– Ладно. – Собрав всю свою волю в кулак, она равнодушно пожала плечами и отвернулась. – Я уверена, тетушка Эша будет вам очень признательна.
Его руки сжались, и на мгновение Магали показалось, что в нее собираются насильно впихнуть это упоительной красоты лакомство, но тут распахнулась дверь, и в кафе вошли Эша и Женевьева. Струя холодного воздуха винтовой спиралью вплелась в шоколадные ароматы кондитерской, дразня обоняние наслоением морозной свежести на расслабляющий аромат тепла.
Женевьева метнула огненный взгляд на Филиппа, какой могла бы послать восставшая царственная Боудикка[52] на римских захватчиков, а Эша одарила его холодным вниманием Кали, божественной супруги Шивы[53], и обе они, объединив чисто духовные личностные ресурсы, вырвали Магали из-под его влияния и увлекли на кухню.
– Что, собственно, понадобилось этому человеку в нашем заведении? – вопросила Женевьева выразительным тихим шепотом, который в моменты ее возмущения звучал таким громким басом, что, вероятно, его слышали во всех домах на острове Сен-Луи, на улицах он слегка терял силу, но на излете еще тревожил неподготовленные уши туристов, гулявших по набережной. – Человеку, не соизволившему удостоить нас своим вниманием? Пренебрегшему угощением из нашей кондитерской? Неужели он явился молить о прощении?
Магали, схватив ложку, в сердцах стукнула ею по дну кастрюльки с новой порцией шоколада. Несмотря на слой шоколадной массы, утолщенное днище из стали и меди жалобно звякнуло. Обжигающая капля брызнула Магали на палец.
– Да как-то не похоже! – продолжила басить Женевьева. – Чем ты собираешься облагородить напиток? Может быть, подмешаешь в него нечто вроде пробуждения желания мольбы о прощении? – мстительно развила она мысль в желаемом направлении.
– Шоколад не подходит для мести, Жени, – безмятежно возразила ей Эша, хотя милосердия в ее интонации не прослеживалось. – Ты и сама это отлично знаешь, ведь мы уже все обсудили!
– Осознание необходимости просить прощение является весьма важным уроком, – благочестиво продекламировала Женевьева, по-прежнему тем басом, что проникал за любые стены. – Более того, это может уберечь его от бесконечных тревог. Или, может быть, ты опять пожелаешь ему смирения? Хотя чтобы до него что-то дошло, ему явно понадобится не одна порция.
В кухне вдруг стало настолько душно, словно из нее выкачали весь воздух. Магали оглянулась на маячившего в арочном проеме Филиппа. Его взгляд пробежал по ее лицу, плечу и спустился по руке к ложке, погруженной в кастрюльку с шоколадом. В глазах его сквозили настороженность и враждебность, смешанные с восхищением.
«Смирение?..»
Магали подняла руку и изящно слизнула с пальца горячую шоколадную каплю.
Филипп глубоко вздохнул и развернулся. Она послала ему вслед негодующий взгляд. Но он удалился, не повернув головы. Тихо прозвенел серебряный колокольчик.
Неужели он снова ушел? Потискал ее за задницу, поглазел, как она готовит шоколад, – и надменно слинял? Опять?
– Какое удовольствие ему просто так таскаться туда-сюда? – обиженно произнесла Женевьева с изрядной долей недоумения.
Магали бросила на нее откровенно подозрительный взгляд. Не окрасил ли ее обиженно-удивленный тон оттенок уважения?
Все они вышли из кухни и взглянули на тот коронный десерт, что остался в открытой коробке на столике под ведьминскими колпаками.
– Это для тебя, тетушка Эша, – немного помедлив, еле слышно произнесла Магали. – Он хотел поблагодарить тебя за твой чай.
– Очень сомнительно, что пирожное для меня, – усмехнулась Эша. – Презент открывают лишь перед той особой, кому он предназначен.
Глава 11
Весь уклад жизни тихой улочки резко переменился. Просто и естественно. Филипп нанял для своей кондитерской команду из двадцати кондитеров и их помощников, и все они заслуживали внимания, большинство из них были молоды, многие одиноки и почти все мужеского пола. Ни свет ни заря они прибывали из города, потом выходили в свободные часы на ленч и перекуры, а в конце дня, закончив труды, вышагивали по улице сдержанной и уверенной грациозной походкой, а их жаждущие, исполненные любопытства глаза, казалось, пожирали взглядами каждую деталь местной жизни, поначалу они просто выискивали, где поесть, но потом начали охотиться за всеми соблазнами, кои могла им предложить эта улица.
Некоторые из вновь прибывших выглядели к тому же весьма привлекательно, и все они заставили местных дам задуматься, не пора ли им углубленно исследовать новые вкусы и фактуры.
