Прекрасно, так я и думал, вы избираете второй вариант, прошедший под рубрикой "наоборот". Мы, технологи, в любом случае остаемся за кулисами, всем подавай готовый результат. Вы знаете, я не ропщу, я смирился. К тому же готовый результат всегда выразительнее замысла.
Следуйте за мной, машина на улице. Сейчас мы едем в первый корпус. Он заглавный по порядку и определяющий по значению. Здесь, собственно, и будут производиться энергетические реакторы.
Смотрите вправо, он стелется перед нами. Поэты называют его не иначе как "голубое чудо". Я технократ, для меня это просто производственные площади для осуществления технологических идей. Приходилось видеть корпуса и побольше. Но и наш не из малых, длина семьсот метров, ширина четыреста. Значит, мы накрыли единой крышей двадцать восемь гектаров земной поверхности.
Вы записываете нашу беседу на пленку? У меня возражений нет, но это вовсе не обязательно, я потом дам вам справку по любому процессу: размеры, вес, количество и все прочие параметры.
Мы поворачиваем. Прямо по курсу появился памятник нашему основателю, Игорю Васильевичу Курчатову, создателю первого атомного реактора, который, как вы знаете, начал работать в 1954 году, открыв тем самым эру атомной энергетики.
Следуем дальше, мимо вертушки, это наша проходная. Товарищ со мной пропустите.
Спускаемся в тоннель. Вам не низковато? Тоннель идет поперек первого корпуса. Эстетично? Вы так находите? Я считаю: прежде всего это целесообразно. Тоннель автономен: от погоды, атмосферных условий, производственного шума, транспорта и тому подобное.
Вы что-то сказали? Какова пропускная способность тоннеля? К сожалению, еще не подсчитали, но я полагаю, что не меньше чем пропускная способность подземного перехода в Москве или Ленинграде. Под Невским проспектом прекрасные переходы.
Откуда я знаю? Так мы же из Ленинграда приехали: я, жена, сын. Где жили? На улице Пестеля. Вы там бывали?..
Где работает моя жена? Она экономист. По-моему, вполне довольна своей работой.
"Откуда он знает про улицу Пестеля? Ведь Вера улетела, рассказать некому. Вера уехала. Вера уехала. Теперь задача - вернуть Веру. Как же так: Вера была тут и Вера улетела? Как же так: я без Веры? Минутная пауза останется невысказанной. Пусть Вера тревожит мои мысли, но не моих попутчиков, которых я сопровождаю по приказу свыше".
Вы что-то сказали? Простите, я задумался на темы дня. Совершенно верно, поднимаемся по лестнице и попадаем в царство технологии: пролеты, краны, стальные сплетения.
Внимание! Перед нами обечайка, наша жизнь, наша гордость, наша надежда. Слово это старое, я пытался докопаться, что оно означает, откуда происходит, но у нас на "Атоммаше" никто этого не знает. Пришлось перейти на семейные связи, попросил жену - и вот что она выяснила. Происхождение слова до сих пор остается неизвестным. Д.Н.Ушаков в своем словаре дает версию областного происхождения. В.И.Даль считает, что "обечайка" - слово восточное, а этимологический словарь русского языка А.Преображенского анализирует оба эти предположения, не отдавая предпочтения ни одному из них. "Обечайка" сводится к глаголу "вести", "веду обод" и прочее. Это необъяснимо в звуковом отношении, утверждает Преображенский. Тогда была бы "обичайка" или "обвичайка". Но это тоже сомнительно; во-первых, "вица" это гибкий прут, а не луб; во-вторых, это противоречит диалектному "обечка", как говорят на Севере. По Далю, "обечайка" получилась из цепочки слов: "ячейка", "ячея", "глазок невода". А может, это заимствование? спрашивает Преображенский.
Одно несомненно: "обечайка" старое слово и означало оно лубочный обод на сите, решетке, коробе. Оттуда и перешло на металл. Наша обечайка - это огромное кованое кольцо высотой до трех метров и весом до трехсот тонн. Обечайка - основная часть реактора, из них он и сваривается. Можно сказать, обечайка - ведущий смысл нашего производства. И наша цель.
Вот они! Всюду! Кругом нас! Обечайка плывет на кране. Обечайка крутится на расточном станке. Обечайка завалена набок и сваривается со своей сестрой на специальном аппарате, доставленном из Италии. Обечайка здесь, обечайка там. Когда первый корпус начнет действовать на полную мощность, в работе будет одновременно более сотни обечаек.
Посмотрели мы проект и ахнули: технологический маршрут обечайки по корпусу составляет двадцать семь километров. Главный инженер завода Елецкий задался целью: а нельзя ли сократить эти дорогостоящие переноски и перевозки? И что же? Переставили оборудование - путь обечайки стал около двенадцати километров, это огромный выигрыш.
