Да и сам этот островок выглядел блаженно мирным и спокойным. Едва он ступал на него, все его напряжение как рукой снимало, казалось, само время там дарило свободу, позволяя тайно проникнуть в некий идиллический мир семнадцатого столетия, где все островитяне располагали денежными средствами, обширным досугом и удобствами электричества. Но даже при всех этих соблазнительных обстоятельствах, прежде чем остановить выбор на острове, он изучил и другие возможные варианты; своеобразную привлекательность имел, к примеру, район Люксембургского сада. Но позже, пройдя по этой улице, он увидел эту колдовскую витрину. И тут же влюбился в нее. Такую непохожую на предлагаемые им гламурные десерты, но исполненную исключительного очарования. И он загорелся идеей открытия кондитерской на одной улице с этой «Волшебной избушкой». Разумеется, одного его имени будет достаточно, чтобы придать любой улице законной притягательности. Но это причудливое колдовское заведение казалось последним оттенком в аромате духов, который проявляется чуть позже, но так обогащает весь букет, что побуждает людей задержаться и прочувствовать особые тонкости этого богатства. Вот и ему тоже захотелось там задержаться.
Филиппу даже не приходило в голову, что эти «Колдуньи» могут не обрадоваться, узнав о его замысле. Может быть, Магали Шодрон не понимала, какую потенциальную выгоду принесет им уже одно его имя.
Магали Шодрон… шелковая туника, полусапожки на каблучках и кожаные доспехи, острый вздернутый подбородок и горящие карие глаза – всем этим в одном наборе он мог завладеть почти без усилий и к обоюдному удовольствию, ведь если бы ему взбрело в голову поцеловать ее, то пришлось бы для этого поднять на руки, и он вовсе не собирался ограничиваться одним поцелуем.
Но для начала она должна раскаяться за то, что с таким презрением отвергла его миндальное пирожное и гордо удалилась на своих цокающих каблучках. Придется заставить ее страстно возжелать его. Для начала.
Он пристально взглянул на частокол с черепами, и по губам его промелькнула роковая довольная улыбка. В одном уголке в самой глубине кафе, плохо видном с улицы, один из черепов свалился с кола и закатился за стену бревенчатой избушки.
Мать Филиппа, верная последовательница аналитической психологии Юнга[20], воспринимая реальную жизнь как волшебную сказку, влюбилась в его отца, и поэтому их с сестрой детство проходило в сложном мире читаемых матерью сказок. Зато он узнал, что может сделать человек, если на защитном частоколе Бабы Яги не хватает одного черепа. Он может найти свой путь в сказку.
Под звон серебряного колокольчика он открыл дверь и попал в волшебное царство.
Проходя по пустому салону, он поразился его странному интерьеру. И безусловно, все эти колдовские диковинки имели особое предназначение. Филиппа немного удивило, что ему не пришлось уклоняться от летящих в него магических атрибутов. Но нет, он проник сюда незамеченным, и на данный момент никакая магия не пыталась погубить его, и никто не проявлял никакой враждебности. Он смог помедлить, чтобы получше разглядеть раритеты, которые прежде видел лишь мельком. Маленькую витрину с предлагаемой на продажу выпечкой увенчивали старинные розовые весы. За стеклом на всеобщее обозрение были выставлены знакомые tartes au chocolatа[21], они выглядели не слишком изящно, несколько по-домашнему, точно их только что испекла на своей кухне чья-то любящая матушка. Хотя, конечно, его мать сама ничего не пекла: десерты на их столе появлялись как по волшебству с собственных профессиональных кухонь, приготовленные либо его отцом, либо одним из их шеф-поваров. Но чья-то воображаемая матушка, определенно реально существующая, из того рода матерей, которые позволяют своим детям смотреть диснеевские фильмы, не требуя от них после просмотра никакого сравнительного анализа увиденного с прочитанными сказками les frиres Grimm[22].
Подвешенный к потолку огромный шоколадный морской конек медленно покачивался и кружился, словно приглашая Филиппа на танец. Стеллажи за этим небольшим витринным стендом заполнял переживший века набор серебряных кулинарных форм. В следующее помещение вела сводчатая арка.
– Une minute![23] – донесся из глубины дома звонкий голос.
Филипп почувствовал стеснение в груди. У него вдруг перехватило дыхание, и ему с трудом удалось восстановить его. Он практически мгновенно узнал этот голос. Правда, сейчас он звучал дружелюбно и приветливо. Он прошел по второму зальчику, разглядывая замечательную коллекцию остроконечных шляп, включая бумажные новогодние колпаки, сохранившиеся с двухтысячного года, колпачок принцессы по случаю дня рождения, головной убор средневековой дамы и, разумеется, ряд колдовских черных шляп с широкими полями. Он пробежал взглядом по каждому экспонату выставки, пытаясь сообразить, с чем ему придется столкнуться, хотя все равно не мог себе позволить никаких колебаний. Что-то неудержимо влекло его к милой обладательнице того голоса, скрывавшейся за последней аркой.
