Николай Басов Иномерники
Глава 1 Открытие Чистилища
1
Гюльнара вошла в крохотный, на два стола, зальчик столовой, машинально потянулась поправить прическу. И снова, уже в который раз за те три года, что ее тренировали в школе антигравиторов, расстроилась. Волосы были так пострижены и зачесаны, чтобы обнажать лобную и затылочную клеммы, вмонтированные в черепные кости и аккуратно обтекаемые кожей. О них и думать не хотелось.
Костомаров, их командир, и Тойво Хотимаяс уже сидели за столиком и поглощали ранний завтрак либо поздний ужин – как посмотреть. Гюльнара и посмотрела в большое, во всю стену, окно, выходящее в парк. Если это можно было назвать парком. Тут, на Северном, почти приполярном, Урале росли только невысокие елочки и еще какие-то кусты, которые лишь из жалости именовались березками. К тому же стояла зима, самая настоящая, темная и ветреная, а снегу намело больше и выше, чем иные из деревьев могли вынести. Верхушки только самых сильных торчали над сугробами, как головы пловцов над водой.
Она заказала себе капустный салат, крепкий, как тут считалось, двойной кофе и кусок рыбного пирога с густой подливой. Потом еще подумала взять яичницу, но в списке, выскочившем перед ней на мониторе раздатчика, глазуньи не оказалось, а омлет ее не привлек. Она обернулась, за столом для техперсонала никого не было, поэтому она спросила во весь голос:
– Почему сегодня так скудно кормят?
– Испытательный полет, девушка, – буркнул Костомаров, не отрываясь от экрана своего планшетного компа, как обычно, он что-то читал во время еды.
– Нам уже пора и финальные тесты проходить, – рассудительно проговорил Тойво, не переставая жевать. – Засиделись мы тут. Пора деньги зарабатывать, делом настоящим заниматься. В общем, каждый тест может оказаться последним, выдадут нам по диплому, распишут по базам, и… фьють, разлетимся мы по разным углам нашей службы, а то и во Внеземелье кого-нибудь отправят, там, кстати, платят больше.
Гюльнара села, она стеснялась своих сослуживцев. И потому, что их рабочее взаимодействие было куда ближе и теснее, чем ей бы хотелось, чем бывало, допустим, в любви у женщины с мужчиной… Для практического срабатывания они по инструкции даже мылись в общем душе. Ну и по многим-многим другим, совсем уж малозначительным причинам.
Например, Гюльнара с этой дурацкой прической стеснялась своей лопоухости, так что свет через уши просвечивал, и того, что у нее слишком восточные глаза, и, на взгляд в зеркало, у нее ноги выглядели заметно короче, чем у мужчин из ее экипажа. Она даже подумывала сделать себе косметическую операцию, но вот… По уставу им были запрещены все посторонние препараты во время обучения, а делать пластику лица или хотя бы ноги удлинить без наркоза – немыслимо. «Вот кончится учеба, – думала иногда Гюльнара, – станет чуть свободнее, за соблюдением инструкций уже не так плотно будут следить, всю себя перекрою, чтобы на человека быть похожей, а не на клоуна из китайской оперы».
– Внеземелье, ха! – она принялась есть, но вкуса почти не чувствовала, такое с ней бывало перед серьезными тренировками, да и готовили тут так, что ей определенно не хватало в пище остроты – перчика, пряной зелени, невыразимой сладости риса. – Из нашей Северо-Уральской школы во Внеземелье сразу не берут, придется лет пять-семь таскать грузовозы на орбиту. Лишь потом…
– Какая бы школа ни была, – оторвался от планшетника Костомаров, поискал глазами свою чашку с каким-то зеленым отваром, который обычно себе заказывал, – она была пуста, без стеснения взял кофе Гюльнары, отхлебнул, поморщился, – а все равно дальше Плутона не пошлют. Нет у человечества выхода за пределы Солнечной, не получаются с нашими технологиями прорывы в открытый космос.
– Это ты о чем? – подозрительно спросил Тойво. – На наш век и в Солнечной работы хватит. А к звездам полетят… другие. – Он вдруг хмыкнул. – Или ты из романтиков? Я на тренировках за тобой такого не замечал.
– Нет, просто статейку вот почитываю, – кивнул командир их маленького экипажа на планшетник. – В ней доказывается, что на выход за пределы пояса Оорта у нас имеется какой-то принципиальный запрет. Скорее всего – непреодолимый. И из плоскости эклиптики мы выходить можем только на считаные терраметры, а потом… все, полный стоп, потеря динамики и необходимость возврата.
