— Ты-то хорошо устроился, — сказал Ховен. — У тебя есть вера.
— Они, — сказал Мес, — хоть и люди, но живут не на Земле. И потом, оракула недостаточно. Кому он нужен?
Это просто занятие, времяпрепровождение, хобби. Вот если бы святилище, настоящие жрецы, ежедневные службы… — глаза его затуманились, и он вдруг резко оборвал себя: — Нет, Ховен, ты не прав: мы хиреем. У нас ничего нет.
— Ха! — сказал Ховен. — Мне на все это наплевать. По инерции занимаетесь вы своими Ареалами, а я — так просто из удовольствия. Ты видел, как бились эти люди там, под стенами? Я внушил им боевой дух, я дал им мощь и оружие, и вот, они дерутся. Мес, человек — это злоба. Злоба движет им, когда он воюет, она — повод для разрушений и кровопролития, он уже не останавливается, он заведен как некий замечательный механизм, он совершает однообразные движения: взмахивает мечом, нажимает курок, поджигает фитиль, марширует — ать-два, ать-два! Великолепно. Человек просто совершенство. Я люблю его.
— А он любит тебя. Этим ты еще живешь: сами не ведая того, люди приносят тебе кровавые жертвы, а ты после этого еще говоришь, что только я питаюсь верой. Нет, Ховен, тебе не нужно пить амброзии: ты будешь жить вечно. Ховен осклабился в улыбке.
— Это точно, — и он хлопнул изо всей силы Меса по плечу.
— А ты, — спросил он его, — ты еще водишь людей к Порогу?
Мес разглядывал свои ногти.
— Вожу, — ответил он неохотно. — Он внушил им всякую дрянь про Грань. Они просто напичканы ею! Но я их от этого отучаю.
— А что там, Мес? — спросил внезапно Ховен. — Что там на самом деле?
После паузы Мес ответил:
— Не знаю, — и еще раз: — Не знаю.
— Ну, если уж ты… Этот, как его… Адонис, Аттис, Осирис, в общем, этот еще ничего не узнал, хотя говорят, что уже заявлялась парочка его вестников, выспрашивали, что да как. Они уж ему доложат.
— Он никогда не знает, что происходит на самом деле, — отрезал Мес. — Пиль наврет ему с три короба, да и я постараюсь. Мом — он даже не врет, он впрямую насмехается, дурак, как будто не знает, чем это может кончиться.
— И чем же? — тяжело воззрился на него Ховен.
Мес сделал отрицающий жест.
— Он просто про нас забыл.
— Напоминать ему не надо, — загромыхал-засмеялся Ховен.
— Я бы хотел навестить его, — сказал Мес.
Ховен резко закашлялся и замолчал. Он во все глаза уставился на Меса, и тот увидел, как снова они наливаются угрожающей краснотой.
— Как ты достигнешь его? — Голос Ховена был хрипл. — Никто не знает, где его искать.
— Пути я знаю, — сказал Мес.
— Ба, да я забыл, что ты у нас личность таинственная. Все про все знаешь, но молчишь, потому привлекаешь к себе внимание.
— Зато ты никогда не отличался сдержанностью.
Они улыбнулись друг другу. Ситуация была разряжена.
— Что ты хочешь сделать с этими… филантропами? — спросил его Мес.
Ховен, похоже, научился владеть собой: лишь руки его задрожали.
— Я их потихоньку уберу, — пояснил он.
— Это как же?
— Тихо.
— Убьешь? — шепнул Мес.
— Может быть.
— А нельзя… как-нибудь иначе?
— Как?
— Тебе виднее.
— Это почему же мне виднее? — ядовито ухмыльнулся Ховен. — Это тебе виднее. Ты же у нас… маг, чародей. Подумай.
— И думать не стану, — ответил Мес. — Вот когда у вас ничего не получится, когда придете в тупик, там найдете меня. И я дам вам совет. Кто помогает тебе?
Ховен долго не отвечал.