Он лишь немного помедлил перед узким арочным проемом на пороге крохотной кухни. Слева в коридоре висели три куртки с пышными буфами на рукавах, частично закрывавшими проход. Магали Шодрон трудилась за столом, покрытым мелкими голубыми плитками – его такая довела бы до полного безумия. И как она умудрялась содержать в чистоте швы между этими плиточками? Что же она делала, если надо было раскатать тесто – каждый раз выкладывала на стол чистую разделочную доску? В его голове не укладывалось, как можно согласиться работать не на мраморной поверхности. Не на гранитной, а la limiteе[24]. Но кому могло понравиться покрытие из голубых плиточек?
На столе перед ней стояли две тортовые формы, которые она, должно быть, только что заполнила. Грязновато. Ему пришлось подавить побуждение схватить белую салфетку и вытереть все края, чтобы убрать остатки ненужной обсыпки со стенок форм. Он непроизвольно слегка передернулся, увидев, что часть крошек попала на шоколадную массу. Причем ее поверхность Магали даже не сделала идеально гладкой. Масса слишком охладилась еще до того, как ее залили, и на поверхности остались заметные следы разливательной ложки. У него аж руки зачесались – так ему захотелось схватить эту ложку и проучить мастерицу как нерадивую ученицу.
За ее спиной, так близко от нее, что, поворачиваясь, он сам всякий раз рисковал бы удариться локтем, на плите стоял ковшик с шоколадом, подогреваясь на самом слабом огне. Аромат уже распространился по кухне и, окутывая его, дразнил обоняние. Chocolat chaud? Когда же последний раз он пил chocolat chaud? Подступили осенние холода, листва уже отливала бронзой, и идея уютно устроиться в кресле с чашечкой горячего шоколада вдруг показалась ему на редкость привлекательной.
Она работала без передника, по лицу ее блуждала довольная улыбка. Ее прическа отличалась все тем же небрежным совершенством, какое он наблюдал на днях, каблуки очередной пары черных сапожек добавили ей десять сантиметров роста и способствовали тому, что облегающие джинсы классно подчеркивали задние округлости. Пуловер сине-черных оттенков сексуально сместился, обнажив одно плечо.
Глубоко вдохнув аромат шоколадного напитка, Филипп пробежал пристальным взглядом по нижним округлостям, и, быстро метнувшись вверх, его жадные глаза приступили к изучению обнажившейся ключицы.
«И ты еще хотел проучить ее как нерадивую ученицу? Нет, Филипп, придерживайся-ка ты лучше главных приоритетов», – произнес в его голове мудрый советчик.
Поглощенная приготовлением шоколада, она по-прежнему пока не замечала его. Он с трудом мог дышать, а она ну никак не замечала его близости.
Он ступил на порог. И как раз заполнил собой весь арочный проем. Большую часть времени своего бодрствования он ежедневно доминировал на кухнях, превосходящих это тесное помещение раз в тридцать. Правда, Магали и на ходульных каблуках едва доставала ему до плеча. Поэтому он просто стоял на пороге и посылал ей мысленные призывы.
Ее сопротивляемость удивила его. Похоже, она не могла вырваться из своего шоколадного мирка. Когда он все-таки шагнул в голубую кухоньку, улыбка Магали слегка притупилась, став более сдержанной. Голова ее поднялась, и легкая дрожь пробежала по ее телу, как у человека, пришедшего с холодной улицы в теплый дом.
Она медленно перевела взгляд в его сторону, словно пробуждаясь от приятного сна.
И тут же вздрогнула, размазав ложкой шоколадную массу по стенке формы.
– Позвольте мне. – Наконец он не выдержал.
Форма с тортом оказалась всего в шаге от него. Он схватил бумажную салфетку из коробки как единственную вещь на ее кухне, отдаленно напоминающую профессиональное белое полотенце, и вытер перемазанные стенки. Одним очищающим взмахом, по всему ободу, стерев при этом не только капли массы, но и ту треклятую лишнюю обсыпку.
Ее сопротивляемость удивила его. Похоже, она не могла вырваться из своего шоколадного мирка. Когда он все-таки шагнул в голубую кухоньку, улыбка Магали слегка притупилась, став более сдержанной. Голова ее поднялась, и легкая дрожь пробежала по ее телу, как у человека, пришедшего с холодной улицы в теплый дом.