– Странный ты парень, командир, – пробурчал Тойво. – То у тебя схемы пси-глюонных резонаторов во всех подробностях на экране, да такие, что не все инженеры в них разберутся, то тебя философские проблемы нашей профессии одолевают.
– Профессию антигравиторов мы еще не получили, – отозвалась Гюльнара и сменила тему. – А я вот не боюсь даже плутонных орбит, я только бедности боюсь.
– Так и я о том же. – Тойво дожевал свою жареную картошку, которая ему, по-видимому, была разрешена автоматом-раздатчиком. – Главное, что у нас есть работа, настоящая, а не… прозябание, как у всего остального, почти на восемьдесят процентов, человечества. – Он передернул плечами.
– Сабирова, – приказал командир, – давай быстрее, тебя ждем.
Гюльнара стала торопливо запихивать в рот салат.
– А техники где?
Инженерный стол был по-прежнему пуст. Это значило, что команда их технического сопровождения уже отзавтракала. В принципе, можно было и не задавать этот вопрос. Но ее интересовало…
– Тебя же волнует, кто нас сегодня поведет, а не их аппетит? – Тойво хмыкнул. – Я первым сюда пришел, видел их спины. Скорее всего, это будет Вересаев со своими Веселкиной, Шустерманом и этой, новенькой, американкой Мирой Колбри.
– Она не новенькая, она у нас уже пару месяцев. И кончала нашу Бауманку, помимо того, что у нее штатовское гражданство, ничего в ней американского нет. – Гюльнара наконец доела, кофе теперь ей, правда, пришлось брать с собой в новый разовый стаканчик. Совсем без кофе после завтрака ей остаться не хотелось, хотя она уже подозревала, что допить его ей вряд ли позволят, торопить будут, понукать. К тому же горячий кофе с полным удовольствием на ходу и не опробуешь.
В душевой для нее наступил момент неловкости, когда она стягивала с себя комбинезон, но она привычно подумала, что в поход вообще придется отправляться в сетке пси-импульсного исполнения, которая выставляла ее напоказ всему свету, и не только экипажу, но и техническому персоналу. А гигиенический пояс, который обслуживал ее физиологию во время длительных испытаний, не только не скрывал ничего, но еще заметнее делал ее наготу, как ей казалось. И эта психическая гимнастика помогла, она справилась с собой. А что поделаешь? Издержки профессии.
Впрочем, ей уже доводилось слышать, что иные матерые антигравиторши и спустя десятки лет не выдерживали такого издевательства над женской природной стыдливостью и бросали все, чтобы только не оказаться такой вот подневольной стриптизершей. Но может быть, это байки? Кто же забросит такую высокооплачиваемую работу из-за необходимого раздевания? Вот только если совсем уж станешь старой и некрасивой, тогда – да… Тогда стыдобищи, наверное, прибавится, но до этого Гюльнаре еще далеко.
Костомаров с Тойво и тут ее подождали. Их мужские прелести в сетчатых комбезах в обтяжку, даже в гигиенических поясах, были представлены еще более заметно, чем у нее. Она на них, конечно, пыталась не смотреть, а все же – как-то само собой получалось. И к тому же она их чувствовала, психологическая сработанность уже давала себя знать, хотя они еще не подключились к машине.
Все трое протопали знакомым коридором в тренировочный зал. Тут, прикрепленные динамометрами к бетонному полу, стояли трехлепестковые дисковые антигравы. На втором балконном этаже за прочным стеклом можно было увидеть группу техников, и действительно, Тойво не ошибся, сегодня их вела, как называлось слежение за их тренингом на местном жаргоне, группа Вересаева. По слухам, это была самая хорошая техгруппа школы, вот только жестковато они с курсантами работали. А впрочем, и к этому можно было привыкнуть. Как, впрочем, и ко многому другому.
Кофе, который Гюльнара, пока плескалась под душем, поставила на столик с умывальником и таким образом сохранила, уже остыл, в нем появился отчетливый металлический привкус, она выпила его едва до половины. Попутно подумывала, что не сам кофе был ей нужен, а хотелось занять руки, будто бы одновременно и прикрывая свою наготу, и придавая себе уверенности… Но теперь пришлось оставить стаканчик на бетонном полу.
Лепестки дискового антиграва раскрылись, они забрались в свои кресла и принялись впрягаться в многочисленные подводы-разъемы-клеммы-крепления. Последним полагалось натягивать на себя шлем. Гюльнара и раньше чувствовала, что он ей великоват, к тому же в нем пахло чужим потом. Потом на машину ребята техподдержки подали сигнал, и мир для них преобразился.