— Я и так знаю, — сказал Мес — Сутех, вот кто. Я просто так спросил, знал, что ты не ответишь. И другие Дети Нуна замешаны?
— Себек, — сказал, будто камень бросил, Ховен.
— Ну вот, — облегченно вздохнул Мес. — Хорошо играть открытыми картами.
Они поднялись и вышли на площадку. Люди под стенами еще сражались. Горы трупов вокруг замка заметно увеличились. Слышались яростные вопли, лязг и звон, хрипы и дзиньканье тетив.
— Но как они сражаются, — восхищенно, с придыханием, снова забыв про все, прошептал Ховен. Он весь был там, в пылу сражения. — Ты только взгляни. Как они сражаются!
Город был — одно большое скопление высоких стеклянных прямоугольников, окнами черного стекла сверкающих, словно пытающихся своими верхушками с причудливой прической антенн достать до облаков. И это им удавалось. Строго ограниченные по площади размеры города не давали ему расти в стороны, и поэтому он рос вверх. Где-то на уровне предпоследних этажей плыли белесые облака, четко контрастируя своею белизной с темным стеклом зданий, а антенны достигали неба. Здесь не было звуков, здесь все было бесшумно, город как точная машина, заведенная раз и навсегда, работал слаженно и без сбоев, не производя шумов и скрипов: они были просто не нужны, и их не было. Здесь нужно было только то, что нужно. Что было ненужным — отбрасывалось.
Несмотря на ограничения, город, поначалу казавшийся совсем небольшим, на деле был огромен. Что думалось и о его населении. Но туг все было наоборот: в городе никто не жил. Громадные, уходящие за облака здания из стекла были необитаемы, и ночами город, со светящимися судорожными огнями на крышах зданий, с щедро иллюминированными улицами, но с совершенно черными громадами домов, представлял собой жуткое зрелище.
Город не был городом мертвым или, того хуже, городом мертвых. С самого утра он наполнялся шумом, говором и мягким шелестом аэролетов: толпы чиновников и служащих компаний занимали пустые здания. Они жили где-то далеко, в бесплодных мечтаниях о радужных мирах Вселенной, куда когда-то улетели их соплеменники. Но сами они были нужны здесь, на администраторской Земле, центре бумажной волокиты и чиновничьих хлопот полутора тысяч населенных миров Галактики. С самого утра приходили они на работу, работали, потом исчезали. И город вновь оставался покинутым. Медленно плыли тучи на уровне крыш, одиноко торчали антенны в заоблачной белой пустоте, рядами стояли аэролеты на пустых стоянках.
Его называли то Амстердам, то Тегеран, то Канберра, то еще как-нибудь, как в голову взбредет: частая смена имени города была одним из немногих развлечений недолговечного его населения. Судорожный, суетный день, — и долгая, темная ночь, озаренная огнем фонарей. Сейчас город назывался Фивы.
Этот город был — город-призрак.
Мес занимал здесь последний этаж одного из самых высоких зданий. Как и все прочие, оно покидалось на ночь, но днем было отмечено жужжанием голосов и переговорных устройств. Здесь работал целый штат, и он входил в него, появляясь нежданно и исчезая незаметно. Здание, целиком отведенное под некий концерн «Олимп», посещалось им чаще, чем другие места — центры его бытия. Он всегда стоял на вершине этой пирамиды. Всегда эта сфера деятельности находилась под его неусыпным наблюдением — он не боялся соперничества, втайне даже желая его. Там, где люди платили, заключали сделки, покупали, обжуливали, продавали всякую всячину, там находился он, незримо и негаданно. И хотя он считал это свое Ремесло вторичным, хотя он немного несерьезно относился к этому, в душе к нему приходила уверенность, что оно не менее необходимо, чем, скажем, Ремесла Ховена или Ленты. Сначала с Вихрящихся Миров, а после его согласия вернуться на Землю, — отсюда, Мес строго контролировал свой Ареал и держал в руках свое Ремесло.
