Конечно, она и прежде задавала себе эти вопросы. Много раз, хотя после первых нескольких месяцев она безжалостно изгнала их из ума и своей жизни и забыла все это. Как будто нечто подобное возможно забыть. Она думала в то время, что он приехал потому, что был неравнодушен к ней. Но на обратном пути он был холоднее льда и тише, чем могила.
А затем, на вторую ночь, пытаясь освободиться от кошмарного сна, она увидела его, склонившегося над ней и трясущего ее за плечо. За этим последовало самое невероятное происшествие в ее жизни. Но, это не казалось неправильным вопреки тому факту, что даже поцелуй, дарованный джентльмену, мог скомпрометировать ее. Это не казалось неправильным. Она думала, что он неравнодушен. Она думала, что он любит ее. Это было единственное объяснение всему, которое имело смысл.
Она любила его в эти полчаса. Не только телом, но всей своей сущностью. Она чувствовала правильность происходящего, считая, что он был неравнодушен к ней все это время. Она воспринимала как чудо то, что это случилось как раз после того, когда он как он спас ее. Спас от того, что могло бы — нет, отдалило бы его от нее навсегда.
Но с его стороны это было только вожделение. Холодное, циничное вожделение. Он знал, конечно, что должен предложить ей брак, когда они достигнут Лондона. Так почему бы не поиметь ее во время поездки? Так что он поимел ее, а потом снова стал холодным и безмолвным.
Но почему он последовал за нею? Она никогда не могла придумать удовлетворительного ответа.
Она спустилась с перелаза и медленно пошла по направлению к дороге и дому тетушек. Он был странным человеком. Но он узнал то, зачем приехал, и по ходу этого ему еще раз напомнили, что она питает отвращение к нему, что любая судьба предпочтительнее, чем быть вынужденной выйти за него замуж.
Теперь он уберется. Через день или два — прежде, чем расцветут нарциссы, — молва сообщит, что новый арендатор Ти Маур уехал чуть ли не раньше, чем прибыл.
Все будут разочарованы. Но никто не будет по-настоящему удивлен. В конце концов, что такое место как Рос может предложить молодому и одинокому джентльмену высшего света? Тем более, английскому маркизу.
Она могла бы снова получить шанс на замужество, думала она, остановившись на обочине дороги, хотя ни одной повозки не было видно ни в ту, ни в другую сторону. Он определенно давал понять, что он прибыл, чтобы сделать ей предложение.
Она могла бы, в конце концов, обнаружить, что ее изгнание закончилось всего лишь через пять лет. Она могла бы вернуться в Англию и даже в Лондон, снова заслуживающей уважения как маркиза Эшендон. Она могла бы вести нормальную жизнь как жена и мать.
Пустота могла бы быть заполнена.
Она давно осознала, что тот единственный опыт физической любви, пережитый ею в гостинице где-то к северу от Лондона, имел некоторое отношение к томительному одиночеству, которое она часто ощущала. За очень краткий промежуток времени она узнала иллюзию сокровенной близости с мужчиной. И она знала, что и ее тело, и ее разум, и ее эмоции жаждали такой близости в качестве регулярной, ежедневной части ее жизни. Не только физического акта, но и всего, что он символизирует. Всего, чего он не символизировал в этом особом случае с этим особым мужчиной.
Она любила его. В течение получаса из двадцати трех лет ее жизни она любила его всем своим существом. И в течение пяти лет, последовавших за тем получасом, она ненавидела его так, как она не думала, что кого-то вообще возможно так ненавидеть.
Почему он приехал? Что на самом деле побудило его приехать? Она предполагала, что никогда этого не узнает. Она никогда не увидит его снова.
Мисс Уорсли, тетушки леди Кэтрин Бьюкенен, проживали в скромном коттедже. Они имели в своем распоряжении несколько слуг и считались в округе верхушкой общества. Но богатыми они не были. Их младшая сестра сделала блестящую партию, выйдя замуж за графа Лэмбтона, хотя их отец вовсе не был джентльменом со значительным состоянием или социальным положением. Они же остались незамужними. После смерти отца, когда кузен по мужской линии унаследовал его дом и поместье, они получили свое маленькое наследство и переехали сюда по рекомендации старого друга, выросшего в Уэльсе.
Маркиз Эшендон разузнал все эти детали, когда леди Кэтрин отказала ему и была отослана прожить с ними остаток жизни.
Он посетил коттедж после полудня, намереваясь просто оставить визитную карточку, а на следующий день нанести визит. Но, конечно, это сельская местность, а не Лондон с его строгим кодексом этикета. Всего лишь через несколько мгновений после приглашения войти в холл, он обнаружил, что допущен в скромную гостиную.