Она медленно перевела взгляд в его сторону, словно пробуждаясь от приятного сна.
И тут же вздрогнула, размазав ложкой шоколадную массу по стенке формы.
– Позвольте мне. – Наконец он не выдержал.
Форма с тортом оказалась всего в шаге от него. Он схватил бумажную салфетку из коробки как единственную вещь на ее кухне, отдаленно напоминающую профессиональное белое полотенце, и вытер перемазанные стенки. Одним очищающим взмахом, по всему ободу, стерев при этом не только капли массы, но и ту треклятую лишнюю обсыпку.
Он мог бы также удовлетворить второй порыв и, вооружившись ее ложкой, идеально пригладить шоколадную массу, если бы она не смотрела на него так, будто хотела треснуть его по лбу этой самой ложкой. Филипп стряхнул с пальцев зеленоватые крошки обсыпки и глянул в ее разъяренные глаза.
Малейшие признаки недавней улыбки начисто стерлись с ее лица. Она околдовала его одним только взглядом.
– Какого черта, что вы тут себе позволяете?
Шагнув к тортовой форме, он занял место в непосредственной близости от Магали: плечом к плечу, вернее, его локоть находился на уровне ее плеча, а бедро соприкоснулось с ее боком. В этой крохотной кухне у нее не было никакой возможности отступить в сторону, пропуская его. И он ничуть не сомневался, что она не отступила бы, даже если бы таковая возможность имелась. И ее неспособность дать задний ход вдруг вызвала в нем безумное возбуждение.
– А там абрикосовая начинка?
За ковшиком с горячим шоколадом на незажженной горелке стояла кастрюлька с оранжевой массой, которая, судя по виду и запаху, являлась свежесваренным абрикосовым джемом.
Абрикосы… Зеленые крошки молотых фисташек… Она сделала фисташковую обсыпку. И абрикосовую начинку. Ингредиенты в точности повторяют то пирожное, что она отвергла у него на прошлой неделе.
Неужели она вспоминала свой визит в его мастерскую? Мстительная улыбочка зазмеилась на его губах. Не исключено, что она настолько сожалела о своем отказе, что в итоге попыталась сама приготовить нечто с таким же вкусом?
Если он прав, то она, должно быть, сейчас в ярости от того, что он застал ее за таким занятием.
«Что… собственно… вы себе позволяете… на моей кухне? Уходите немедленно!»
Возбуждение Филиппа резко обострилось. Ему не следовало вмешиваться в ее стряпню, она, бесспорно, права. Самое элементарное правило профессиональной этики. Но сейчас, раз он уже позволил себе вмешаться, а их тела соприкоснулись, она выглядела настолько соблазнительно в своем безумном возмущении, что он испытал почти непреодолимое желание придвинуться к ней еще ближе и посмотреть, что она будет делать. Это желание разворачивалось в нем игривым львенком, выпуская свои коготки и побуждая перейти к действиям.
– И мне, пожалуй, позвольте сказать вам бонжур, мадемуазель Шодрон. Вы беспечно позволили одному черепу свалиться с частокола.
Задумчиво нахмурившись, она взглянула в сторону той предпраздничной витрины, которую отделяли от кухни два арочных прохода, а его широкие плечи полностью загораживали ей вид, и тогда царапучий львенок в нем весело заурчал и попытался выбраться на волю. Ему понравилось то, что спиной он загораживает ей обзор. Понравилось и то, что благодаря своим размерам он заполнил практически всю эту кухонную каморку. Тревожило его лишь одно: хватит ли ему самодисциплины, чтобы остаться в рамках цивилизованного поведения. Самодисциплина, ставшая одним из его лучших достижений, подразумевала, что ему не нужно даже задумываться, чтобы вести себя прилично.
Она скрестила руки на груди, не обратив внимания на то, что при этом вызывающе задела его локтем и вздернула подбородок.
– Так вы пришли извиниться?
Он в изумлении уставился на нее.
– Вы полагаете, мне надлежит извиняться? И за что же… за вашу грубость?
Она ахнула и сделала резкий глубокий вдох, а его горящий взгляд пробежался по ее груди, и тогда уже он сам едва не задохнулся. Может быть, его самодисциплина начала терять силу. Она явно ослабела и захирела еще до того, как царапающийся в нем львенок стал настойчивее выпускать коготки.