Вас интересует, когда я впервые попал на завод? Про "Атоммаш" я прочитал в газете и заинтересовался, хотя скорее платонически. А потом в Ленинград приехал мой товарищ из Харькова. Он и соблазнил меня "Атоммашем". Вера, это моя жена, сначала ни в какую. Решаю лететь в разведку. Попал прямо к Елецкому, он самолично потащил меня по корпусам.
Ничего подобного тогда не было, никакой технологической мощи. Мы шагали меж колонн по распоротой земле, и Елецкий рисовал передо мной захватывающие технологические дали. "Здесь встанут термические печи, вы знаете, какой они глубины? Двенадцать метров. Это же вещь! А тут, на сто шестой оси поднимется пресс, какого в мире нет: на пятнадцать тысяч тонн. Мы сможем создавать металл самой высшей структурой, - говорил Елецкий. - Мы обрабатываем металл на уровне атома".
А на месте будущего пресса зияла рваная дыра, на дне которой копошились машины. Строители забирались в земные глубины. По-моему, первый корпус производил тогда более сильное впечатление. Сейчас все упорядочено, все по ранжиру. А тогда все клокотало и сопрягалось. Я сразу понял про Станислава Александровича Елецкого: это энтузиаст. Мне захотелось работать под его началом.
"Ваше мнение?" - спросил он меня. Как сейчас помню, мы стояли тогда на сто шестой оси. "Согласен на восемьдесят процентов. Остальное зависит не от меня". - "Понимаю, двадцать процентов приходится на половину, у нас же равноправие".
Вера, разумеется, сначала в штыки, но я, что называется, развернул перед ней красочные перспективы - согласилась.
Странный вопрос - где сейчас моя жена? Я полагаю, на работе, где же ей быть, она находится в другом корпусе, если вы желаете, можем к ней позвонить, справиться о самочувствии.
А вот и сто шестая ось. Японский пресс во всем своем великолепии. Высота - десятиэтажный дом.
Хотите с кем-либо поговорить? Извольте, вот как раз стоит Михаил Федорович Грибцов, мастер-бригадир монтажного управления, они здесь, что называется, от первой гайки? Вот она, кстати, прямо по курсу. Не верите, что это гайка? Осмотрите внимательно: внутри резьба, снаружи шестиугольник. Типичная гайка. А то, что в ней двенадцать тонн веса, так это всего-навсего дополнительная деталь, придающая некоторую пикантность. Это гаечка как раз от японского пресса.
Михаил Федорович, можно вас на минутку? Вот товарищ из Москвы хочет познакомиться с вами.
Не стану вам мешать. В сторонку отойду.
"Почему он про Веру спросил? Что-то знает или просто так? Откуда он может знать? Случайные вопросы. Впрочем, я дал ему понять, что не намерен развивать эту тему.
Да, Вера уехала, но это наше личное дело, я не нуждаюсь в советчиках, тем более в летописцах. Всю неделю я был занят, мы даже не успели поговорить толком перед отъездом. Она улетела, я даже не проводил.
Однако не надо кривить душой перед самим собой. Пусть так и будет, я сам хотел того. Пусть она побудет одна, чтобы самой решить, где ей лучше. Пыль, грязь, дождик - все это дамские разговоры. А истинная причина в том, что между нами наступило отчуждение.
Когда это началось? Первый разговор состоялся сразу после Нового года, а сколько размолвок было до того... Возьмем те случаи, когда виноват был только я. Юра получил двойку по литературе, и вечером я решил защитить мужчину: мой сын будет технократом, он вполне обойдется телевизором, литература ему ни к чему. И вообще не стоит время терять на эти слюни. Вера смертельно обиделась, все воскресенье не разговаривала с нами. Потом она попросила меня после работы съездить в химчистку, это в Старом городе, и надо ехать на троллейбусе. Я ответил, что это слишком далеко, а я взял с собой работу, я занимаюсь сейчас обечайками, а в химчистках ничего не смыслю. Ответ показался мне бравым, и в голосе моем, видимо, звучала особенная лихость, я бы с удовольствием повторил.
Тогда Вера не обиделась, она заплакала. А я хлопнул дверью и ушел на улицу. Слава богу, Юры не было дома, я опозорил себя в отсутствие главного свидетеля.
Каким же ничтожеством я был. И даже не просил потом прощения, считая, что и так все сгладится. А почему, собственно, я должен просить прощения? Они забывают вовремя строить кинотеатры и прачечные, а мы потом с самым серьезным видом обсуждаем статистику разводов, сетуем об оскудении нравственности. Если бы химчистка была за углом, разве я не сходил бы?
Жалкая цепочка причин и следствий. Вера уехала, а виноват в этом управляющий трестом, не построивший вовремя баню. Зато я снова выгородил себя: отважный рыцарь.