Там присутствовали четыре леди. Когда он вошел, три из них поднялись, сделали реверанс и казались весьма польщенными.
— Милорд, — любезно сказала старшая леди, — что за исключительную честь вы нам оказываете.
— Мисс Уорсли? — Он изящно поклонился ей.
Она представила его мисс Марте Уорсли — своей сестре, миссис Моррис — жене приходского священника, и мисс Бьюкенен — своей племяннице. Мисс Бьюкенен. Титул не был упомянут.
Он по очереди поклонился каждой леди и занял предложенный стул. Леди Кэтрин была единственной, кто оставался сидеть, не сводя взгляда со своих рук, лежавших на коленях. Она была одета в опрятное, но простое синее платье, свободно спадающее от высокой талии, но не сделала никакой другой уступки моде. Она была причесана так же, как и этим утром в лесу.
Контраст с тем, как она выглядела пять лет назад, поразил его даже больше, чем несколькими часами раньше.
По-видимому, она не упомянула своим теткам об утренней встрече. Они явно не подозревали, что их племянница уже встречала его. И они, кажется, не имели представления, кто он. Он задался вопросом, а могли ли они что-либо знать. Сообщил ли им Лэмбтон какие-либо подробности событий, которые привели к тому, что его дочь была отправлена к ним. Едва ли он мог быть назван как человек, погубивший ее. Если она сама ему не сказала, Лэмбтон не знал, что они спали вместе в одну из ночей, проведенных в дороге до Лондона.
— Это удивительно живописная часть побережья, — говорила миссис Моррис. — Меня и преподобного, моего мужа, всегда поражало, что Ти Маур столь долго пустовал.
— Я предполагаю, мэм, — сказал он, — что большинство англичан не подозревают о красоте Уэльса. Если бы они хоть раз побывали здесь, я уверен, они возвращались бы снова и снова.
И все же это суровая часть мира, подумал он. Она подходила в качестве жестокого места ссылки для молодой леди, когда-то наслаждавшейся светской суетой и купавшейся в любви общества.
Миссис Моррис жеманно заулыбалась, и направление беседы на несколько минут было установлено.
Леди Кэтрин поднялась на ноги.
— Я распоряжусь, чтобы Мэри приготовила поднос с чаем, тетя Хэтти, — сказала она и, не взглянув на него, и оставила комнату.
Вскоре она возвратилась с тарелкой пирожных, а та самая прислуга, которая приняла его визитную карточку и проводила в гостиную, внесла большой чайный поднос. Леди Кэтрин расположилась за ним и стала разливать чай. Ни разу не подняв на него взгляд и не произнеся ни слова, она поднесла ему чай и предложила тарелку с пирожными. Ей не было необходимости говорить. Остальные три леди поддерживали оживленную беседу, а от него требовалось только соглашаться и высказывать ободряющие замечания во время предсказуемых пауз. Эта беседа не требовала его полного внимания.
Трудно поверить, что однажды он занимался с нею любовью. Что он был внутри ее тела и излил в нее свое семя. Этого бы никогда не случилось, если бы он и она полностью бодрствовали. Если бы его защита не было ослаблена, многолетняя дисциплина сделала бы это просто невозможным. Но она стенала в муках некоего кошмара, и он, полусонный, поднялся с пола и потряс ее за плечо, пытаясь освободить. А затем она глянула на него ошеломленными, испуганными глазами и потянулась к нему.
Впоследствии он глубоко стыдился своего поступка. За все эти годы он так никогда и не простил себя. Он назначил себя ее опекуном, потому что она была слишком молода, беззаботна, импульсивна и легковерна, чтобы самой позаботиться о себе. Он последовал за ней, чтобы спасти ее от беспринципного мужчины. И, затем, сопровождая домой, осквернил ее. Тот факт, что он знал, что должен жениться на ней сразу по возвращении в Лондон (ему и не снилось, что она откажется, даже при том, что знал, как она его ненавидит) не был ни малейшим оправданием. Как и тот факт, что он любил ее. Особенно этот факт.
— Да, действительно, — заметил он в ответ на утверждение мисс Марты Уорсли, что весна, кажется, совсем на подходе. — Я заметил этим утром, что дикие нарциссы вот-вот расцветут в лесу Ти Маура. — Он надеялся, что правильно произнес это валлийское название.
— И солнце, наконец, сияет, — сказала мисс Уорсли. — Когда сияет солнце, настроение становится гораздо лучше.
— Не могу не согласиться, мэм, — сказал он.