Магали почти не сомневалась, что Клер-Люси подцепит нового кавалера, просто постояв на своем крыльце в завлекательной позе, но вместо этого она смущенно удалилась в свой игрушечный магазинчик. И усердно занялась обновлением витрины, создавая ретровыставку игрушечных автомобилей, исключительно редких и стильных моделей, о каких лет двадцать тому назад мечтал любой мальчишка, хотя редкому счастливчику удавалось их раздобыть.
Эми, владелица художественной галереи на противоположной стороне улицы, вновь сама взялась за кисть и принялась писать свои картины в предрассветные часы перед фасадом кондитерской Лионне – «для образного отображения десертов», – как объясняла художница всем проходящим мимо нее и интересующимся кондитерам. Филипп и его шеф-повара останавливались возле художницы, потом Филипп рассмеялся, а немного позже Магали узнала, что Эми пригласили зайти с ними в кондитерскую еще до открытия.
Магали не хотелось говорить, почему сама она вскочила в такую рань и теперь разглядывала сверху из своего обзорного окна уличную жизнь.
Окна дома Женевьевы, Эши и Магали обрамляли эффектные шоколадные лианы с острыми колючками. Такие же окружали и их большое, высотой от пола до потолка, окно витрины, создавая зловещее обрамление для трехмерной живописной сцены с фигурками ведьмы и принцессы в башне, и эта композиция тонко перекликалась с той, над которой они работали по заказу Сильвана для его шоколадной кондитерской.
Наложив последние детали композиции, Магали перешла на другую сторону улицы, чтобы оценить общее впечатление, и нахмурилась, охваченная внезапным сомнением. Ей вдруг представилось, что при виде колючих зарослей какому-нибудь забияке мгновенно захочется вытащить меч из ножен.
Помрачнев еще больше, нервная и раздраженная, она вернулась в кондитерскую и нечаянно так щедро нажелала находчивости дамочке в бриллиантах, переживавшей за обманутого супруга, что вскоре увидела, как эта самая дамочка заруливает прямиком к Филиппу и заходит в двери его кондитерской.
«Я имела в виду вашу находчивость в семейной жизни! – мысленно кричала ей вслед Магали. – А не находчивость, ведущую к этому захватчику!»
И в растрепанных чувствах она вылила в раковину всю оставшуюся порцию шоколада.
Позже, тем вечером, Магали нащупала под вешалкой с уличными куртками дверную ручку и, открыв щеколду заветной дверцы в стене кухни, выскользнула в другой мир.
Дверь во внутренний двор была такой маленькой, что только она сама, Эша и ребятишки могли без труда пройти в нее. Женевьеве приходилось сгибаться. И Филиппу тоже пришлось бы. Возможно, одним из последствий маленького роста Магали стало то, что она так и не научилась склонять голову.
Морозный воздух пробрал ее до костей, когда она вступила на булыжную вымостку внутреннего дворика. Возле дальней стены темнел давно не работающий старинный фонтан с небольшим бассейном под львиной мордой, поросшим травами. Ей хотелось очистить его и вновь запустить воду. Женевьева пока сопротивлялась. А тетушка Эша высказала сомнения по поводу простоты восстановления фонтана, предположив, что на одни водопроводные работы уйдет целое состояние. Взгляд Магали вдруг зацепился за фонтанного льва, его стилизованная голова очень напоминала лепные потолочные украшения в углах кондитерских Лионне. Но их лев, казалось, давно таился тут, припав к земле, поджидая, когда она разбудит его, дав шанс на новую жизнь.
Держась подальше от фонтана, Магали направилась через двор к белой двери, за которой начиналась винтовая лестница. Узкая и крутая, она карабкалась и карабкалась, минуя второй этаж, о реконструкции которого иногда заговаривали тетушки, но пока лишь заполняли его комнаты разными затейливыми находками с блошиного рынка, минуя апартаменты тетушек на третьем этаже, а также и четвертый, пятый и шестой этажи, которые они сдавали богачам или по каким-то особым случаям – так сейчас, к примеру, четвертый этаж снимал знаменитый американский актер, и он лишь изредка появлялся там по выходным между съемками фильмов. Лесенка взбиралась и на седьмой, верхний этаж, к квартирке Магали, она состояла из небольшой, но полной воздуха студии с большими окнами, начинающимися в полуметре от пола и заканчивающимися под самым потолком, крошечной кухни и спальни, где так хорошо размещались и кровать, и кресло для чтения в уютном уголке, что между ними еще оставались свободные проходы, чтобы ходить, не натыкаясь на мебель, и такую роскошную квартирку мог позволить себе далеко не каждый парижанин. Этот дом подарила Женевьеве, когда она была в возрасте Магали, одна влюбленная особа, жена влиятельного политика. И именно этот подарок привнес в жизнь молодой Женевьевы романтику и могущество. Магали во веки веков не смогла бы вообразить, что кто-то смог бы отказаться от части своих владений в самом центре Парижа.