Поехали на рыбалку большой компанией. Улов удался, и я получил назначение на главного уховара. Мне помогали два ухаря, Петр и Василий. Женщины чистили добычу, подтаскивали воду.
Юра пропадал на берегу. Явился переполненный информацией.
- Папа, ты знаешь, в чем состояла истинная трагедия Ивана Сусанина? Что же ты молчишь?
- Пока не знаю. Дай мне соль.
- Истинная трагедия Ивана Сусанина в том, что он действительно заблудился.
- Да-да, сынок, это уже было. Где же соль? Не вижу соли. Товарищи, у нас нет соли, это же трагедия. Ох, вот она, ну, слава богу. Подбросим дровишек.
А Юра переключился на Василия, к нему прилип.
- Дядя Вася, в чем истинная трагедия Ивана Сусанина, вы знаете?
Я в запале колдую над котлом.
- Не чувствую перца, пожалуй, подбавим. Юра, не тереби дядю Васю, сходи лучше за дровами, у нас кончаются, да смотри не заблудись.
Вера вмешалась, подойдя к нам:
- Юра, оставь дядей, они оглушены ухой. Пойдем, я выслушаю твою историю.
Бедный мальчик, ему так хотелось покрасоваться перед нами, но взрослым нет никакого дела до старых легенд, трансформированных в современные анекдоты. Никогда не забуду горького лица, с каким он отошел от костра.
Во всем виновата наша суетность, которую мы обрядили в тогу динамизма. Мы оглушаем себя действием, но куда мы идем? Ведь еще Паскаль двести лет назад говорил: "Разуму легче идти вперед, чем углубляться в себя".
Остановка случилась вынужденная, но мне не хочется стоять на месте, мне лень стоять, я слишком динамичен для этого, я рвусь вперед. Дилемма такова: а) беру административный отпуск и лечу в Ленинград, чтобы повлиять на Веру: "Прости меня, дурака старого"... б) позвонить Зое и договориться с ней на вечер.
Увы, тут нет альтернативы. В чем истинная трагедия Григория Пушкарева? В том, что он всегда избирал самые резиновые варианты".
- Ну как, вы уже наговорились с бригадиром монтажников? Сейчас попробую показать вам нечто интересное. Пройдемте к тому зеленому вагончику, здесь сидит шеф-монтажник господин Судзуки, я вас познакомлю, у мистера Судзуки припрятана тут одна занятная штучка - действующая модель пресса.
Неудача. Дверь на замке. Судзуки-сан отбыл в кафе "Наташа" на обеденный перерыв, который полагается ему по контракту.
В таком случае: вперед! Шагаем вослед за современной технологией. Перед нами расточной станок, прибывший с Апеннинского полуострова. Высота двенадцать с половиной метров, диаметр вращающегося круга - восемь метров. Недаром итальянцы прозвали эту махину: "Русский бык". Обечайка любого размера и профиля разместится тут как на ладони, да еще останется резерв для грядущих реакторов повышенной мощности.
- Разве вам мало этих тонн и этих метров? - спросил автор, нарушая границы жанра и тем самым оказываясь неким бесцеремонным образом непосредственно на месте действия под сводами первого корпуса.
- К чему вы призываете нас? - забеспокоился Григорий Пушкарев. Топтаться на месте? Помните, еще у Паскаля было сказано...
- Позвольте, Григорий Сергеевич. Вы же прекрасно помните, Паскаля я вам сам приписал, так что не козыряйте им. Ваше дело стремиться вперед.
- А ваше, товарищ автор? - ревниво спросил он. - Вы призываете нас углубляться и углубляетесь сами - но куда? но в кого? Вы хотите углубиться - но не в себя, а в меня. Для вас это не углубление, а движение вперед, против которого вы протестуете. Вы хотите стать глубоким - но за счет своих героев, так я вас понял?
Незапланированная перепалка автора и героя была сродни обеденному перерыву, записанному в редакторском контракте. Впрочем, мы уже насытились взаимными обвинениями и вступали в стадию поисков общего языка.
- Вы технократ, Григорий Сергеевич. Мне трудно углубиться в вас. Вы прошли хорошую закалку, термообработку. Вы стали как броня и способны говорить вслух лишь о прессах, станках и прочем железном скрежетании. А где при этом ваше сердце? Если я спрошу напрямик о ваших семейных неурядицах, вы же мне не расскажете?
- Конечно, не расскажу. Я не обязан. Вам палец в рот не клади, вы тут же откусите его, мало того, размножите мой откусанный палец тиражом два миллиона экземпляров.
- Профессиональная тайна ваших воспоминаний гарантируется. А если я все же напишу, то заменю ваше имя, чтобы снять все ваши нарекания на сто страниц вперед.