Во главе концерна «Олимп» стоял человек по имени Сеймур Квинке. Мес никогда не видел его в лицо, но несколько раз разговаривал с ним по телефону, когда Квинке звонил ему, чтобы уточнить, как называется его концерн и чем он занимается.
Мес вошел в обширный, отделанный черным вестибюль. Человек за стойкой бара слева кивнул ему, швейцар справа кивнул ему, лифтер тоже ему кивнул и спросил:
— Конечный, как всегда, господин Нуарре?
И Мес кивнул ему в ответ.
Он во мгновение ока взлетел под самые небеса, на последний этаж, где находился его кабинет. Чувствуя неприятное ощущение в желудке и дрожь в коленях, выбрался из лифта и остановился перед дверью, сделанной из красного полированного дерева, на которой висела табличка: «Ференц Нуарре, референт». Набрав код на появившейся из стены клавиатуре, он вошел в свой кабинет.
Президент Сеймур Квинке никогда не бывал в этом кабинете своего подчиненного, равно как и не бывали здесь прочие высокие чины из министерств и совета директоров. Они очень удивились бы, увидев внутреннее убранство кабинета референта Ференца Нуарре. Он состоял из двух комнат. Первая комната была голой и пустой, за исключением массивного стола, кресла да древней картотеки в металлических несгораемых ящиках. На полу лежал вытертый палас. Окно было постоянно задернуто бархатным занавесом. Тут не было ни многочисленных мигающих экранов, заменяющих стены, ни разноцветных карт, ни новейших переговорных устройств и средств связи, которыми был полон каждый кабинет в этом здании и без которых просто не мог обойтись референт такой солидной компании, как «Олимп». Зато в углу, полузакрытая бархатом шторы, стояла бронзовая статуя обнаженного мужчины, держащего левую руку на уровне пояса ладонью кверху, будто прося милостыню, а другую вскинув вверх в странном салюте, с собранными в щепоть пальцами. Голова его была склонена набок. Правая нога полусогнута. Это была статуя Гермеса, древнего бога, забытого уже поколениями забывчивых.
Мес вошел в кабинет, и вслед за ним сюда ворвался его непременный помощник Езус Мария Штумпф, с вечно дергающейся под бременем тика шеей и красными, воспаленными глазами. Штумпф был деятелен и неутомим. Он был незаменим в делах Меса, который ценил его больше всех на свете. Он прижимал к груди пухлую папку, лохматящуюся выбившимися из нее листами, какими-то обрывками и прочим разнородным бумажным хламом. Всю эту груду Штумпф бухнул на стол Меса и стал нетерпеливо ждать, когда тот пододвинет кресло и усядется. Сам Штумпф никогда не сидел — огонь вечного нетерпения жег его, и Штумпф постоянно находился в движении. Он дергал шеей, дергал пальцами, часто мигал и сотрясался всем телом, перебирая ногами, глядя как Мес не спеша разбирает бумаги.
— Квинке заболел, — сообщил он своей обычной скороговоркою. — Я связывался с ним, и его мажордом сказал мне, что у него воспалилась родинка на веке, и он лег в госпиталь.
Мес несколько раз кивнул.
— Где же он на самом деле? — спросил он.
— Отдыхает на Канарах, — быстро ответил Штумпф.
— Там климат такой же неустойчивый. Разве нельзя было не отпускать его на здешние курорты?
— Он боится межпланетных перелетов. И потом, он не женат.
Мес оставил бумаги и недовольно облокотился на стол.
— Вот это уже нехорошо, — признал он. — Президент концерна «Олимп» должен быть чист и безгрешен, как аркадская овечка. Что, женщины? Или, не дайте боги, мужчины?
— Женщины, — сказал честный Штумпф.
Мес облегченно вздохнул.
— Хорошо еще, что он не увлекается разными тварями с чужих планет… Хорошо. Кто вместо него?
— Я.