Бесплатное жилье Магали в этом доме стало для нее величайшей привилегией, поскольку на те деньги, что она зарабатывала в «Волшебной избушке», ей никогда не удалось бы снять даже комнату в подобном местечке. Она подчеркнула воздушность квартирки белыми покрывалами и светлыми полупрозрачными шторами, которые легко шевелились от ветерка за голубыми жалюзи, и она с удовольствием поднималась ежедневно из волшебного тепла маленького кафе в свою башню из слоновой кости.
В шкафу она хранила лавандовое саше, эту ароматическую подушечку мать сделала для нее из лаванды с их фамильных полей. На стене висела картина одного местного художника, страстного приверженца собственного импрессионистического стиля, изобразившего лавандовые поля в виде голубовато-фиолетовых расплывшихся клякс. Но семейные фотографии она хранила в основном в толстом альбоме на полке рядом с кроватью. Отчасти потому, что небольшие размеры помещения требовали крайней простоты обстановки во избежание беспорядка, а отчасти потому, что на многих снимках запечатлелись годы ее учебы в школе и друзья, с которыми она потеряла связь, поэтому ей нравилось хранить их в укрытии альбома, где они не имели возможности случайно навеять ей грусть. Войдя в квартиру, она перво-наперво скинула сапожки, убрав их с глаз долой, и натянула шерстяные носки в розовую полоску и с вышитыми на них смешными котятами. Пальцы ее ног разогнулись в блаженном облегчении. Одним из ее любимых моментов дня был первый шаг в этих игривых пушистых носках. Сняв тщательно подобранную дневную экипировку, Магали влезла во флисовые брючки в едва заметную розовую клетку и свободный кусачий вязаный свитер розового цвета, поверх которого еще накинула объемистый и толстый махровый халат. Потом вытащила заколку из прически, и волосы свободно рассыпались по плечам, и их корни, казалось, тоже вздохнули с облегчением.
Взяв клементин[54] из вазочки, стоявшей на маленьком столике, она начала очищать шкурку, аромат эфирных масел заполнил комнату, а кисловатый цитрусовый вкус показался на редкость приятным и освежающим после целого дня, проведенного с шоколадом.
Потом она постояла у окна, раздумывая, стоит ли ей куда-нибудь выбраться вечером, может быть, позвонить своим парижским друзьям по университету или отправиться в театр, стоит ли ей чем-то разнообразить жизнь, или предпочесть наслаждаться уютом в уединении.
Она была ранней пташкой, особенно зимой, но это могло быть скорее следствием, а не исходной причиной склонности пораньше нырнуть в кровать и закутаться в теплые одеяла. Такими зимними вечерами Магали нравилось как можно раньше забираться в кровать, но, очевидно, не стоило, поскольку это тревожило тетушек, полагавших, что ей следует почаще ходить на танцы. Саму ее это тоже немного беспокоило, учитывая, что, возможно, они правы, и то, что порой мучительное одиночество выстраивало вокруг нее свои мощные стены, угрожая закрыть все ходы и выходы во внешний мир.
Нельзя исцелиться от одиночества, наслаждаясь им в надмирной высоте, на блаженно уединенном острове. Магали все понимала. Но средства для решения многих своих проблем сейчас казались ей ужасно сложными. Они казались ей грубыми, бесцеремонными и брутальными, словно пытались содрать с нее кожу жесткой мочалкой для чистки кастрюль, она с трудом представляла, как осмелиться выйти куда-то с мужчиной, или пойти на танцы в один из ночных клубов Парижа, или на худой конец просто посидеть с приятелями в барах за пределами этого тихого острова.
В средней школе она приобщилась к вечеринкам и, уже вернувшись в Прованс, с удовольствием отплясывала до утра во время новогодних каникул или на свадебных пирушках, но здешние более грубые танцы ее ужасно раздражали, вынуждая толочься в толпе практически незнакомых друг с другом людей. Лишь изредка один из немногочисленных друзей из здешнего университета, дружба с которым побила все рекорды длительности, мог уговорить ее на такой подвиг. Но гораздо больше ее привлекала перспектива вечера с книжечкой под теплым светлым одеялом.
И все-таки иногда, уже свернувшись с книжкой в кровати, она сожалела о недостатке смелости и чувствовала себя удручающе одинокой.
Важно было запастись по-настоящему увлекательной книгой.
