, когда посещала крепость у камня.
Спустя час мы уже сидели за дубовым столом, поставленным прямо на улице, под защитой натянутого на столбиках тента. Годовалый кабанчик ещё крутился на вертеле, дразня аппетит великолепным ароматом поджаривающегося мяса, а Нюра демонстрировала мне изделия самолвенских женщин. Посмотреть было на что. На стол были выставлены мягкие игрушки, выполненные практически один к одному с размерами оригиналов. Причём шкурки некоторых зверей явно были сняты с настоящих лисиц, зайцев и белок.
— Первую партию продали за один день, — мимоходом сообщила Нюра, показывая мне серого волка со смешной мордочкой, — на днях ещё продадим, только не в Пскове, а тут. Купец сюда за товаром приедет.
— Красиво. А чем ещё торгуете?
— В основном рыбой. Я на неё уже смотреть не могу. Утром — рыба, днём — рыба, вечером, тоже рыба. Скоро плавники вырастут. — Гюнтер рассмеялся, — или чешуя появится.
— С торговлей понятно. Нюра, как ты смотришь на то, чтобы ткацкую мастерскую здесь поставить?
— Это можно, да только ни льна, ни конопли в нужном количестве тут не растёт.
— Я не про полотно хотел предложить. Этого добра в каждом городе более чем достаточно. Речь идёт о коврах. Края в этих местах суровые, думаю, спрос на ворсистые половички будет. На первое время шерсть у меня возьмёте, а дальше, либо овец разводите, либо покупайте. Пару станков и всё, что связано с ремеслом, можно привезти хоть завтра.
— Я же говорил, что ладья неподалёку, — сказал Гюнтер Нюре и продолжил, обращаясь ко мне, — А железо есть? Ворота надо закончить.
— Есть железо, не переживай. А где Трюггви со своими бойцами?
— В Пнёво сидит, Воинота с переселенцами поджидает. Договаривались на начало лета, да, видимо, что-то случилось, раз нет до сих пор.
В это время к Нюре подошёл Павлик и что-то сообщил ей на ухо. Девушка в ответ кивнула головой, подозвала к себе девчушку лет восьми, которая приносила игрушки и, приказав ей забрать изделия промысла, забарабанила пальцами по столу. Через минуту на дубовых досках лежал деревянный поднос с ещё шипящим от жара кабанчиком.
На следующее утро, когда диск солнца ещё не показался из-за горизонта, но небо уже начинало светлеть, самая большая рыбацкая долблёнка отчалила от пристани, таща за собой на буксире серо-зелёный плот с округлыми боками. Из волочившегося на верёвке судёнышка торчали подошвы ботинок, а если прислушаться, то можно было различить тихое посапывание спящего человека. Игнат поставил парус, как только лодка миновала старую пристань, и расположился на корме, два его сына: пятнадцатилетний Улеб и Сулев, которому неделю назад исполнилось четырнадцать, управляли парусом и посматривали по сторонам.
— Бать, может, покуда гость по острову шляться будет, мы рыбки половим?
— Нет, сын, Захар просил гостя слушаться, а он ясно сказал: — Сидеть на берегу, а если потребуется, то вещи в лодку снести.
— Жаль, сиг жирнющий, так и просится в сети.
— На твой век ещё хватит…, - Игнат провёл ладонью по бороде, как заправский философ, — лучше на воду смотри, плавун не пропусти.
Достигнув заметного с воды ориентира, рыбак подтянул на себя верёвку, подтаскивая надувную лодку к своей и разбудил меня, похлопав по ботинку.