— Хорошо. Давай разбираться.
И они стали разбираться.
Мои обязанности — надзирать, а не вмешиваться. Это я взял у него, моего лютого врага. Поэтому я лишь замечаю недостатки, намекаю на них кому следует — а вот он, кто следует, стоит передо мной, — а потом наблюдаю уже за тем, как прислушиваются к моим рекомендациям. Выходит, чисто человеческие функции, думал он, ерзая в своем кресле, канцелярщина, казенщина и куда девалась вся магия, магия слов и магия дел, где они, эти обязанности, кои некоторые называли божественными и кои я никогда не мог осознать? Все — через людей и во имя их, как я ни стараюсь этого избежать.
— Все потому, что я консерватор, — сказал он вдруг.
Штумпф насторожился, разом прервав свой отчет о сложных махинациях какой-то компании.
— Я живу прошлым, — продолжал Мес, мало понимая, что говорит. — Людей стало много и стало слишком много миров, где они живут. Раньше все было не так. Была Вершина, и люди селились вокруг нее.
Штумпф смотрел на него. Он даже забыл моргать. Мес тряхнул головой, сильно провел рукой по лицу.
— Так, ничего… пустяки. Что ты там говорил?
Штумпф неуверенно, запинаясь, стал продолжать, изредка опасливо поглядывая на Меса.
Я даже не Архонт. Не знаю, почему я не захотел стать им. Тогда бы все мои дела получили законное подтверждение, и снова семь Архонтов у Земли. Я же — разрушаю. Осознаю это, но делаю все в угоду Сету и его присным. Игрушка. Но марионетки слепо подчиняются, тогда как я сознательно оставляю Хаосу открытую дверь, чтобы безумные сладкие ветры его…
— Нет, я не помню, как летел в ветрах Хаоса.
Штумпф снова изумленно глядел на него.
— Извини, — произнес Мес, встряхиваясь. — Я что-то устал. Внимательно тебя слушаю.
— Вы уверены? — спросил Штумпф.
— Уверен.
Нет, ни в чем я не уверен. Хочешь разрушить термитник — напусти на него муравьеда. Сутех — муравьед. Модерата и покойный Кобленц хлопотливо, заботливо возводили термитник Земли, чтобы всем было хорошо. Я лично в последнем сомневался. Проклятые сомнения уничтожили во мне всякий рационализм. Однажды тьма взяла верх, и в термитник пролез уродливый зверь-муравьед. А там и другие дожидаются своей очереди, страшные, темные животные — Дети Нуна, толпятся, невнятно и бедово гудят…
— Это все, — произнес Штумпф.
— На сегодня все? — очнулся Мес, стряхивая путы своих дум.
— Да. Но дел много.
— Ты справишься, я знаю. Если нужно будет, без зазрений занимай этот кабинет. Ключ у тебя есть.
— Да, господин Нуарре.
Он пошел к двери.
— Штумпф! — окликнул его Мес.
— Да? — Тот остановился.
— Ты верующий? — спросил Мес.
— Да, ответил Штумпф (воистину, сегодня для него — день удивлений).
— А какому… какой религии ты принадлежишь?
— Я из экуменистов, — объяснил Штумпф, — но не из тех, что называют себя «Жертвами Моисея», а из пасхальников. Эта секта возникла двадцать один год назад, выпочковавшись из «Братства Зеленого Иисуса», которое перед этим разделилось на пасынков апостольских и мизерикордеистов. А корень свой мы ведем от великой и щедрой церкви Несогласия Христова.
— А она идет откуда? — полюбопытствовал Мес, лицо которого перекосило, как во время приступа зубной боли.
— Это сокрыто во мгле веков, — был ответ. — Несогласие Христово — единственно правильная и единственно известная вера.
— Понятно, — и Мес отпустил его.
Застыв над столом, заваленным грудами мятой бумаги, утвержденной, незавизированной и исходящей, он уставился в противоположную стену, пустую и белую.