Сегодня вечером она, постояв у окна, доела клементин, а потом добавила в качестве ужина йогурт и подавила вспыхнувшую в воображении картину уютного теплого ресторанчика, где она могла бы посидеть с приятным спутником, улыбающимся ей через стол, подливающим в их бокалы вино, пока они обсуждали меню.
При более внимательном рассмотрении образ приятного спутника из ее видения скрылся в туманной дымке.
Не следует ужинать с тем, кто считает, что основным горячим блюдом должны быть именно вы.
Поплотнее запахнув банный халат, она придвинулась к горячей батарее под окном, стараясь слегка отклониться от ледяного стекла. Выдалась холодная, ясная ночь, она разглядела даже три звездочки в небе, столь редко появлявшиеся над Парижем.
Последний раз попытавшись собраться с духом, Магали чуть помедлила и, сбросив наконец тяжелый махровый халат, юркнула под одеяла. Потрясенная начальным холодом пустовавшей постели, она, дрожа, свернулась клубочком, плотно подоткнув вокруг себя одеяла.
Острое одиночество, царапнувшее ее сердце, когда она наблюдала за Кэйд Кори и Сильваном Маркизом, вдруг всплыло из таинственной копилки памяти и вновь схватило ее своей когтистой лапкой. Ей захотелось человеческого тепла, чтобы кто-то разделил с ней постель, и она могла прижаться к нему, чтобы они вместе победили это первое леденящее прикосновение шелковистых простыней. Пылкий, мускулистый, сильный, с той светской и плотоядной усмешкой, он мог бы жарко обнять ее, поделившись жаром своего тела.
Натянув одеяло на голову, Магали попыталась выкинуть из головы образ золотисто-каштановой шевелюры и мускулистых плеч. Но они незаметно возвращались в обрывочных видениях, даже после того как она, уже дочитав книгу и закрыв глаза, начала засыпать. Ворочаясь с боку на бок, она представляла, как ласковая рука обнимает ее, прижимается к животу… Зарываясь головой в подушку, чтобы выбросить из головы эти нереальные мечты, она все равно грезила о теплом дыхании, щекочущем волоски на ее шее. Ей представлялся его смех, уверенность в собственных силах и бесстрашие перед ней.
Может быть, ей надо почаще ходить на свидания. В их маленьком кафе, однако, трудно встретить интересных мужчин. Но по крайней мере к ним заходят застенчивые скромники, хотя общение с ними у нее до сих пор никак не складывалось.
Ни с того ни с сего перед ее мысленным взором вспыхнула жуткая картина: Филипп Лионне расчленяет какого-то бедного скромнягу, сбрасывает отрезанные части тела с набережной в темную воду и, кровожадно усмехаясь, смотрит, как проплывают они мимо острова. Он защитил свои владения.
От этого видения ее бросило в жар.
От гнева. От яростного гнева. Наглый захватчик, он не имел никаких прав на ее остров.
Может быть, ей лучше помечтать о Сильване Маркизе? Он дьявольски привлекателен. Почти женат, правда, на принцессе, но такие талантливые люди обычно всегда женятся на принцессах. Но разве из-за этого она не может себе позволить втайне помечтать немного о нем?
Всякий раз, однако, как ей удавалось представить четкий черноволосый образ, откуда-то сверху на него наплывал другой, и ее пальцы уже пробегали по рыжеватой челке на его лбу, или по золотисто-каштановым завиткам на мускулистой груди, или зарывались в густую гриву и…
Может быть, ей пора начать считать овец.
Бесчисленных овец.
И пока она занималась этими ночными подсчетами, удрученный светский лев томился от жажды.
* * *А неподалеку, в квартале Марэ[55], Филипп Лионне стоял в одиночестве в своих апартаментах, прижавшись обнаженным плечом к оконному стеклу. Поразивший его кожу холод постепенно начал пробирать его до костей. Долго вглядываясь в ночной полумрак, словно взгляд его мог проникнуть сквозь стены многочисленных домов и узреть заветное кафе на острове Сен-Луи, он устало потер глаза.
Ему нужно отоспаться. Сегодня он поднялся в половине пятого утра. К тому же день опять выдался эмоционально сложным благодаря очередной богатой красотке, появившейся в его кондитерской с пакетом от Ведьмочек в руке и набросившейся на него как любвеобильная кошка. Он не понимал, почему Магали навязывала ему этих дамочек – то ли в качестве отвлекающего маневра, для собственной защиты, то ли в надежде, что он погубит свою жизнь, влюбившись в случайную искательницу приключений. Ни один из этих вариантов не мог закончиться успешно для нее, но от ее упорных попыток его сердце раздирали адские мучения.
Как могла она даже подумать о такой глупости! Это доводило его до исступления. Уж он-то, будьте уверены, ни за что бы не стал подсылать к ней мужчин!