2
Он разом стал очень насыщенным, плотным и в то же время разреженным, цветным и выцветшим одновременно, ярким, как солнышко, и тусклым, как туман, веселым, понятным, но и сложным, густым и едва ли не хмурым. Как такое могло быть, никто из антигравиторов не сумел бы объяснить. Потом в наушниках появился звук – давящая нота, переходящая в сложносоставной аккорд работающей электроники, пока наконец не превратился в прозрачную, чуткую тишину хорошей акустики.
Только это была не акустика, а очень мощное давление пси-резонансных связей, сделавших из трех человек единый пучок, некое очень сложное существо, общее, почти нераздельное, какое человеку, вообще-то, не дано испытать до конца, которое знают, наверное, лишь насекомые в хорошо организованном улье или в муравейнике. Все тело каждого из троих ощущало тела двух других, мысли и настроения каждого из них перетекали в других, и сознание каждого равноприсутствовало в общем, едином представлении, было подкреплено знаниями и мышлением другого, каждого по отдельности и совместно.
«Здорово!» – подумал Тойво, его ощущения сейчас читались всеми, как луч маяка в ясную погоду. Несмотря на свой кажущийся внешний прагматизм и расчетливость, он был, как многие прибалты, пожалуй, чрезмерно впечатлительным. Гюльнара с ним согласилась.
– База, мы в контакте, – доложил Костомаров вслух. И тут же резковато приказал, возможно, себе же: «Прекратить вербальность».
Это значило, что мысли и ощущения не следовало передавать словами, это существенно сбивало настройки других членов экипажа, да и техникам от этого нездорово было работать на приборах. Гюльнара почти с жалостью подумала: «Как же те ребята, что сидят в башне, обделены, они-то не чувствуют этой радости подключения».
«Гюль, я же просил», – послал Костомаров сигнал, и тут же они почувствовали еще и власть над машиной. А ребята из техподдержки, сидевшие в башне, этого, конечно, не знали, у них контакт с экипажем и впрямь был слабоватым, они пропускали его через вереницы разных пси-, звуко– и прочих фильтров.
Впрочем, они еще и проверяли их, контролировали с помощью тысяч семи приборов, автоматов и компьютерных схем, настроенных на разные программы. Контроль был едва ли не полным, на учебе антигравиторов дрессировали так, как потом, когда они уже начнут работать, за ними никто и никогда наблюдать не будет. Но сейчас… Гюльнара знала: даже если ей очень захочется и она напрудит в гигиенический пояс, который тут же обработает и урину, и ее тело, и всякое прочее – до стерильного состояния, на башне об этом можно будет прочитать по зубцам самописцев.
С башни начали диктовать номер их тренинга, они – трое – слушали вполуха, что называется, но каждый знал, что будет помнить этот номер еще недели две. Память у каждого, подкрепленная прибористикой, вбирала даже оттенки дикции диспетчера, не то что фактический номер.
– …к вы-ы-ле-е-т-у, – закончил свою речь Ромка Вересаев, главный на башне. Его слова звучали сейчас для слуха курсантов растянуто, как геологические эпохи.
Они подали свою психическую силу на машину, готовую к действию, будто акула во время атаки, и способную всосать их пси, как пересушенный песок пустыни вбирает воду.
Когда пси-глюонные резонаторы были изобретены, никто не мог поверить, что такое взаимодействие возможно. Машины, заряженные очень небольшим по меркам, допустим, двадцатого столетия запасом энергии, довольно сильно раскачивали контуры, выдающие на выходе энергии, которыми можно было бы вскипятить небольшое озеро. И исходным сигналом служила лишь обученная психика людей, запряженных сейчас в антиграв.
Смысл всей этой штуки заключался еще и в том, что такие ребята, как этот экипаж, обеспечивали очень экономный, невредный для среды и чрезвычайно эффективный механизм антигравитации, используемый человечеством для всяких хозяйственных нужд в Солнечной системе, от совсем уж околосолнечных орбит до Плутона и даже чуть дальше. Новичкам, только-только обученным, предлагалось таскать грузы в тысячи тонн на орбиту материнской планеты, другие, более опытные, со временем оказывались способны водить миллионнотонные корабли по всем сложностям солнечно-системного космоса, с подачи какого-то давнего писателя называемого Внеземельем.
«Начали!» – скомандовал Костомаров. Они налегли, каждый на свой контур.