– Вы открываете свою кондитерскую на нашей улице с такой наглостью, словно нас здесь вовсе не существует. Вы ворвались на мою кухню и тут же принялись распоряжаться, словно одному вам известно, как надо готовить лучше…
Он скептически взглянул на ее тортик. Да, в этом он виноват, не смог удержаться. Но он действительно знает, как готовить лучше, чем она. Хотя ее тортик, как ни странно, смотрелся и правда соблазнительно, как в детстве у воображаемой матери, которой он не знал, поскольку его родная мать забегала на кухню только затем, чтобы чмокнуть его отца в щечку. И сам он вовсе не стал бы возражать, если бы, придя с работы домой и устроившись в уютном кресле, обнаружил, что кто-то предложил ему кусочек такого домашнего лакомства. Тогда, вероятно, он почувствовал бы себя… любимым. Продолжая сверкать глазами и не отводя от него взгляда, она сурово сжала губы, но на щеках ее вспыхнул румянец.
– Вы считаете меня грубиянкой, поскольку я не раскланялась перед вами, когда вы – да, да, именно вы! – вынудили меня прийти к вам? Не поблагодарила ваше высочество за то, что вы проедетесь здесь на породистом белом жеребце, втоптав в грязь труды всей жизни скромных островитянок?
Что за ерунду она говорит? Подобного он и в мыслях не держал. Неужели со стороны его действия выглядят так ужасно? Неужели она в самом деле воспринимает его в таком жутком свете? Теперь уже он скрестил руки на груди. Сознавая, насколько он выше своей визави, Филипп проделал это движение со всей осторожностью, чтобы не задеть гордо вздернутый подбородок хозяйки.
– Я полагаю, вы грубы, – заявил он, – потому что вы именно грубы. Даже если у вас и возникли какие-то сложности из-за меня, вы могли изложить их в вежливой форме. С элементарной вежливостью. По меньшей мере вы могли принять высказанное мной мирное предложение.
Ее брови протестующее дернулись. Несмотря на то что ее дерзко вздернутый носик едва возвышался над его скрещенными на груди руками, она продолжала крепко стоять на каблуках, не отступив ни на шаг, словно не сдающий позиций боксер. Кровь вскипела в его жилах, львенок издал дикий рев, безнадежно стремясь на свободу.
– Вы имеете в виду то самое миндальное пирожное, из ваших фирменных макарун?
Она произнесла последние слова с таким презрением, что он едва сдержал всплеск ярости. Как раз сегодня утром один дубайский шейх прислал личный самолет за коробками этих макарун, чтобы его гости могли испробовать свежайшие фирменные ракушки. А раз в неделю он отправлял их самолетом множеству кинозвезд из Голливуда. Все, кто попробовал его фирменное пирожное, тут же спешили выйти в Интернет и, истекая слюной, искали новости о его изысканной выпечке. На прошлых выходных он готовил десерты для вечеринки президента Франции. И это не приводило его в волнение. Для него это стало привычным делом. Он же – Филипп Лионне. Хотя он уже упоминал ей об этом.
– Вы очень высокого мнения о своей персоне, я права? – продолжила она.
«В общем… да», – мысленно ответил он.
– Таким, как вы, по-моему, ничего не стоит вторгнуться в чужие владения, чтобы украсть чужих клиентов и попытаться в знак примирения подсластить горькую пилюлю приторной сладостью?
– Un petit peu de sucre[25], – машинально возразил он. – Одно из моих лучших… – Опомнившись, он не договорил фразу, но, к сожалению, сказанного не воротишь.
Он не мог начать снова и стереть из ее памяти эти свои слова: «Одно из моих лучших». От ее ироничного взгляда все в нем вдруг возмутилось.
– Я лишь проявил вежливость. Предложил вам попробовать одно из моих… то есть… – Он вновь запнулся и умолк, но через мгновение попытался продолжить: – Я приготовил то пирожное своими собственными ру…
Она насмешливо скривила губы.
Он вцепился пальцами в бицепсы, изо всех сил подавляя желание обхватить ее за плечи, поднять и поцеловать. Кто бы мог подумать, что у себя в мастерских он славится невозмутимым самообладанием. Знаменитый своей невозмутимостью шеф-повар.
– А знаете, – едва слышно проговорил он, сознавая, что его голос предательски срывается на хрип, – вам следовало попробовать его. Всего лишь одна эта проба могла бы перевесить все ваши домыслы.
Ее глаза сверкнули. Естественно. Да, она размышляла, пусть и недолго, о том, не упустила ли она нечто невообразимо потрясающее.
А он подумал о том, что стоит, пожалуй, дать ей еще один шанс.
Атмосфера в этом помещении вдруг стала угрожающе напряженной, словно два титана столкнулись в тесном лифте. С одной стороны – раскаленные горелки, оплошность недопустима, а воздух насыщен сводящим с ума, соблазнительным ароматом горячего шоколада.