Надо что-то решить. Визит к Ховену, в его бряцающий и бушующий мир, правда, несколько прояснил дело, но не так, чтобы полностью разобраться в нем. Нет, дело шло незамеченным путем, на пути этом никто пока не стоял, да и в дальнейшем, я надеюсь, стоять не будет. Но пути наши — неисповедимы. И мои трижды клятые колебания… Вот этим все и затрудняется. С другой стороны, кто мне подскажет, как действовать? Ослобог решителен. Он долго пребывал в бездействии. Он не будет колебаться. Но сейчас еще возможно остановить закрутившийся маховик. Можно сказать — не надо. Можно наложить свое вето на избрание Сутеха — несколько запоздавшее решение, но лучше поздно, чем никогда. Можно объявить — несогласен-де. А можно вот так вот сидеть и размышлять, что можно и как лучше.
В соседней комнате послышалось осторожное покашливание. Мес вскочил. Там, за стеной, никого не должно было быть. Он рывком открыл всегда запертую дверь — пригодилось его умение без ключей и отмычек отпирать любые запоры, — и застыл на пороге.
Вторая комната была больше первой и сильно от нее отличалась. Обстановка здесь была роскошной, не в пример аскетизму первой комнаты — собственно рабочего кабинета Меса. Пол здесь устилали ковры, стены покрывала темная ассирийская керамическая плитка с изображениями фантастических голубых рогатых животных. Напротив двери возвышались шкафы с книгами. Потолок был неровным, с искусственными впадинами и холмами, устланными темно-голубой мозаикой. В окне была вечная звездная ночь. Курились благовонные кадильницы. Светильники с масляными фитилями делали четкими тени и размытой — реальность. Эта комната, напоминающая покои древних вавилонских владык, показалась бы случайным визитерам еще более странной, чем первая.
Лицом к шкафам стоял невысокий человек. Светильники бросали тени на его затылок, заросший редкими волосами, и широкую спину. Он повернулся — мясистое лицо, вывороченные губы, — воззрился на Меса. А тот все стоял на пороге, и смешанные чувства одолевали его. Так они стояли и смотрели друг на друга.
— Я ждал, — наконец сказал человек, — пока вы там решите вопрос с инфляцией, экспортом и бесплатными ввозами. В связи с этим у меня появилась уверенность, что я очень тактичен по своей натуре.
Мес молчал.
— Я сяду сам, — поспешно сказал человек, поступая так, как сказал. — И угощения от тебя не приму.
Мес молчал.
— Я всегда прихожу по делу, — сказал человек. — Ты это знаешь. Чтобы не возникало разночтений, зови меня Михаил Жиро.
— Ты знаешь, как зовут меня, — сказал Мес. — В чем состоит дело, Михаил Жиро?
— Ты хороший собеседник, — отметил тот, — Впрочем, это неважно. Недавно состоялось ваше очередное Буле.
— Это так.
— Моему Господину очень хотелось бы знать, о чем там шла речь.
— Жиро, — поморщился Мес, — ты зачем ко мне пришел? Ты же знаешь…
— Знаю. Но я был до тебя и у других.
— И что же?
— Одни ничего не знали, другие просто лгали мне. Мес удовлетворенно засмеялся.
— Ты получил что хотел, — сказал он.
— Нет, я хотел не этого. Я хотел другого. Я добивался от них правды. А они впали во грех. Но чего еще ожидать от вас, изначально грешников, языческих демонов.
— Вот! — наставил на него палец Мес. — Вот каких слов я от тебя ждал! Именно — язычников! Эта ваша однобокость мешает вам воспринимать мир таким, каков он есть на самом деле. Мир прекрасен, Жиро, а вы хотите сделать из него арену будущего Армагеддона.
— По Земле бродят боги, — сказал Жиро. — Это старые, ненужные боги, потерявшие все, потерявшие самих себя. Они устали и ослабли, но все равно они не могут забыть прежних времен.