Машина поднималась… Вернее, поднималась бы, если бы они были в нормальном антиграве. Но это был все же тренировочный полет, поэтому их машину удерживали связи с динамометрами, показатели которых каждый мог прочитать перед собой, а еще вернее – в сознании техников или своего экипажа. Три тонны, четырнадцать, сорок… Когда дошли до сотни, Гюльнара почувствовала, что, помимо уже испытанных при включении в контур антиграва ощущений, в ней нарастает волна эйфории, счастья, почти неприкрытого блаженства. Данный эффект требовалось убрать, с ним полагалось бороться, но ничто сейчас не могло заставить ее пригасить этот восторг!
А потом все пошло неправильно, не так, как должно быть. Что случилось, никто из них не понял, да и мудрено было понять. Сначала, словно от беззвучного взрыва, их обдало ослепительным жаром, и в сознании, и перед глазами, и во всем их существе – в троих одновременно. И страннейшим образом их в этот свет, который хоть и сделался чуть спокойнее, но не угас до конца, стало втягивать. Гюльнара почувствовала, что управление машиной исчезло, антиграв шел сам по себе, как бывает в мобиле с полным автоматическим контролем на скользкой дороге… Они определенно попадали не туда, куда им требовалось направиться согласно программе тренинга.
Они оглохли, ослепли, лишись осязания… Мерзкий вкус чего-то кисло-липкого завяз на языке и в воздухе, вроде запаха… Когда хотя бы зрение к ним вернулось и они смогли оглядеться… Они висели в каком-то мутном и горьком пространстве. Иначе это невозможно было представить. И пространство это казалось безмерным.
Тойво выругался на своем языке. Гюльнара все еще осматривалась, ей было так страшно, что она не заметила, как… Впрочем, в этих костюмах и с этой обслуживающей техникой гигиена всегда оставалась в порядке. Пояс сработал безупречно, вот только пики на самописцах, разумеется, останутся. Но с другой стороны – останутся ли? Они же почти утратили связь с базой? Или нет?
«Как такое могло получиться?» – почти спокойно удивился Костомаров. И вслух добавил: – Мы же были пристегнуты к фундаментам тренировочного зала намертво!
«Нужно вызывать базу», – посоветовала ему Гюльнара.
База не отзывалась. Ее как бы и не было вовсе. Теперь они все дружными усилиями боролись с этой морокой, с этой невозможной ерундой, что на них обрушилась.
«Может, походим тут, – предложил Тойво. – Иначе нам выхода не найти».
«Ладно, раз так… Набираем ход», – приказал командир.
Они попробовали, сначала осторожно, подать ходовую тягу на машину, она подчинилась, они пошли вперед, потом опробовали пару разворотов; в принципе, антигравы были способны менять полет по ломаной траектории, всякие виражи и другие выкрутасы были этим машинам не нужны, перегрузки для экипажа компенсировались искусственной антигравитацией, автоматика поддерживала ее внутри, в том маленьком объеме, в котором находились люди.
«Давление падает», – доложил Тойво. «Вижу, – отозвался командир. – Мы же на тренировочной машинке, у нас нет серьезной герметизации. Так, одна видимость».
«Возвращаться нужно скорее, что-то тут не так… Это похоже на космос, и… как не-космос», – почти с отчаянием отозвалась Гюльнара.
– Гюль, выводи нас отсюда, ты же у нас пилот! – почти заорал в динамиках Тойво. Его состояние приближалось к откровенной панике. – Пилотной практики в тебя больше всего запихали.
Собственно, по психологическому складу, по обученности и по штатному расписанию именно она должна была найти в окружающем дверь или окошко, чтобы вернуться в обычный мир.
Она расширила пространственное восприятие, муть вокруг никуда не делась, но ощущения стали подавать ей информацию о том, где они сейчас оказались. Это была очень странная среда, не чистый вакуум, не облако какой-то туманности, не взвесь неких частиц… Это было что-то совсем странное.
«Защитные маски подключить, мы теряем активность», – скомандовал Костомаров.
«А они заряжены?» – с беспокойством отозвался Тойво.
Масками, в общем-то, вмонтированными в шлемы, обычно пользовались, когда выходили в высокие, разреженные слои атмосферы. Для космоса использовались антигравитационные челноки с полной герметизацией, но они же находились в тренировочной машине, тут заправлять дыхательные приборы не требовалось просто потому, что они механически никуда не должны были перемещаться, поскольку накрепко прикреплены к фундаменту во вполне земном тренировочном зале.