- Все равно. Наш читатель дошлый, он узнает по деталям.
- Они-то мне и требуются.
- Для вас это художественные детали, а для меня надрез по живому сердцу, сквозная рана. Впрочем, я понимаю, это и есть ваша технология. Предпочитаю иметь дело с металлом...
- Чтобы не углубляться в себя?
- Кажется, мы начинаем по второму кругу. В таком случае вперед! Сейчас я посмотрю вашу программу на сегодня, утвержденную Варварой Семеновной. Вот она. Через сорок минут у вас назначена встреча с нашим замечательным строителем Николаем Ивановичем Рулевским. Он настолько прекрасен и чист, что выступает под собственным именем. А мы тем временем продолжим наш осмотр.
И мы бодро зашагали вперед, углубляясь в технологические пущи.
6
- Поехали, Иван. Мчи сначала на бетонку - и сразу в горком. Через двадцать две минуты совещание. А я пока помолчу, сосредоточусь. Если бетонку к празднику не дадим, нам счастья не видать.
Опять в этом году отпуск пропустил. Прошлым летом уехал в Крым почти тайно, даже название санатория не оставил. На одиннадцатый день дежурная приносит телеграмму. Ну, думаю, устроили всесоюзный розыск, а после узнал: меня в постройкоме выдали - ведь я у них путевку брал - и корешок от нее остался. Всюду мы пускаем если не корни, так корешки...
В телеграмме, известное дело, полный панический набор: "График сорван, необходимо ваше присутствие..."
Рядом с почетными грамотами можно вывешивать неиспользованные путевки на бездельную жизнь.
А ведь есть время и в этом году. Сдам бетонку и напишу заявление: прошу предоставить за неиспользованное время... И пущусь в погоню за прошлогодним снегом.
Я знаю, куда мне ехать. Не теплые края меня зовут, а дальние и давние. Увы, сейчас меня призывает горком. Осталось двадцать минут. Надо сосредоточиться, ведь в горкоме - как на духу, могут задать вопрос на любую тему. Поэтому туда являешься чистенький, как из баньки, при себе только тонны, кубометры, гектары и центнеры - ничего отвлекающего.
"Итак, товарищ Рулевский, чем вы нас порадуете к праздникам?"
Вечный вопрос, ответ на который всегда подвешен под потолком.
Поэтому отвечаю бодро:
"Бетонку я сдам. Как раз к празднику. Даже на сорок восемь часов раньше". Однако негоже открывать свои резервы даже в горкоме.
А дальше что? Форсировать газопровод? Ах да, я же в отпуск собрался. Хотя бы на пять дней. И не в Крым. Сяду в другой самолет. Первая остановка в Ташкенте, но я там не задержусь, сразу - в местный самолет. Еще полтора часа лета - и я в Чимкенте, ловлю попутную машину - и дальше. Уже показались горы, иду параллельным курсом. Люди должны чаще видеть горы, тогда они становятся сильнее. А если горы далеко от тебя, надо всегда помнить о них. И вот я вернулся к моим вершинам, с которых пустился в большую жизнь.
Впрочем, еще не вернулся. Еще мечтаю о том, чтоб вернуться, а сам еду на бетонку, которую надо сдать к праздникам и даже чуть быстрее, ибо бетонка нужна нам для скорости.
О возвращении в родную школу остается лишь мечтать. Машина выехала в поселок. Наверное, теперь ходят рейсовые автобусы, тогда их не было. Я выхожу на остановке и прямо через сад спешу к школе, скорей, скорей.
Тихо подойду, ни у кого ничего не стану спрашивать, помню все до последней щербинки в дощатом полу, давно бы следовало перестелить, да руки никак не доходят. В коридоре может показаться директор Дмитрий Павлович, я прошмыгну мимо, будто не узнал его.
Скорей в класс. Третья дверь налево. Хорошо, что я попал во время урока. Войду в класс и тихо сяду на заднюю парту. Надежда Ивановна ведет урок географии. Она увидит, что в класс вошел посторонний, но меня не узнает.
"Коля, сынок, что же из тебя получится?" - причитала она над моим бывшим чубом, а я топтался перед ней, мечтая скорей удрать во двор, чтобы продолжить там наши игры.
"Товарищ, вы откуда?" Нет, конечно, она меня не узнала.
А я и ей ничего не отвечу, только сделаю знак, что все хорошо и правильно, я, мол, буду сидеть тихо и слушать ее рассказ про Южную Америку, это очень далеко от Вановской средней школы - и от меня тоже.
Так приятно сидеть и слушать ее родной певучий говорок. Наконец-то можно отвлечься и сосредоточиться на самом главном: зачем я есть на белом свете?
За окном школы, за листвой сада угадываются белоснежные вершины. Зачем живут горы? Для других гор? А для чего я?