Наступило время уходить, хотя леди Кэтрин ни разу не посмотрела на него и не поговорила с ним. Он все время смотрел на нее и совсем бы не удивился, если бы другие леди заметили этот факт.
— Я должен покинуть вас, мэм, — обратился он к мисс Хэтти Уорсли. — Благодарю за чай и гостеприимство.
Он поднялся, она и мисс Марта Уорсли также. Он поклонился миссис Моррис и леди Кэтрин.
— Полагаю, — сказал он, хотя на самом деле не было ни малейшей надобности говорить что-либо еще, — я погуляю перед возвращением в Ти Маур, и буду наслаждаться красотами сельской местности и воздухом ранней весны.
— Я и преподобный, мой муж, всегда говорим, что нет ничего более целебного для здоровья, — сказала ему миссис Моррис, — чем несколько хороших глотков морского воздуха.
На его вкус, морской воздух был чересчур холодным и порывистым, но он поклонился жене священника.
— Здесь так много тропинок и дорожек, — сказал он, — что я не знаю, по какой приятнее всего идти и с какой открывается самая впечатляющая панорама окрестностей. Возможно, мисс Бьюкенен пожелает прогуляться со мной?
Он посмотрел прямо на нее и приподнял брови. Он знал, что поступает чрезвычайно нечестно. Мисс Хэтти Уорсли казалась удивленной, но не выказала недовольства. Мисс Марта Уорсли сцепила руки на груди, кивнула и улыбнулась.
— Кейт, дорогая, — сказала миссис Моррис. — Ты должна подняться с его светлостью на холм. Не дорогой, ты же знаешь, а тропинкой к ферме Ллевеллина.
Уже не первый раз во время беседы жена священника повысила статус до герцога, не к месту подумал маркиз. Он стыдился своего импульсивного предложения. Она совершенно ясно дала себя понять этим утром. Но он планировал этот визит в течение пяти лет, мечтая об этом, возлагая на него все свои надежды на будущее счастье. Он не мог отступиться так легко.
— Тетя Марта, я обещала помочь вам разобрать белье, — поспешно сказала она, все еще не обращаясь прямо к нему.
— О, ерунда, дорогая, — нетерпеливо, немного задыхаясь, сказала ее тетя, поскольку леди Кэтрин казалась пойманной в ловушку. — Это может подождать до другого раза. Прогуляйся с его лордством.
Мисс Уорсли, похоже, собиралась предложить послать горничную в качестве компаньонки. Он надеялся, что она не станет. Но она не сказала ничего. Возможно, она вспомнила, что ее племянница уже не девочка.
— Это очень любезно с вашей стороны, милорд, — вот и все, что она сказала.
— Я схожу за плащом. — Леди Кэтрин резко поднялась и торопливо вышла из комнаты.
— У дорогой Кейт не так часто бывает возможность для выхода, — сказала мисс Марта Уорсли.
— А такая прекрасная молодая леди, — добавила миссис Моррис.
А затем она вернулась, одетая в тот же самый плащ, что и утром, и без шляпки, как и раньше. И она все еще не смотрела на него.
— Я ненадолго, — сказала она тетушкам. — Хорошего вам дня, миссис Моррис.
Она вышла впереди него из комнаты и из дома.
Она не стала опираться на его руку, хотя он и предложил. Если ее тети наблюдали за ними из дома, им это должно было показаться весьма странным.
— Нет, — сказала она.
Он подумал, что она собирается добавить "спасибо", но она передумала и замолчала.
Ветер хлестал, вынуждая его придерживать шляпу. Он снял ее прежде, чем они ушли далеко. Неужели здесь всегда такой сильный ветер? — удивился он.
— Вы поведете дорогой к ферме Ллевеллина? — спросил он. Он даже не пытался произнести валлийский звук "ll".
— Как хотите, — сказала она, свернув налево, дальше от моря к тропинке, сильно обросшей диким папоротником и едва ли заслуживающей название дороги.
Он заметил, что тропа так же резко поднималась вверх, как и дорога, которой он ехал предыдущим днем. Вся земля тянулась вверх к плоскогорью полуострова. Единственной равниной был широкий, извилистый отрезок берега, наверное, миль в пять длиной.
Он заметил, что она шла довольно длинным, размашистым шагом. Походка была грациозной, хотя совсем не характерной для благовоспитанной леди. Он не помнил, чтобы пять лет назад она двигалась таким образом. Тогда она ходила маленькими шагами, словно не имея в виду никакой конкретной цели.
Он понял, что она не собирается заводить с ним никакой беседы.
— Здесь мрачно, — сказал он. — Мили и мили пространства. И можно карабкаться на холмы почти в любом направлении, которое позаботишься выбрать. И ветер. Я предполагаю, что это неизбежно в такой близости к морю. Должно быть, это очень непривлекательное место для проживания.
— Тут вы не правы, — сказала она. — Это самое прекрасное на земле место для проживания.
Он посмотрел на ее профиль рядом с ним. Это прозвучало, как будто она не соглашалась с ним не просто из желания противоречить, а потому, что она имела в виду именно то, что сказала. Неужели кто-нибудь может находить это место прекрасным? Ти Маур, конечно, приятно расположен, и в деревне есть определенная живописность. Да, во всем крае есть строгая красота, допустил он. Но как место, чтобы прожить жизнь?
— Но здесь одиноко? — спросил он.
— Нет. Не мне.
Ее ответ был произнесен, возможно, слегка поспешно. Пока она говорила, над ними с жалобным криком пролетела одинокая чайка, заставив ее посмотреть вверх.
— Если вам одиноко, — сказала она, — вы должны вернуться в Лондон. Уже почти время Сезона. Там вы найдете всю желанную для вас компанию. Здесь вы не найдете никого, кто бы вам понравился.
— Нет, — сказал он, — не всю желанную для меня компанию. И здесь есть кто-то, кто мне нравится.
— Я ничего от вас не хочу, — сказала она. — Этим утром я ясно дала себя понять по этому вопросу. Вы здесь впустую тратите время.
Она все еще не смотрела на него, заметил он. Она смотрела прямо вперед и шла довольно быстро, задевая плащом папоротники, хотя подъем был крутой, и она запыхалась.
— Возможно, — сказал он. — Но это мое время, и я могу тратить его впустую. Я намерен пока остаться.
Ей больше нечего было сказать. И он тоже не мог ничего придумать. Он никогда не был силен в сердечных разговорах. С несколькими близкими друзьями мужского пола это еще было возможно, но с женщиной — никогда. И, несомненно, не с нею. Неразговорчивость, необходимость быть мужчиной и нести все бремя на собственных плечах были настолько в его крови, что и теперь он не нашел возможным высказать свое мнение. Годами ему давали понять, что именно это качество привлекало к нему множество женщин. Увы, леди Кэтрин была не из их числа…
Но ему уже слишком поздно меняться. Или он считал, что слишком поздно.
Она остановилась, когда тропинка резко свернула налево, и он совсем близко увидел здания фермы. Она повернулась и посмотрела вниз, и он сделал то же самое.
Да! — тотчас подумал он, когда от сильного порыва ветра на мгновение перехватило дыхание. О, да. Да, это невероятно прекрасно. Покрытые травой и дроком холмы изгибались вокруг берега, церковь и сельские коттеджи жались к ним, словно ища укрытия. Был почти полный прилив, пена прибоя тянулась непрерывной линией миль в пять. Вода искрилась на солнце. Свежий соленый воздух щипал лицо.
Он почти понял, почему она назвала это место самым прекрасным для жизни местом на земле.
— Да, — сказал он, — это прекрасно.
— Но и близко не столь прекрасно, как Гайд-парк или Воксхолл-Гарденз, — с сарказмом в голосе ответила она. Она не поверила ему, понял он. Она подумала, что он просто вежлив. Возможно, его тону недоставало убежденности.
Ветер рвал длинные пряди ее волос, выбившиеся из шпилек. Они лежали у нее на плечах, а одна длинная прядь развевалась поперек лица. Пока он наблюдал, она подняла руки и вытащила все шпильки, а затем встряхнула головой. Он сглотнул, наблюдая, как длинные светлые волосы, растрепанные, спутанные и прекрасные, струятся у нее за спиной.
Пять лет назад она никогда бы так не поступила. Пять лет назад она бы не отважилась даже выйти из дома без шляпки.
Плащ и платье облепили ее спереди.
— Кэтрин, — спокойно сказал он, — дайте меня шанс.
Она резко повернула голову и впервые посмотрела на него — посмотрела широко распахнутыми глазами, блестящими от слез. Возможно, их вызвал ветер. Потому что ее лицо определенно ничего не выражало.
— Шанс на что? — спросила она. В голосе слышался скептицизм.
Он пожал плечами. Как он мог выразить это словами?
— Убедить вас, что жизнь со мной не будет такой ужасной, как вы, по-видимому, считаете, — сказал он. — Дать вам шанс на собственный дом, брак и материнство.
— Я не хочу иметь с вами ничего общего, — сказала она. — Разве вы не видите, что у меня теперь другая жизнь? Что все случившееся кажется чем-то таким, что случилось не со мной, а с другим человеком? Что я не хочу никаких напоминаний об этом?